— Понимаю, гражданская война…
Ник пытался расспрашивать Уани о Ливане, но всякий раз, как заходил разговор на эту тему, тот становился молчалив и уклончив, и Ник бросил расспросы. И вот, пожалуйста! Теперь он чувствовал, что идет по минному полю.
— Знаете, наш дом разрушило бомбой, — сказала Моник так, словно не ждала, что ее кто-нибудь услышит.
— Какой ужас! — поспешил ответить Ник.
— Да, это было ужасно.
— Вот именно, — загремел с другого конца стола Бертран. — Как только что заметила мать Антуана, наш семейный особняк буквально сровняли с землей.
— Это был старый дом? — спросил у нее Ник.
— Да, довольно старый. Не такой, как этот, конечно… — И она вздрогнула, словно теперь ей приходилось жить в средневековом замке. — У нас остались фотографии, много…
— Я бы очень хотел посмотреть, — сказал Ник.
— Так вот, — продолжал Бертран, — в шестьдесят девятом году я открыл там, в Финчли, первый «Майра-март». Да, «Майра-март» в Финчли, он и сейчас там стоит, можете сходить и убедиться. И знаете, в чем его секрет?
— М-м…
— Знаете, как обстояли дела в Лондоне двадцать лет назад? Я вам объясню. Были большие супермаркеты, и были маленькие магазинчики на углу, такие, что уже несколько сот лет стоят на одних и тех же местах и торгуют одним и тем же. И что же я делаю? Беру то и другое, складываю вместе — и получаю мини-маркет, магазин, в котором можно купить любую чертову хрень из тех, что продаются в «Теско» и прочих подобных местах, но дух — старый дух, дух магазинчика на углу, понимаете? — остался прежним. — Он поднял бокал, салютуя собственной изобретательности. — И знаете, что еще?
— Э-э…
— Часы работы!
— Часы работы?
— Мы открываемся рано, а закрываемся поздно. К нам можно забежать и по дороге на работу, и после работы, вот и получается, что ходят к нам все, а не одни только чертовы домохозяйки!
Интересно, подумал Ник, почему он со мной разговаривает как с идиотом? Думает, что я не пойму? Или это его обычный стиль изложения? А вслух он сказал:
— Но ведь, кажется, не все ваши магазины такие? Например, тот, что в Ноттинг-Хилле, куда мы всегда ходим. Он такой огромный… — и слегка развел руками, демонстрируя свое удивление перед размерами магазина в Ноттинг-Хилл.
— Так вы говорите о «торговом зале»! Черт побери, это же совершенно разные вещи: «Майра-март» — одно дело, «Торговый зал Майра» — совсем другое. Торговые залы — это для шикарных, чертовски богатых районов. Это мы не сами придумали. Вы, наверное, знаете, откуда это пошло.
— От «Хэрродса», — сказал Ник.
Бертран сдвинул брови.
— Вот именно. От «Хэрродса» пошли все чертовы торговые залы в мире!
— А мне нравится «Хэрродс», — вдруг сказала Моник. — У них такие большие… homards…
— Лобстеры, — поправил Уани, даже не взглянув на нее, словно служил при своей матери переводчиком.
— Знаю, знаю, — проговорила Мартина, и в ее восклицании послышался слабый отзвук мятежа. Возможно, подумал Ник, обе женщины часто бывают в «Хэрродсе» — и всякий раз чувствуют себя предательницами семейного дела.
Бертран, словно благожелательный учитель, дал им пять секунд, а затем продолжал:
— Так вот, Ник, сейчас у меня по всей стране тридцать восемь «Торговых залов Майра», один «Харрогит», только что открылся один «Олтрингем» и более восьмисот этих чертовых «Майра-мартов». Отлично, что скажете? — заключил он, кажется, сам поражаясь собственному богатству и могуществу.
— Потрясающе, — серьезно и торжественно ответил Ник. — И как мило с вашей стороны, что вы потратили время, чтобы все это мне рассказать.
Ему вспомнилась ярко-оранжевая вывеска «Майры» в Ноттинг-Хилле, куда Джеральд порой заскакивал вечером за пирожными и швейцарским шоколадом, заранее скромно опуская глаза на случай, если его кто-нибудь узнает. А в Барвике был «Майра-март» — россыпь скудных товаров на покосившихся прилавках, неистребимый застоялый запах магазинчика с низким потолком, где все продается вместе, и над дверьми — апельсин в обрамлении двух зеленых листьев, эмблема фирмы. Ник перевел взгляд на Уани: тот едва ковырял еду (кокаин убивает аппетит), не поднимая взгляда от тарелки, и лицо его ровно ничего не выражало. Можно было подумать, что он внимательно слушает отца; но Ник знал, Уани сейчас ускользнул в мир, который его отец и вообразить себе не может. Молчанием и покорностью в родительском доме он платил за свою свободу. Опустил глаза и дядя Эмиль, словно пораженный энергией и успехом родственника. Ник все лучше понимал здешних дам, которые ходят в «Хэрродс».
— И все это, — снова заговорил Бертран, — все это, сынок, когда-нибудь станет твоим.
— Ах, не говори так! — вскричала Моник.
— Знаю, знаю, — проворчал Бертран и усмехнулся. Нику его усмешка показалась почти страшной. — До этого еще далеко. А пока пусть возится с журналами и фильмами. Пусть учится делать бизнес.
— Спасибо, папа, — ответил Уани, однако улыбнулся матери, а на Ника бросил быстрый, но красноречивый взгляд.
От этого взгляда у Ника потеплело на сердце. Ник понял его: сам Уани здесь чувствует себя как дома, и необузданное хвастовство отца его не смущает, но, чтобы привести сюда друга, он должен быть уверен в друге, как в самом себе. Уани редко краснел и почти никогда не смущался — кроме тех случаев, когда ему приходилось уступать место даме или признавать свое невежество в какой-либо области; но сейчас Ник чувствовал, что он смущен.
— Нет, нет! — продолжал Бертран, вздергивая подбородок, как будто услышал в свой адрес несправедливую критику. — Уани — сам себе хозяин. Его пока что не интересуют фрукты-овощи? Отлично. — Он широко развел руками. — Да что там, даже невеста, чертовски красивая девушка, его, кажется, не слишком интересует. Но мы подождем, подождем, пока придет время и все наладится, верно, Уани? — И рассмеялся, словно желая смягчить свою откровенность, но на самом деле лишь подчеркивая ее и заостряя.
— Сначала я хочу сколотить собственное состояние, — ответил Уани. — И я этого добьюсь, вот увидишь.
Бертран бросил на Ника заговорщический взгляд.
— А знаете ли вы, Ник, главный секрет бизнеса? Я вам объясню. Это очень просто, только мало кто догадывается. Если вы делаете деньги, то главное, что вам нужно помнить — это…
Но тут Ник осторожно положил салфетку, пробормотал:
— Прошу прощения… мне так неловко… — отодвинул кресло и бросился вон из столовой.
— Что такое? Ах, мочевой пузырь слабоват! — проговорил Бертран так, словно этого и ожидал. — Совсем как у моего сына!
Ник готов был согласиться с любым предположением, лишь бы ему дали отсюда смыться; и Уани, с нетерпением, почти со скукой на лице, тоже поднялся и сказал:
— Я покажу тебе, где у нас туалет.
9
День выдался утомительный. С утра приходил настройщик, а с двух до пяти репетировала пианистка — Нина Как-ее-там, как именовал ее Джеральд. Настройщик оказался настоящим садистом: хмурился и неодобрительно качал головой на глубокий колокольный призвук, придававший роялю Федденов особое очарование («Во всяком случае, Листу на нем играть нравилось», — заметила Рэйчел), и время от времени, оторвавшись от трудов, с видом недовольного пианиста перед концертом безжалостно выжимал из инструмента смачные аккорды и арпеджио — последнее, право, было еще хуже настройки. Сухонькая Нина тоже сводила Ника с ума: снова и снова она проигрывала одни и те же фрагменты из Шопена и Шуберта, и всякий раз, стоило музыке зацепиться за сердце и найти в нем отклик, пианистка прерывалась и начинала тот же пассаж сначала. Темпераменту нее был завидный, а левая рука просто необыкновенная. Начало шопеновского Скерцо № 2 она играла так, как курьер заводит мотоцикл. Когда она закончила, Ник помог Елене принести из залы старинные позолоченные бальные кресла. Диван застелили новым покрывалом, на лестнице Елена расставила высокие вазы с цветами, и в доме воцарилась тревожная атмосфера готовности к важному событию. Была у Ника и собственная, личная задача — позвонить Ронни; время подходило к шести, и он поглядывал на часы с таким нетерпением и ужасом, словно сам должен был выступать перед гостями.
Первую телефонную будку он нашел на Ледброук-Гроув: но она стояла бок о бок с другой, и Нику подумалось, что мужчина в той, другой будке может услышать разговор. Тем более он, кажется, и звонить не собирается — просто стоит там, как будто его поджидает. И потом, эта будка слишком близко от дома. Он не имеет права бросать подозрение на Джеральда. Ник двинулся вниз по холму и вышел на улицу, на его взгляд куда больше подходящую для незаконных операций. Здесь был телефон — один, на углу, и, когда Ник подходил к нему, из будки как раз вышел человек, с виду вполне похожий на наркомана. Ник вошел в будку, судорожно вдохнул затхлый воздух, достал бумажник и дрожащими пальцами начал рыться в нем в поисках клочка бумаги с телефоном, от души жалея, что не может сейчас ни нюхнуть порошка, ни хотя бы глотнуть джина с тоником. Ах, если бы звонил Уани — как всегда, из машины, с переносного телефона! Подарив Нику деньги, Уани завел привычку перекладывать на него дела, которые прежде спокойно делал сам. Уани говорил ему, что никогда в жизни не звонил с телефона-автомата, да и на автобусе никогда не ездил — должно быть, это ужасно, добавлял он. Он никогда не вдыхал этот кошмарный воздух, с запахом черной пластмассы, протухшей мочи, застарелого сигаретного дыма, эту сложную вонь, от которой внутренности…
