Когда через пару часов я проснулся от грохота праздничных фейерверков, Эммы рядом не было.
Пообедав бурым рисом с вустерским соусом и куском лососины, жаренной на гриле со жгучим перцем, чесночной солью, коричневым сахаром и патокой, я завел «Субурбан» и поехал в горы, где стоял наш лесной склад. Там я откинул в сторону пыльный брезент и некоторое время созерцал аккуратные штабеля досок и бруса. Выбрав двенадцать подходящих по размеру сосновых досок и четыре двухдюймовых бруска, я вернулся обратно. Остаток вечера и часть ночи я провел на берегу в своей «деревянной операционной», пиля, строгая, полируя и покрывая лаком готовые детали.
К половине шестого утра, когда Чарли пришел на гребную тренировку, я обточил ножки, отмерил и собрал на шипах опорную коробку, посадил на клей столешницу и собирался покрывать стол вторым слоем лака, запах которого сразу же привлек внимание моего шурина. Приблизившись к столу, он осторожно обошел его по периметру, ведя пальцами по кромками.
– Красивенький столик, – вынес он вердикт.
– Сойдет, – заметил я, напуская на себя скромный вид.
– Ждешь гостей?
– Нет, – ответил я, не поднимая головы.
Чарли хмыкнул.
– К такому столу не мешало бы сделать и скамейки.
Я покачал головой.
– Об этом я как-то не подумал.
– Вот как? – Он поскреб подбородок. – На чем же она будет сидеть?
Эти слова настолько меня озадачили, что я все же посмотрел на него и увидел, что он улыбается.
* * *
По какой-то причине Чарли в тот день пребывал в особенно хорошем настроении, поэтому наша тренировка была долгой и изнурительной – почти на пределе моих возможностей. Я с трудом выдерживал заданный им темп, но пока мои руки, ноги и спина совершали необходимые движения, думал я о чем угодно, только не о гребле.
Час спустя мы вытащили лодку из воды и положили на стеллаж в эллинге. Чарли одобрительно похлопал меня по спине и, выйдя на причал, прыгнул в воду. Одной рукой он, как всегда, держался за направляющий трос, другой отталкивался от воды. На противоположном берегу его дожидалась Джорджия. Негромко поскуливая и свесив с края причала передние лапы, она с интересом следила за его эволюциями в воде, напоминавшими какой-то странный балет. Чарли добрался до берега, выбрался на настил и, почесав собаку за ухом, повел в дом, чтобы накормить и перекусить самому.
Зазвонил мой телефон. На втором звонке я ответил.
– Алло?
– Привет, Риз. У меня к тебе деловое предложение… – в голосе Синди звучали самоуверенность и напор, а это, скорее всего, означало, что она не спала всю ночь, пытаясь придумать какой-то выход из финансового тупика, в котором оказалась. На заднем плане я различал неясный гул множества голосов и характерное позвякивание кассового аппарата.
– Давай выкладывай… – Я постарался добавить голосу побольше оптимизма.
Синди тем временем сказала кому-то:
– Я специально пришла сегодня пораньше, чтобы заняться закупками. Фрэнк сказал, что я могу воспользоваться его телефоном. Я через минуту закончу, так что подождите, пожалуйста…
Снова звякнула касса, и я точно наяву увидел, как Синди, напряженно выпрямившись и закусив нижнюю губу, сидит за заваленным бумагами столом в крошечном кабинете управляющего. Послышался удаляющийся стук каблуков по деревянному полу, и снова голос Синди:
– Извини, я отвлеклась… – Последовала крошечная пауза, и я представил, как она характерным движением убирает за ухо упавшую на лицо прядь волос. Почему-то все женщины поправляют волосы, когда задумываются или волнуются – или когда задумываются и волнуются.
– Так в чем же состоит твое предложение? – напомнил я.
– Дело в том, что… Мы с сестрой выросли на ферме, которая стояла недалеко от шоссе И-75 между Тифтоном и Мейконом. Там выращивали пекановые орехи – плантация занимала что-то около пятидесяти акров. Дом мы продали много лет назад, но ореховые рощи все еще принадлежат нам – мне и Энни. К сожалению, большинство деревьев давно погибли от старости или сгорели от удара молнии, но… К чему это я? Ах да! Где-то там до сих пор стоит огромный старый амбар или сарай… – Синди снова сделала паузу – на сей раз для того, чтобы слова «старый амбар» вернее дошли до моего сознания. – Он действительно старый – ему лет сто пятьдесят или двести, и очень большой. Во всяком случае, в детстве он казался нам с Бетси именно таким. Я, конечно, не могу сказать точно, годится он на что-нибудь или нет, но… Словом, я хотела бы, чтобы ты на него взглянул. Если там найдутся какие-то ценные строительные материалы, которые можно продать, ты можешь их забрать. Я предлагаю тебе половину от выручки. Я даже готова помочь тебе его разбирать, только тебе придется объяснить мне, что и как нужно делать.
Я задумался, правда, вовсе не о возможной выгоде. Деньги, которые можно было выручить за старые доски, сейчас меня почти не интересовали или интересовали очень мало. Меня занимало другое. Но тут Синди, которой, по-видимому, показалось, что я молчу слишком долго, сказала:
– Я… я просто подумала, что раз ты хорошо разбираешься в этих делах – в старом дереве и прочем, то… А лишние деньги пришлись бы нам с Энни очень кстати.
И, как по заказу, на заднем плане прозвучал приглушенный кашель девочки – надрывный, сырой, с клокочущей в груди мокротой, и тут же – быстрый шепот Синди:
– Энни, милая, не забывай прикрывать рот, когда кашляешь. И не отвлекайся – возьми карандаш и доделай домашнее задание.
Энни что-то сказала, что – я не расслышал, зато услышал, как Синди ответила:
– Мне наплевать, что говорит твоя учительница! Ты не так уж сильно отстала, поэтому если ты сейчас постараешься, то на будущий год перейдешь в третий класс.
– Ммм… сначала мне действительно нужно взглянуть на этот сарай, – проговорил я.
– Тогда я постараюсь отпроситься на выходные. Это можно сделать, только предупреждать нужно заранее.
– Если ты предупредишь свое начальство сегодня, это будет нормально?
– Не знаю. Я спрошу, но… – Она слегка понизила голос. – Сегодня у нашей директрисы отвратительное настроение! Правда, в последнее время это с ней случается регулярно – я еще никогда не встречала женщины, у которой был бы такой жуткий предменструальный синдром… – Помолчав, Синди добавила: – Впрочем, это, наверное, излишняя информация.
Я невольно улыбнулся. У Синди была весьма любопытная манера размышлять вслух. На заднем плане снова закашлялась Энни, и на этот раз приступ продолжался дольше, словно часть скопившейся слизи пришла в движение, перемещаясь в бронхи. Я слышал такой кашель, наверное, несколько тысяч раз. И каждый раз, когда я его слышал, я не мог не думать о том, что он может означать.
– Ладно, – сказал я в телефон, – ты постарайся отпроситься у своей мегеры, а я поговорю с Чарли, потому что мне без него все равно не обойтись. Если тебя отпустят, а у Чарли нет никаких срочных дел, то в субботу с утра пораньше мы отправимся на эту вашу ферму. Как тебе такой план?
И снова Синди на какое-то время задумалась. Пока она молчала, я рисовал себе молодую женщину, которая сидит в чужом кабинете и разговаривает по проводному телефону, потому что не может позволить себе мобильную связь. Я представлял себе женщину, которая работает на двух, а порой и на трех работах, стараясь разорвать порочный круг безденежья и безнадежности, в котором она замкнулась волею обстоятельств. В мыслях я видел, как Синди с облегчением вздыхает, видел ее расправленные плечи и улыбку, преобразившую усталое лицо. И еще я видел, что в ее глазах – совсем как у десятков и сотен пациентов, прошедших когда-то через мой кабинет, – теплится теперь огонек надежды, который вспыхнул там, где еще недавно не было ничего, кроме сосущей пустоты, усталости и предчувствия неминуемого поражения.
Промелькнуло еще несколько мгновений, и шепотом, к которому я уже привык и без труда его понимал, Синди произнесла только одно слово:
– Спасибо…
И она дала отбой.
Наступила пятница, вечер, и я снова почувствовал в животе голодные спазмы, однако на этот раз почти решил обойтись без «Транспланта», заменив его тефтелями, которые можно было быстро разогреть в микроволновке. Я, однако, позабыл про Чарли, который появился на своем причале ровно в половине шестого, и вид у него был самый парадный.
– Эй, примерный мальчик! – заорал он. – Тихоня, который не отвечает на телефонные звонки! Я тебя жду. Садись-ка в машину, да пошевеливайся. Ужинать пора!
