— Ты сам определись внучок, какая больше по душе придется. А расстояние — не беда! — вспомнилась колымская пара родственников.
Поговорив еще немного, они расстались. Кузьма попросил Женьку не забыть и передать Ольге его просьбу приехать как можно скорее.
В этот вечер, едва Кузьма вернулся домой, к нему пришла баба Надя.
— Прости, Кузьма, что потревожила. Но сказаться хочу. Лилька моя приезжала. Навестить вздумала. И уже спрашивала, не соскучилась ли по дому? Я ей в ответ, что тут, серед людей, я и про дом подзабыла. Короче, предложила она воротиться. А я ей в ответ, мол, опять грызть меня станешь за карты да моралями изводить. Она и ответила, что батюшка из той церкви, где она в хоре поет, прознал, что она меня в стардом сдала. Вызвал к себе и очень строго с Лилькой говорил. Пообещал, коли меня в дом не воротит, ее с церкви уволить насовсем. Та и заегозила. Совестно стало. Упрашивать принялась. Да я пока несогласная. Ведь не игрушка, чтоб с места на место меня дергать.
— Все равно уйдешь к дочке. Просто время тебе надо, чтоб обиду простить. Сама это знаешь. Свои, помирились бы и без батюшки. Может, чуть позднее.
— То верно! Конечно, домой ворочусь. Потому загодя к тебе пришла. Подможешь кое-что в доме починить из мебели? Я заплачу. Работа мне твоя шибко глянулась. Вот тут я адрес написала. Ты не потеряй его!
— Никуда не пропадет. Ну а домой когда воротишься?
— Через три дня за ответом приедет Лилька. С ней и поеду.
— Теперь допекать не будет! Да и то скажу, правду нагадала мне по картам тогда. Многое сбылось. Ни в чем не соврала. Если б я свой завтрашний день мог вот так видеть — не ошибся б никогда.
— Э-э, Кузьма! От того и карты не уберегут. Так, а тебя мне когда ждать в гости?
— Как выберусь. Загодя боюсь обещать, — ответил Кузьма, решивший с субботы на воскресенье поехать к Шурке. Ведь все сороковины на этой неделе кончаются, и ничто не может стать помехой.
— У меня и делов-то немного. Комод починить, стол и диван. Вот и все. Можно было б мастеров позвать, но не сумеют сделать, как ты… -
Кузьма не спешил с согласием. Не хотел лишать себя выходных и ответил, что прежде всего ему надо глянуть на мебель, какой ремонт и материалы понадобятся. Договорились, что заглянет на минуту в конце недели. Бабка Надя ушла. А к Кузьме тут же приехала Ольга.
— Звал? У Нинки все в порядке. Ты не волнуйся! Мы уже навестили ее. Димку показала в окне. Ну да что увидишь? Крошка еще!
— Не тарахти! Сядь сюда! Разговор имею.
Ольга присела, удивленно смотрела на отца.
— Ты помнишь тот день, когда мать выбросила меня из дома на улицу? Мне некуда было деваться. Я не имел даже знакомых, к кому мог бы пойти заночевать! У меня были только вы — мои дети!
— Ну что мы могли? Сам знаешь. С матерью не поспоришь, переубедить было невозможно. А я сама тогда жила у родителей Максима. Будь это своя квартира, тут же забрала бы тебя к себе. Но я там сама была чужой. Ты видел. Убедился. Что ж упрекаешь? — покраснела до корней волос.
— Не упрекаю. Прошло уже. Но тогда обидно стало. Все на вас выложил. А коснулось — никому не нужным стал. Все трое отворотились, как от чужого. И только потом всяк себе оправдание сыскал. Все чистыми и сухими из воды вышли. Я во всем виноватый…
— Ты это к чему, отец?
— Не сбивай! Слушай! Думал я, что случившееся со мной никогда не повторится в семье нашей. Все вы дружно обвинили мать. Мол, она виновата, другие — в стороне. Я и поверил каждому. Простил…
— А что случилось? Приходи в дом, живи с нами! Твоя комната ждет тебя!
— Не в комнате и не в доме беда! Не без угла живу. В вас самих горе. Людями перестаете быть. Совестно мне за вас! Души и сердца нет друг к другу и к родителям. Думаешь, век молодой будешь? Не выйдет! И ты полы-
ни нахлебаешься за свое!
— Кого я обидела? Чего кипишь? Я ни с кем не общаюсь, работаю как проклятая! За что упрекаешь? — не понимала дочь.
— Когда в последний раз у свекрухи была? — прищурился Кузьма.
— Как ушли от них, с тех пор не навещала. А зачем они мне? Не хватило с меня всего пережитого?
— Ольга! Я с ними говорил. Виделся! И мне было совестно за то, что вот такой ты выросла! Я не знал, куда мне свои глаза девать. Вы променяли их и меня на мебель и тряпки! Квартиры стали комиссионками. Ни дыхнуть, ни ступить некуда. Чем вы живете? Что осталось в ваших душах? Что человечьего в вас, если за этим хламом позабыли стариков своих? Вы сами стали сходными с вещами, взятыми напрокат. Вы есть! Но вас нет!
— Отец! Я это слышала от свекрови!
— Теперь послушай от меня! За всеми тряпками и хламом ты теряешь дочь и Максима! Ты вымотала его. Сделала из него добывалу. Как когда-то Настя этого добилась. Вспомни! Я тоже заботился лишь о деньгах. Вы имели все, окромя меня! Мы могли навсегда потерять друг друга. Мы никогда не сумеем забыть и простить прошлого до конца? Теперь ты, моя дочь, повторяешь ту же ошибку. Но как за нее поплатишься? Чем? Даром она не сходит никому! Устоишь ли? Утешишься ли тем говном, каким сумела обрасти? Ты глянь на Максима! Едва из больницы вышел, мантулит в две смены. А ты радуешься, вот какой мужик — заботчик! А где твоя любовь, где тепло к нему, где страх твой бабий? Иль за деньги все меняешь? Дочка с ним цельными днями! Как твое сердце об ней не болит? Ить твое дите! Нынче вы закинули родителев Максима. Он у них единый! Вся радость ихняя и надежа! А вы отворотились. Они, дескать, рылом не вышли. Не вашей интеллигентской породы!
— Никто их не высмеивал! Они грамотные, образованные люди. Но наши взгляды не совпадают. Потому живем отдельно и не хотим общаться. У них свое отношение к жизни, у нас иное. И я не могу заставить Максима понимать стариков, жить их представлениями…
— До тебя он ладил с ними, любил и понимал. Все было путем. И жили дружной семьей. Но пришла ты. И все перевернула кверху галошами. Тряпки, мебель, посуда — из-за них стариков не стало видно. Ты отняла у них сына. И из него состряпала доставалу! Нет, ты не любишь его! Ты копия Насти, способная променять живую душу на тряпье! Но ничего, проснется и твой Максим! Поймет и увидит, как ошибался все годы. Вот тогда держись! Не при ведись, если что-нибудь случится с его стариками! Он этого тебе не простит.
— Он не ребенок! Все сам решает, с кем и как поступить. В моих подсказках не нуждается! — вытирала дочь вспотевший лоб.
— Ты кому брешешь? Иль Максим к Егору запросился? А то я не знаю своего зятя! Ты его уговорила!
— Но и ты советовал!
— Не знал причину семейной хвори. Она от тебя пошла! Тряпичница! Ради барахла людей кинули! И все, что имеешь, потеряешь, побрякушница! Самое лучшее, что есть у тебя, променяла на говно! Когда одна куковать останешься, все вспомянешь, дура! И этот день! Рада будешь возвернуть, но не смогешь. Такие, как ты, только терять и опаздывать умеют!
— Да не кричи! Хватит отчитывать как девчонку! Я сама мать! Расскажи толком, что взбесило, что случилось?
Кузьма рассказал дочери о разговоре с отцом Максима. Ольга слушала вполуха.
— Знакомая песня! — ухмыльнулась она.
— Так вот другое послушай! Ты спрашивала, почему не перехожу жить в дом, редко вас навещаю, стараюсь не встречать праздники за одним столом. Я все отговаривался глупостями. Нынче правду смолвлю… — Выдохнул нелегкий комок и заговорил: — Я серед вас, как воробей в попугайской стае. Всем чужой. И одежа моя серая, и сам сермяжный, рыло суконное. Иль не вижу, как вы за столом, глядя на меня, кривитесь да пересмеиваетесь… Нет вашей выучки. Не умею, не знаю, как применять кучу ножей и вилок! Мне одной хватало. Случалось, о ней забывал, чтоб вам всего вдоволь было. Помню, как взял яблоко из вазы. И стал его есть, как все мы, люди русские, обтерев полой пиджака. Зинка аж позеленела. И сказала: «Яблоки я мыла кипяченой водой. Зачем вы его испачкали?» Отмахнулся, стал есть. Она опять скворчит, как навозная муха: «Яблоко с кожурой только свиньи едят. Его очистить надо. Для того нож перед вами лежит!» Назвал я ее говном, послал в жопу! Хотел совсем уйти, да Егор вцепился, не пустил. Удержал за столом. А мне уже всяк кусок поперек горла. Ну, Андрей мне банан подал. А я, черт его маму знал, как тот банан едят? Впервые в глаза увидел. Принял за огурец. Откусил, вместе с кожурой жую. А на меня бабье вытаращилось, будто я тот банан задницей жую, как в цирке! И говорят: «Вы забыли его почистить!» Пока до меня дошло, что надо было сделать, от банана и хвоста не осталось. Проглотил. А вам смешно, аж до коликов. Да где б я те бананы ел? Откуда знал про них? Давно ль они в России объявились? В наших деревнях их днем с огнем не сыщешь. Не растут у нас. А что от того люди потеряли? Иль хуже вас они? А Зинка решилась вовсе меня па смех выставить и поставила передо мной ананас. И кому нужна вся эта херня? Разрезать попросила. Я его с час крутил. Все искал, где в ем подвох спрятан. Потом Егор его порезал. И мне дал. Ну и что? Наше яблоко вкусней! И свое, нашенское. Его хочь с кожурой сгрызи, окромя пользы, ничего не будет. С того банана и ананаса я всю неделю в туалете просидел, забыл, как портки застегиваются. Да еще и осмеяли! Потому и не хочу к вам. Вы — интеллигенты. Ручки после яблоков моете. А задницы едино пальцем вытираете! Ничего у вас в душе нет, окромя пыли, ни тепла, ни света, все потеряно. Ан было ли оно?.. Будто дьяволу продались. Смотрю на вас — мои дети… и — чужие… Ничего от меня… Одна Настя… Что жила, не любя, и ушла чужой. Гляди, чтоб тебя не нагнала эта участь. Если не опоздала, поправь. Сама матуха… разуметь должна. Когда все на свои места поставишь, тогда приходи. А нынче злой я на тебя! И на всех! Безмозгло живете! Не по-людски! — Встал Кузьма проводить Ольгу и в дверях столкнулся с Яковом, тот собирался постучать в дверь к Кузьме.
