– А-а-а, черт с ним! - расщедрился чекист, и дед заволновался, кого же он чертыхнул - рубль, полтинник, Иагора Наргаретели или всех чохом.
– Дядечка, грамоте разумеешь? Ну, читать-писать? - полюбопытствовала после паузы девица.
– Разумею, как не разуметь! - с пьяной словоохотливостью отозвался дед.
– Никак, в школу ходил?
– Случалось, - хмыкнул Иагор.
Девица, озадаченная, нерешительно осведомилась:
– И как, окончил?
– Окончил, почему бы не окончить!
– Что же ты окончил?
– А кто его знает, разве все упомнишь.
Обычно впоследствии дед приводил свой ответ в пример - естественно, для моего сведения, - к какому промаху могут привести безудержные кутежи и пьянство.
Шли. Молчание затягивалось. Чекист, бросив укоризненный взгляд на свою подругу, будто только она и была виновата в этой неловкости, пробормотал:
– Вы, наверное, устали, давайте я понесу. - Он взялся за узелок, но Иагор решительно отказался от его услуг.
Как выяснилось позднее, Рубен Хачатуров, увидев чекиста, обомлел от страха. Первое, что пришло ему в голову, - бежать через черный ход, но было поздно, пришлось смириться с участью - чумы не избежишь, видно, на роду написано... Девушка вскрикнула: "Ой, дед!" И тогда Хачатуров узнал внучку, а вслед за ней и Иагора. Страх прошел, Рубен Арменакович предложил гостям войти. Речь и повадки его были так изысканны, что чекист растерялся и, разинув рот, переводил взгляд с Хачатурова на Иагора. К его изумлению, крестьян в Кинети оказалось множество и все таких, которые "чего-только-не-кончали".
– Рубен, дорогой, молодые задолжали мне рубль. Возьми его себе, и будем квиты, - сказал Иагор и, попрощавшись, ушел.
Спасти себя, придуриваясь, можно было множеством способов. Этим грешил и Иагор Каргаретели. Всякий раз в конце мая он затевал поездки с гостеваниями, потому как полагал, что нельзя подолгу отсиживаться в одном укрытии. У деда было довольно много близких родственников и друзей в самых разных уголках Грузии, хотя большевики щедро сократили их поголовье. По самый конец ноября даже домашние ведать не ведали, где находится Иагор.
В шестидесятые годы носить с собой паспорт было если не обязательно, то крайне желательно. А о тех временах и говорить не приходится, захочешь выпустить из рук, не сможешь - милиционеры и активисты то и дело проверяли документы. По мнению Иагора Каргаретели, строить из себя придурка нужно было именно в момент предъявления паспорта. Почему? А потому что в нем черным по белому значилось: Иагор Каргаретели, а для любого милиционера или активиста эта фамилия не только годилась для выдвижения, но была прямо-таки пределом мечтаний: вообразите, самолично доставить в ЧК офицера царской или там меньшевика...
Дед Гора окоротил ножницами на пару сантиметров паспорт. И довод нашел веский: пуговка на нагрудном кармане распашной рубашки, которую он привык носить, не застегивается, карман мелкий, и паспорт из него торчит.
Вид обкорнанного паспорта вызывал обычно неподдельное изумление:
– Что ты наделал, дяденька?!
– А что?
– Ты же номер паспорта срезал!
– А он нужен?
– Конечно, нужен! Не нужен был бы - не напечатали.
– Откуда мне знать? Карман мелкий, паспорт из него торчит. Вдруг вытащат... Ладно, больше не буду...
Над ним потешались, а Иагор Каргаретели шел своей дорогой!
Результаты ленинской экономической политики были самыми разнообразными, и безусловной ее заслугой стал материальный достаток. Из-за этого активные противники новых властей почти лишились прежней поддержки в массах. Основная часть интеллигенции была уничтожена, а уцелевшие повели себя по-разному: одни бросились за границу, другие - в наживу и во все тяжкие. Жизнь нации, многие годы насыщенная испытаниями, бурными страстями, вдруг сменилась разочарованием, социальной и политической безучастностью. Активность сохранила только та часть рабочих, которая искренне верила, что участвует в строительстве счастливого будущего - для себя и всего человечества и что это будущее совсем близко. Чрезмерная склонность грузин к кутежам сделала застолье занятием настолько серьезным, что даже случай, о котором речь ниже, можно бы отнести к явлению почти нормальному.
Эрекле Каргаретели, Вахтанг Нотетишвили, Христофор Рачвелишвили и Бидзина Гамбашидзе женились одновременно - в канун первой мировой войны. К слову сказать, невесты тоже были подружками, и близость свою, все восьмеро, сохранили до конца жизни. Обычно по установившейся традиции на дне рождения Нино Харатишвили, супруги Христофора Рачвелишвили, тамадой бывал Эрекле Каргаретели.
И вот настает очередной день рождения - четырнадцатое января тысяча девятьсот двадцать шестого года, а тамада пребывает в ортачальской тюрьме! Выхода нет, объясняют ситуацию начальнику тюрьмы Шалино Бакрадзе, и тот, проникаясь святостью традиции, ничтоже сумняшеся отпускает заключенного на всю ночь из тюрьмы. Эрекле Каргаретели, справив обязанности тамады, с рассветом возвращается на фаэтоне в тюрьму!..
"Ого, что получается? Я на целых восемьдесят километров отклонился от меридиана... Звук самолета!.. Двигатель внутреннего сгорания. Поисковый или рейсовый?.. А хоть какой, не будем отступать от принципа, укроемся... Черта лысого, где ты укроешься, кругом болото. Сплошной лед... Приближается, не время размусоливать!"
Гора сдернул с санок белый балахон, вжался в какую-то рытвину и, накрывшись для маскировки, замер. Самолёт вернулся, довольно быстро. Пролетел над головой и скрылся.
"Улетел! А возвращался зачем?.. Неужели заметил?.. Заметил бы приземлился или покружил... Может, я у него на трассе сижу?.. Улетел! Нет, чтобы окурок сбросить!.. Я, почитай, от десятерых лагерников слыхал рассказы о том, как сидят они, к примеру, в тайге, пригревшись у огня, и вдруг - бац! - на тебе окурок из пролетающего над головой самолета. А на том окурке следы губной помады, и достается он, ясное дело, рассказчику. Я даже песню слыхал об этом, Сенька Бомштейн распевал. Человек склонен к сентиментальности. Какой, скажите, шедевр без элемента мелодрамы, сентиментальности?.. Почти обязательный компонент... А что удивительного, если заключенный тоскует по женщине, ее любви. Окурок - это порождение любовной тоски. Если по правде, меня тоже пронзил образ женщины в самолетном кресле - сердце захолонуло, дыхание сперло. Ах ты, старый паскудник, в твоем возрасте! Пройти через голод, холод, передряги - и нате! Томление по женщине. Это, брат, добрый знак! Отличный знак!
Постой, постой, мне было всего восемь лет, когда я влюбился. Только увижу ее, весь обмираю!.. Как же ее звали?.. Натела, Натела Тамазашвили! Восемь лет! Вот те на! Она мне снилась, но не такой, как в жизни, а в образе златовласки из моих видений с грохочущими мельничными жерновами над головой... Надо же! Как рано пробуждается страсть... Ладно, допустим сердцебиение от подсознательного. Так по крайней мере уверяют психологи и философы. Это грубое плотское чувство, да, согласен. Но порой оно перерастает в любовь, возвышенную и благородную. Свершается чудо. Инстинкт размножения, воспроизводства выливается в духовность, нежную, трепетную!..
Да-да, Натела. Где я встретил ее впервые?.. У Гвилавы, мы дружили семьями. У них был сын Хута, мой ровесник, к которому и повел меня отец на день рождения. Там была и Натела, та девочка. Потом оказалось, что Тамазашвили жили неподалеку от нас... Да. Я без устали гонял волчок перед их домом. Только бы видеть ее - мне больше ничего не надо было. Нателу водили на уроки музыки, я знал на память ее расписание. Тот вечер я запомнил еще и по каким-то иным причинам. У Гвилавы был собственный дом на окраине города, возле конечной остановки трамвая...
...За дело! Не забывай о деле! Я прошел примерно тысячу километров. Это и много, и мало. Много потому, что за такой короткий срок я не мог и надеяться пройти столько, спасибо, Кола помог. До хижины Хабибулы девятьсот километров. Это если по прямой, только по прямой. А по рельефу самое малое еще тысяча триста!.. С больными суставами... Почти без еды! Провизия, подаренная стариком, вот-вот вся выйдет. Мне бы до Оби добраться или хоть до притока, тогда бы я разжился рыбой...
...А доберешься? Не доберусь - прощай, мир. Что-то я часто стал думать о смерти... Что, время пришло? Ой ли? Впрочем, есть же выход. Недаром мне Миша Салуквадзе рассказывал эту байку. Нужно взять на заметку. Была у него соседка, Ангелина, из тех, что вечно недомогают. Она все хныкала - умираю да умираю. Лет пять-шесть ее терпеливо успокаивали, утешали, что ничего страшного у нее нет, не надо бояться, все будет хорошо. Ангелина стояла на своем: умираю! Тогда доведенный до отчаяния супруг как-то раз сказал: "Ангелина, милая, перестань канючить, свыкнись с этой мыслью, тогда и умирать будет не страшно". Услышав это, Ангелина взвилась с постели: "Ты что болтаешь, с чем это я должна свыкнуться!" Как вскочила, так с тех пор ни разу не слегла с болячками!.. Гора, браток, бежим, значит, живем!.. Не так ли? Сделаем километров тридцать на юг, подальше от воздушной трассы, а потом двинем на запад - Обь завоевывать!.. Отлично! О чем теперь покумекаем?.. Может, доскажем о дне рождения Хуты?.. Давай. Началось с того, что, когда мы сходили с трамвая, я заметил на одной из скамеек забытый кем-то бумажный пакет. Вагон был пустой, а остановка последней. Я потянулся к пакету, хотел было заглянуть, но отец не позволил. Я удивился, спросил о причине. "Сначала сбегай отнеси пакет", - велел отец. Сбегал, отнес. "Как это ни грустно, человек - существо слабое, - заметил Эренле. Даже если не так, находка может ввергнуть тебя в искушение, с которым ты не справишься. Согрешишь, присвоишь себе чужую вещь, а потом всю жизнь будешь сожалеть об этом". Отец не менее, чем дед, по природе своей был склонен к поучениям, в тот день он преподал мне еще пару уроков. Мы сидели обок за столом, когда он сказал: "Обрати внимание сначала на мою тарелку, потом на свою и сравни их". Я посмотрел, смутно почувствовал разницу, но не осознал ее. "Объедки, - пояснил он, - будь то кость, огрызок или кусок, должны быть сложены на тарелке так, чтобы у других это не вызывало отвращения и потерю аппетита". Я огляделся, тарелки у большинства и вправду скорее походили на натюрморт или коллаж, чем на остатки еды. Спустя время мне захотелось выйти из-за стола. Отец не позволил: "Дождись, пока тебя позовут дети". Меня позвали. Отец пошел со мной и объяснил: "У грузинского застолья свои обычаи. Вставать и выходить из-за стола не следует, поскольку те, что остаются, могут решить, что ты вышел по надобности. Каково?.."
