— Не знаю, — ответил я. — Я на свой опоздал, запрыгнул в этот. Темно было.
— Ну-ну, — не поверил он мне. — Ты точно не по бизнесу?
— Как это?
— Ну, может, тебе от меня что-то нужно.
— Ничего не нужно.
— Да? От меня всем что-нибудь нужно.
— Нет, — заверил я, как мог, — мне от тебя ничего не нужно.
— Да? — переспросил он.
— Да.
— Хорошо, что я не спал, — сказал он, снова подумав. — А то б они тебя на ходу выбросили. Не могу заснуть, — пожаловался он, — всегда, как приезжаю сюда, плохо сплю. Не люблю эти места. Ты где живешь, Герман?
— Здесь, недалеко.
— Местный?
— Местный.
— А почему не свалишь отсюда?
— Зачем?
— Чтоб спалось хорошо, — пояснил он.
— Мне и так хорошо спится. Вот проспал всю ночь в соседнем вагоне. Да и бизнес у меня тут. Куда же я поеду?
— Бизнес? — насторожился он. — Бизнес — это хорошо. Тебе от меня точно ничего не нужно?
— Точно.
— Хочешь выпить? — неожиданно предложил он.
— Ну давай, — согласился я.
Он сполз со стула и пошел за стойку. Бар выглядел бедно, похоже, пользовались им нечасто, алкоголь стоял разреженной шеренгой — какие-то водки, вино, бутылка коньяку. Ее он и достал. Вытащил два железнодорожных стакана с подстаканниками, выбросил из них ложечки, налил.
— Времени нет бар заполнить, — сказал, протягивая стакан. — Каждый раз, когда возвращаюсь, обещаю себе, что возьму нормального бармена, накуплю нормального бухла, чтобы всё было. И каждый раз забываю. Работы много, — сказал он. И выпил.
Я не знал, что ответить, поэтому тоже выпил. Было в этом что-то странное. С одной стороны, он стоял и наливал мне вместо бармена, с другой — понятно, что это ничего не меняет — коньяк его, и он не столько делал мне услугу, сколько позволял этой услугой воспользоваться. Смотрел испытующе и расслабляться не давал.
— Много тут народу едет? — спросил я его.
— Зачем спрашиваешь? — снова насторожился он.
— Просто так.
— Просто так? Я тут один еду. Ну и охрана. Видишь, даже бармена не взял.
— Что — и проводников нет?
— И проводников.
— А кто же билеты проверяет?
— Герман, — сказал он. — Это мой поезд. И все билеты тут проверяю я.
— Твой? — удивился я. — Ты, выходит, как Троцкий — на своем поезде ездишь?
— Ну, выходит, — согласился он.
— А куда едешь?
— Куда? — он задумался, возможно, решая, говорить или нет. — Да фактически никуда. Езжу, проверяю объекты.
— А как этот твой поезд пропускают? В смысле, как вас объявляют на станциях? У вас номер есть?
— Ты знаешь, где мы сейчас? — ответил он вопросом на вопрос.
Я посмотрел за окно. Туман сверху прогревался розовым светом, что-либо разглядеть было невозможно.
— Нет, — сказал, — я здесь никогда не был.
— Это точно, — подтвердил он. — Здесь тупиковая ветка. Ее на случай войны строили, для оборонки, чтобы заводы вывозить. Она там дальше, — показал он рукой куда-то в туман, — просто обрывается, представляешь? Так что, кроме меня, здесь никто не ездит.
— Ничего себе.
— Ага, — согласился он. — Странные места. Я не люблю сюда приезжать. Пусто тут как-то. Едешь, едешь — никого нет. Одна кукуруза. Тебе тут хорошо?
— Тут?
— Дома.
— Дома — хорошо.
— Странный народ вы, местные, — сказал он. И снова налил. — Не договоришься с вами нормально, не разойдешься. Знаешь, сколько у меня здесь проблем было. Постоянно кто-то кинуть хочет, то цену сбить, то вообще — упрется, хуй переубедишь.
— Может, ты переубеждать не умеешь?
— Может, — согласился он. — Вот что я тебе, Герман, скажу: мне кажется, ваши проблемы от того, что вы слишком цепляетесь за эти места. Вбили себе в головы, что главное — это остаться здесь, главное — ни шагу назад, и держитесь за эту свою пустоту. А тут ни хуя нет! Просто — ни хуя. Тут не за что держаться, как вы этого не видите?! Ехали бы себе, искали, где лучше живется. Мне бы меньше проблем было. Нет, закопались в песок, как лисицы, не выгонишь. Каждый раз какие-нибудь траблы, каждый раз!
— Так а в чем проблема, я не понимаю.
— Проблема в том, что вы недооцениваете возможности капитала. Думаете, если вы здесь выросли, это автоматически дает вам право оставаться здесь и дальше.
— А разве не дает?
— Хуя, Герман, хуя! — он снова разлил. — Хочешь жить — научись нормально вести дела. Это же несложно. Просто попытайся понять, что ты не один имеешь право здесь находиться, ясно?
— Ясно.
— И что нужно уметь идти на уступки, уметь отдавать, чтобы получать что-то взамен.
— Ну ясно.
— И что не нужно рогом упираться. Когда тебе предлагают что-то на выгодных для тебя условиях, это понятно?
— Ну.
— Вот, — выпил он, успокоившись. — Тебе понятно, а им, — показал он снова рукой в туман, — ни хуя не понятно. Каждый раз траблы, каждый раз, — повторился он.
— Ну, не знаю, — сказал я на это, — может, проблема не в том, что дела вести не умеют, а в том, что ты выбора не оставляешь?
Он посмотрел на меня как-то по-особому злобно.
— Всё я оставляю, Герман, — сказал, — всё я оставляю. Ты думаешь, мне нравится трупы за собой разбрасывать? Просто вы все ебанутые какие-то, такое впечатление, что для вас всё остановилось. Сидите в своем прошлом, хватаетесь за него, и не вытащишь вас оттуда. Короче, что я тебе лекцию читаю?
Тут двери открылись, и зашел бородатый. Зашел и молча стал у дверей.
— Что, Коля? — не совсем трезво спросил его шеф.
— Вы просили напомнить про завтрак.
— О, — сказал прилизанный мне, — видишь — ни повара, ни бармена, ни стюардессы. Ну, ладно, пошли.
И боцманской нетвердой походкой пошел по коридору Коля пропустил его, пропустил меня и закрыл за нами дверь.
Что-то за это время изменилось, воздух стал горячим, цвета смерти, ярких безнадежных оттенков. Мы шли по вагону, и я слышал странные звуки, доносившиеся из закрытых наглухо купе. Слышал тихие птичьи голоса, слышал напряженное дыхание животных так, словно там, за дверями, стояли чудовища, ожидая, когда их выпустят наружу. Прилизанный шел впереди и тяжело бил кулаком в двери, за которыми тут же вздрагивали чьи-то тела и слышались тяжкие вздохи. В конце вагона нас ждал охранник. Увидев меня, удивился, но промолчал, будто так и надо.
— Ну, — сказал ему прилизанный.
Охранник суетливо открыл дверь и отступил назад, давая прилизанному возможность зайти. Прилизанный заглянул внутрь.
— Всё, как вы просили, — сказал охранник.
— Ну и что с этим делать? — раздраженно спросил прилизанный.
Охранник растерянно развел руками. Я заглянул в купе. Там, привязанная веревкой к столу, стояла черная овца, недоверчиво глядя куда-то сквозь нас.
— Блядь, — сказал прилизанный, — Коля, вы что — не могли нормального мяса купить?
— Да не могли, шеф, — начал оправдываться Коля, — тут же ни базара нигде, ничего.
— Ну тогда давай, — сказал на это прилизанный, — сам ее притащил, сам и готовь.
— Я? — ужаснулся Коля.
— Ну не я же, — холодно ответил прилизанный, отступил в сторону, достал зубочистку и начал ковыряться в мелких аккуратных зубах, словно давая Коле понять — я жду, смотри не облажайся.
Коля растерялся. Но видно было, что шефа он боится, так что быстро кивнул бородатому напарнику, тот принес большой нож, которым режут хлеб, и они подступились к животному.
Овца была удивительно покорной. Сначала они схватили ее с двух сторон, нож был у Коли, но он нервничал и не столько резал, сколько колол несчастную. Та недовольно пыталась вырваться. Наконец Коля сильно ударил ножом, овца резко дернулась, и Коля полетел на пол. Тогда за нож взялся напарник. Он схватил животное за шею, как американский десантник пленного талиба, приставил лезвие к горлу и резко дернул на себя. Овца мотнула головой, и охранник оказался на нижней полке. Нож полетел под ноги прилизанному.
— Дебилы, — сказал на это прилизанный. — Ничего сделать не можете. Дай сюда, — обратился он к Коле, показывая на кобуру.
Коля отдал своего Макарова и обиженно вышел из купе. Прилизанный застегнул куртку, снял пистолет с предохранителя и бабахнул не целясь. Кровь из раны ударила вокруг, заливая куртку прилизанного, но он не обращал внимания и всадил в животное одну за другой еще три пули. Наступила звонкая утренняя тишина. Я заглянул в купе. Прилизанный, весь вымазанный овечьей кровью, стоял и рассматривал свою жертву. Та, как ни странно, была еще жива. В купе остро пахло порохом и кишками.
— Что, Герман, — сказал прилизанный, не оборачиваясь. — Слабо добить? Чтобы не мучилась, — прибавил он и протянул мне Макарова.
— Слабо, — ответил я.
— А что так? — он резко повернулся. — Боишься крови? А как же ты завтракать будешь?
