В толпе других безымянных он покорно ждет поезда, который, скорее всего, так и не придет.
***
Что ему остается, кроме как вернуться на работу?
По крайней мере, все выяснилось — ничего не будет. В этом есть горькое утешение. Его жизнь опять вернулась к нему (да, в сущности, ее никто у него и не отбирал); у него есть более чем реальные основания надеяться на улучшение своего материального положения (Грофф с большой вероятностью войдет в его команду, а там, глядишь, к ним присоединится и еще кто-нибудь, раз такой художник, как Грофф, сотрудничает с Питером) и чуть более сложно устроенная надежда, что им с Ребеккой снова будет хорошо. По крайней мере, не плохо.
Беда в том…
Беда в том, что он слишком хорошо представляет себе все, что его ждет при таком идеальном раскладе: его галерея приобретает статус одной из лучших, в их отношения с Ребеккой возвращается былая легкость, и что дальше?
Погода меняется, как и предсказывали синоптики, — беспрецедентное понижение температуры. Но Питер еще не зашел так далеко — возможно, тогда бы он вел себя осмотрительней, — чтобы терять самообладание из-за внезапного апрельского похолодания. Он пока еще не может не замечать странностей и нелепостей, творящихся вокруг: вот этих куда-то спешащих бедолаг; эту группку валящихся то вправо, то влево — не обойдешь — из пяти без умолку тараторящих школьниц (Да он ни за что… я ей сказала… ты кошелка… Рита, Дафна, Инесс…), на удивление хорошо одетую женщину, роющуюся в мусорном баке; всех этих хохочущих, пялящихся на витрины и говорящих по мобильным; вот мир, в котором ты живешь, даже если какой-то мальчишка выставил тебя полным идиотом.
Когда он возвращается в галерею, вторая инсталляция Вик уже тоже почти готова. Юта с ребятами (может, он так и не соберется их уволить — все время возникают какие-то срочные дела, то одно, то другое) вешают полки для сопутствующих товаров, в то время как Вик наблюдает за ними с характерным для нее выражением удивленной девочки: "Смотрите-ка, что получается".
— Вернулся? — говорит Юта, что следует понимать как "Где, черт возьми, тебя носило?".
— Вернулся. Отлично смотрится.
— Мы как раз собирались прерваться на ланч, — говорит Юта. — Я думаю, часам к девяти-десяти все доделаем.
— Хорошо. Очень хорошо.
Он идет в свой кабинет (у стены стоит изуродованная картина Винсента, лишенная на самом деле чего бы то ни было символического) и садится за стол, чтобы приступить к работе — у него уйма дел. Еще через минуту появляется Юта.
— Питер, что происходит?
— Ничего.
— Перестань.
Расскажи ей. Расскажи хоть кому-нибудь.
— Кажется, я влюбился в младшего брата своей жены.
В чем-чем, а в умении сохранять невозмутимость Юте не откажешь.
— В этого мальчика?
— Все это очень глупо, — говорит он. — Грустно, дико и глупо!
Юта поднимает глаза и смотрит на него так, словно он внезапно попал в облако дыма.
— То есть ты хочешь сказать, что ты гей?
Питер сразу же вспоминает эпизод на участке Кэрол Поттер, когда он сам спросил Миззи: "Значит, ты гей?" И да, и нет. Если бы все это было так просто.
— Я не знаю. Раз я смог влюбиться в мужчину, наверное, да. Разве может быть иначе?
— Легко, — говорит Юта.
Она прислоняется бедром к его столу, поправляет очки. Кажется, пришло время урока.
— Ты хочешь мне об этом рассказать?
— А ты хочешь слушать?
— Конечно, да.
Ну, давай. Вперед.
— Ничего не было. Один поцелуй.
— Поцелуй — это не ничего.
Аминь, сестра.
— Если уж быть до конца откровенным, мне кажется, что я влюбился в… не знаю, можно ли это произнести ровным голосом… в красоту как таковую. Ну, то есть, как она воплотилась в этом мальчике.
— Ты всегда был влюблен в красоту как таковую, в этом отношении ты немножко смешной.
— Да. Смешной.
— И знаешь, Питер…
От значительности момента чудесный Ютин акцент как будто еще усилился.
— Знаешь, было бы проще, если бы ты влюбился в какую-нибудь девочку. Да, ты не ищешь легких путей, придурок несчастный.
И все это с ее прекрасным акцентом… О, Бог ты мой, Юта, как же я тебя люблю!
— Ты думаешь, мне все осточертело и захотелось бежать?
— А разве нет?
— Я люблю Ребекку.
— А при чем здесь это?
— А что же тогда при чем?
Она берет паузу. Снова поправляет очки.
— Кто это говорил, что самое плохое, что ты можешь себе представить, это, возможно, то, что уже и так происходит. Мудрость психоаналитика. Но в ней что-то есть.
— Ты готова к развязке?
— Я всегда готова к развязке.
— Он просто морочил мне голову.
— Естественно. Он же совсем молодой парень.
— Дальше еще интересней.
— Я тебя слушаю.
— Он шантажировал меня.
— Ну, это уже что-то из девятнадцатого века, — говорит она.
— Я узнал, что он снова употребляет наркотики, и он соблазнил меня, чтобы я не рассказал Ребекке.
— Ого! Это круто!
Есть ли оттенок восхищения в ее голосе?
Есть или нет, но в одном Питер уже не сомневается — он шут гороховый, вертлявый дурачок, посмешище, тщеславный болван с напомаженными волосами. Как же он мог вообразить, пусть ненадолго, что-то другое?
Мы бьем в котлы, заставляя танцевать медведей, а хотели бы растрогать звезды.
— Я осел, — говорит он.
— Это точно, — отзывается она.
Юта обходит стол, подходит к Питеру, кладет руки ему на плечи. Просто дотрагивается до него и слегка сжимает пальцы. Но для Юты это немало. Она не из тех, кому ничего не стоит дотронуться до другого.
— Ты не первый осел в этих делах, — говорит она.
Спасибо, Юта. Спасибо тебе, ты настоящий друг.
Но меня это уже не утешает. Похоже, я перешел некую черту, и сознание того, что вокруг есть и другие трагикомические персонажи, исполняющие свои нелепые танцы, никак не примиряет меня с моим новым образом.
Эх, если бы я мог разреветься перед тобой, но я не могу, даже если бы хотел, даже если бы решил про себя, что ты вынесешь это зрелище. Но внутри меня выжженная пустыня. Никаких слез — только гудрон и скатанные в шар конские волосы.
— Да, не первый.
А что еще он может сказать?
***
Он кое-как проживает этот день. В четверть десятого все готово. Тайлер, Бранч и Карл разъезжаются по домам. Питер с Ютой и Викторией стоят посреди галереи.
— Хорошо, — говорит Юта, — отличная выставка.
С пола и со стен на них смотрят пять Викиных супергероев: чернокожий мужчина в тренче; женщина средних лет, роющаяся в кошельке в поисках мелочи для парковочного счетчика; остролицая, но при этом тучная девушка, выходящая из булочной с белым бумажным пакетом в руке (нет сомнений, это бейгл на ланч); замызганный азиатский мальчик лет двенадцати на скейтборде; латиноамериканка с плачущими навзрыд близнецами в двухместной коляске. Все видеоролики крутятся одновременно, под аккомпанемент Девятой симфонии Бетховена, гремящей из трех разнесенных по залу черных колонок. На полках товары для фэнов: футболки, куклы, ланчбоксы, костюмы для Хэллоуина.
— Нормально? — спрашивает Виктория.
— Больше чем нормально, — отвечает ей Питер, хотя, разумеется, в этой ситуации он сказал бы то же самое любому художнику.
Пора выключать мониторы, тушить свет и расходиться по домам.
Завтра придут кураторы из других галерей вместе с несколькими наиболее выдающимися коллекционерами. В начале недели появится статья в "Артфоруме". Дай тебе Бог, Виктория, твои ставки явно растут. И если мне удастся заполучить Руперта Гроффа, может быть, даже ты меня не бросишь.
Постарайся сохранять заинтересованность, попробуй вести себя так, словно это действительно важно.
Что следует предпринять, когда перестаешь быть героем своей собственной пьесы?
Ты запираешь дверь своего кабинета и возвращаешься домой к жене, а что еще? Ты пьешь мартини и заказываешь ужин, читаешь или смотришь телевизор.
Ты — крохотный брейгелевский Икар, незаметно тонущий в углу огромного холста, на котором обрабатывают поля и пасут овец.
— Может быть, поужинаем где-нибудь вместе, — предлагает Юта.
Хм… Нет, не могу… Не сегодня. Не могу сидеть в ресторане и разговаривать разговоры даже с таким милым и доброкачественным человеком, как Виктория Хванг.
— Поужинайте без меня, — говорит он и добавляет для Виктории: — У меня что-то не то с желудком, а завтра нужно быть в форме, чтобы не разочаровать твоих назойливых фанатов.
Что ей на это сказать?
Юта окидывает его взглядом строгой учительницы. Можно его простить или нет?
— Мы бы могли взять что-нибудь быстрое и легкое, — говорит она.
— Я сам быстрый и легкий, — отвечает Питер (Ха-ха-ха). — Нет, правда, в день открытия мы устроим невероятную пьянку, а сейчас мне нужно лечь.
