Машина и мысли двигались за город. К галерее.
В детской шептались. Серёжа шептал: он подслушал, что их скоро переведут в другой корпус. Наверно, в пятый, к больным. Потому что они совсем не работают.
– Я могу работать, – задумчиво проговорила Света.
Саша дремал, отвернувшись к стене. Катя громко громко вздохнула – так, что вверху вздрогнула паутина. Остальные озабоченно посмотрели на неё. Насморк у Катюши не прошёл до сих пор.
– В пятый корпус, – продолжил Серёжа. – Там все больные. Там никогда не горит свет, потому что экономят свет, и их не кормят вообще. Им ставят внизу, под лестницей, большущую кастрюлю с водой и кастрюлю с таким… ну как это называется… Помоями. Одну. Они весь день ползут к этим кастрюлям. И сёмгают лёжа, как собаки. А кто туда свалился, те захлёбываются, и там и остаются, в кастрюле, а остальные продолжают есть.
– Фу! – ужаснулась Света.
– Что ты мелешь! – пробормотал сквозь дрёму Саша. – Кто тебе такое сказал?
Света глянула на Сашу с беспокойной надеждой.
– Подслушал! – повторил Серёжа, упрямо уставившись на одеяло.
От солнца изморозь на стёклах поплыла. Солнечный свет блестел на ножках кроватей. Саша сел, коротко зевнул.
– Так. Там, слева, в окне прекрасно видно пятый корпус! Вечером увидите: он светится, как все корпуса. Никто там не ползает, никто никого не лакает. Обычная больница. Пугаете сами себя! Ане расскажу.
– Я была в пятом корпусе, когда болела, – заявила вдруг Катя. – Когда ангиной.
Коля сильнее сжал руку Светы, но она отдёрнула.
– Я лежала на большой-большой кровати. Белой. Сама я лежала. Мне давали мёд.
– Мёд?!
– Да, много мёда. Но, кажется, да, точно – было темно.
– Темно, наверно, было после отбоя? – недовольно подсказал Саша.
– А когда ты болела ангиной? – спросил Коля.
– Давно, я не помню. Ну когда уже Анечка придёт?
– Ей работать надо. Не скоро.
– Ну когда уже…
Саша отвёл глаза от Коли, который теперь держал обе Светины руки. Света бессмысленно и напряжённо смотрела мимо, через закрывающую глаза чёлку.
Серёжа, которого больше не слушали, тихо поднялся на ноги. Никто его ни о чём не спросил – мало ли, может, в туалет. А он ушёл.
Он шёл, надув щёки в непонятной обиде. Насупленный. Прочь от детской комнатушки. Прошёл мимо запертого выхода, через который летом ходили гулять. И дальше, мимо одинаковых дверей с цифрами, за которыми разговаривали. Дальше, непонятно куда. Туда, откуда приходила Анечка. Он дошёл до лифта и долго смотрел, как открываются и закрываются автоматические дверцы. Взгляды взрослых иногда случайно попадали на него, наполнялись мимолётным удивлением и соскальзывали на более важные предметы. Поначалу он в каждом узнавал Анечку, потому что она носила такую же одежду, как и они.
Серёже сильно понравились двери лифта – как они ездят туда-сюда, самостоятельно, и как чмокают, закрываясь. И так сильно захотелось послушать изнутри, как они чмокают! Лифт светился жёлтым, манящим светом. И люди, которые выходили, – они все были взрослыми. Значит, лифт поднимал их куда-то наверх и делал взрослыми. Серёжа ещё не решался. Взрослым не грозит пятый корпус – даже если они заболеют, они что-то придумывают. А кнопки, кнопки! Их сто внутри лифта, и каждая указывает место праздника, место счастья и где всё можно, доступное только Анечке…
– Вот вам, девчонки, подарочек!
– Да они что, сдурели там! – Каро хлопнула себя по щуплым бёдрам ладонями. Огромную корзину с постельным бельём поставили на пол. Разносчица ушла. Каролина продолжила спокойнее:
– Вот так лажа. До ужина не справимся.
– Успеем, – Анна опустила глаза на свои пальцы.
– Не видишь, что ли? Это же толстые, ненавижу их… С этими толстыми – на один пододеяльник полчаса… Давишь, давишь на него, блин, в глазах темнеет – а ему ни хрена… Я их когда-нибудь сама попрожигаю, специально!
– Их прожжёшь! Вон какие плотные… зачем вообще постельное гладить, я дома в жизни не гладила постельное.
– А я гладила… Но всё равно, это свинство! Они же знают, что мы без Надежды. Почему я должна за кого-то, в своё свободное время торчать на работе после ужина?
– Да успеем, ну их. Ещё не обедали, а ты об ужине.
И сразу же зазвенело к обеду. Анна и Каролина привычно пропустили вперёд болтающих бабулек, а потом сами влились в движущуюся к питанию толпу. Анна так свыклась с этим неспешным ходом маленьким шажкам, среди плотно прижатых друг к другу людей (невозможно упасть), что почти засыпала перед обедом. Закрытая со всех сторон, она расслаблялась и отдыхала лучше, чем ночью в 402. Заметив с другой стороны Сергея, протолкнулась к нему. Чмокнулись в губы. Его лицо было таким же расслабленным, как и её.
– Привет.
– Приветик… Слышь, я там в лифте одного из твоих малых видел. Младшего.
– Не может быть!.. Или в самом деле вышли?.. Без меня… Ну так вернутся!
Последнюю фразу постаралась произнести безразличным тоном, несмотря на поднимающуюся панику – обычную, если речь заходила о детях.
– Ты как, сильно сегодня устала? Заходить за тобой вечером?
– Откуда я знаю, половина дня только… Вроде не устала… – Сообразив, что он хочет прийти ночью, спросила: – А на всю ночь останешься? Мне скучно спать.
– Ты что, совсем сбрендила?
– Откуда мне знать. Это что, запрещено? Я бы тебя разбудила за полчаса до подъёма.
– Здесь всё запрещено, не заметила?
– Ладно, как хочешь… Я ж не знала… Ладненько, я пошла. Увидимся!
Она помахала Яне.
– Что нам подкинули сегодня? Такую же гадость, как на завтрак?
– Следят за нашими фигурами – суп грибной, без бульона.
Они с Яной сели одновременно. С другой стороны подходил плотный техник.
– Приветствую, барышни!
– Здрасти. Суп с грибами, едите такое?
Анна суп съела, потому что нести его всё равно не имело смысла – дай бог, чтобы дети скушали то, что им пошлют, они грибной суп терпеть не могут. Ей самой суп нравился, но об этом молчала – стыдилась.
– Начинают экономить, – многозначительно прищурился Вячеслав. – Чем это всё ещё обернётся!
Спустившись в детскую и расставив железные тарелки, заметила, что тарелок больше, чем детей. Кого нет?..
– Саш, Сергей где?
– В туалете, кажется.
– А не в лифте?
– Нет, в туалете. Наверно. Только долго.
Закусила губу. Ну что с ними делать, нельзя же сейчас идти искать Серёжу! Для неё это обернётся плохо, а значит, и для них. Кожа покрылась мурашками при воспоминании об осенних россказнях Сергея – какие жуткие наказания положены за невыход на работу. Скорее всего, сочинял на ходу – он любит что-то этакое, полностью идиотское, излагать с серьёзнейшим видом. А связи?! Каро говорила, что у неё связи… Может, пойти к фальшивому умирающему? Он так звал её! Может, стоило откликнуться?
Пока Анна теребила в сомнениях краешек пояса, провизжал звонок, и она, бросив: «Никуда не уходите без меня, я после смены разберусь», – помчалась на рабочее место. Уговаривала себя, что всё обойдётся, что из Колонии Серёжа никуда не денется – выходы заперты, на улице ещё зима.
За глажкой успокоилась окончательно. Лелеяла свой перфекционизм – должно быть гладко, идеально гладко, как поверхность белого льда. Без единой зацепки, морщинки – гладко, как несуществование. Напрягала глаза, потому что стало сумеречно, синее с утра небо затянуло тучами, от которых отрывались одинокие снежинки. И достигала идеала – ни одного изъяна на белой глади.
Неподвижные тени тёмно-серого цвета, тихий свист снаружи, синие полосы на следующей наволочке. Уже дошли до наволочек – пододеяльники всегда гладили первыми, оставляя работу полегче на потом. Неправа Каро, успеют…
Повисшие среди дня сумерки напомнили о Лиле. Думала о Лилиных красивых платьях, зевала, водя утюгом по жёсткой-прежёсткой складке. Каролина беззвучно шевелила губами, напевая или разговаривая сама с собой. Мысли о Лиле постепенно перетекли в мысли о Сергее – он был главным героем её жизни с Лилей. А Колония – наверно, не что иное, как место, где сбываются мечты. Теперь у неё и Сергей, и детей хоть отбавляй…
– Анекдот старый вспомнила? Расскажи!
– Что?
– Ты так хмыкнула, – объяснила Каролина. – Я думала, анекдот вспомнила… А то у меня прямо депрессия сегодня от этой погоды и этого долбаного белья толстого. И не рвётся же, скотина! Сколько я уже на глажке…
– Свет включить надо, не вижу ничего! – перебила её.
– Да вы посмотрите на неё, ну что это такое! – закричала Каролина. Гладильщицы за столами с другой стороны перестали шептаться, оглянулись на Каро.
– Ты чего?
Каро отшвырнула мятую наволочку, наслюнявила палец и коснулась утюга.
– Не шипит! Я же вижу, ни хера он не греет! Свой посмотри.
