Ходить тут действительно некуда. Обосновавшись на огромном озере, мы объехали на моторке все берега. Однако высадиться можно было только там, где был наш рыбацкий лагерь. Неприступный, повторяю — буквально, лес окаймляет озеро живописной стеной, делая местность абсолютно непригодной для обитания людей.
Грандиозные пространства Канады и не предназначены для жизни человека. Даже полезные ископаемые здесь разрабатывают крайне осторожно, так, чтобы не истребить само понятие «дикой природы».
Канадская тайга — это заповедник пустого пространства. Она существует не для нас, а для Земли в планетарном, что ли, понимании.
Избыток места в мире, где его так не хватает, нужен для того, чтобы ощутить соразмерность человека и природы. Просторы Канады помогают вернуться к правильному масштабу, о котором так легко забыть в переполненном метро.
Когда элементарное перемещение дается таким трудом, начинаешь с большим уважением относиться к пространству. В Северной Канаде природа уже перестает казаться больным ребенком, требующим любви и заботы. Теряется присущая современному экологическому мышлению высокомерная снисходительность к Земле: мол, захотим — спасем, захотим — разрушим. Тут, в дикой тайге, масштаб все еще старый, доиндустриальный: один человек — одна природа. Действует все это отрезвляюще, что ли. Вы лишаетесь привычных забот — ну, там, инфляция, преступность, перестройка. Зато появляются иные тревоги, главная из которых связана с погодой. Единственная радиостанция, которую ловил наш приемник, из новостей передавала только метеорологические сводки.
Зимой это жизненно важно — морозы здесь стоят под сорок градусов, снег — метра в три, бураны через день. Ну а летом в первую очередь рыбаки интересуются погодой — местные щуки и судаки чувствительны к ее капризам, как старики с радикулитом.
Людям, как уже было сказано, в Северной Канаде делать нечего, чем и пользуются щуки, которые вырастают до размеров экспонатов из музея естественной истории. Вот за ними-то и приезжают в этот дикий край настоящие рыболовы.
Мне еще никогда не приходилось встречать мужчину — от дошкольника до пенсионера, который бы признался, что он не умеет ловить рыбу. Врут, конечно, все люди, но по разным поводам. А вот в этом вопросе — поразительное единодушие. Однако в Канаде к рыбацким историям следует относиться куда с большим доверием, чем они того обычно заслуживают.
Северная Канада — рай для рыбаков, как, впрочем, и для рыбы. Рыбу можно понять: здесь она живет в условиях, максимально приближенных к тем, когда никаких людей не было вовсе. Здесь собираются истинные профессионалы своего дела. Несчастливая судьба с юности заставляет считать дни до пенсии, когда можно будет избавиться от службы и наконец полностью отдаться делу — рыбалке. Так, трое соседей по нашему лагерю за один день поймали две дюжины рыб, из которых самая маленькая влезает в холодильник только стоймя. Каждый вечер специальный сарай для чистки рыбы превращался в бойню, где рыбаки рубили головы мертвым щукам, как казаки из Дикой дивизии. Если раньше я представлял себе рыболова по картине Перова, то канадские впечатления живо вышибли у меня из головы этот мирный образ. Зря я тащил с собой «Записки об ужении рыбы» Аксакова, который обещал рыбаку: «Вдохнете вы в себя безмятежность мысли, кротость чувства, снисхождение к другим и даже к самому себе». Рыбалке в Новом Свете больше соответствуют американские источники — роман Мелвилла «Моби Дик» или фильм Спилберга «Челюсти».
Пожалуй, самым сильным впечатлением от Северной Канады было возвращение на юг — в цивилизацию. Как на машине времени, ты стремительно передвигаешься из прошлого в настоящее, с радостью перечисляя приметы прогресса — фонари, рекламу, «Макдоналдс».
Разница даже между такими близкими соседями, как Соединенные Штаты и Канада, так велика, что невольно приходишь к выводу: Новый Свет следует воспринимать как отраженный в западной половине глобуса Старый Свет. В двух Америках есть своя Европа — США, своя Сибирь — Канада, свой Третий мир — все, что южнее Рио-Гранде.
Новый Свет гораздо больше, чем мы привыкли думать. Пять веков, отделяющих нас от Колумба, не слишком большой срок, когда речь идет о строительстве цивилизации. Открытие Америки как совокупности, как цельного образования еще продолжается. Новый Свет действительно еще новый.
* Самая приятная неожиданность Канады — Квебек. Этот по-настоящему старинный город — максимальное приближение к Европе, доступное туристу в Западном полушарии. Только не приезжайте сюда зимой, когда тридцатиградусные морозы вам напомнят, что, как писал по другому поводу Бродский, «за окном, чай, не Франция».
* Как известно, первые жители Америки отождествляли свои родные земли с каким-нибудь животным. Его изображения вырезали из дерева — эти тотемы стоят в каждом индейском поселке. Тотемный столб подчеркивал чувство неразрывной связи человека с землей, насыщал эту связь магическими ассоциациями. Этот культ давал ощущение таинственного родства с природой. Как мы бы сейчас сказали, тотем служил воспитанию экологического сознания. О том, что Канада — страна по-прежнему экзотически индейская, напоминают декоративные резные столбы-тотемы, украшающие не только резервации, но и обычные торговые центры.
* Лучший обед в Канаде тот, который вы сами себе добыли. Что при обилии рыбы не так уж сложно. Однако далеко не всегда изощренные в рыбалке профессионалы знают, что делать со свежей рыбой. Часть этих рекордсменов и чемпионов везут замороженную добычу жене, часть — набивают из рыб чучела. Мы с друзьями рыбу ели — жареную, вареную, заливную, в ухе, солянке и в буйабесе, чем несказанно поражали старожилов, питающихся на рыбалке холодным фальшивым зайцем. Профессионализм, как любая страсть к совершенству, имеет свои отрицательные стороны: путаются цели со средствами, отчего забываются даже такие элементарные истины, как та, что рыба хороша в ухе, а не на стене.
Когда я приехал в Америку, Брайтон-Бич был еще робким. Первый русский магазин, как сельпо, торговал всем сразу — воблой, икрой, матрешками. Первый русский ресторан был невзрачен, как вокзальный буфет: вчерашний борщ, тусклые обои, по залу бегают хозяйские дети. По знаменитой ныне Брайтон-Бич-авеню продвигались стайки эмигрантов — от магазина «Березка» до кинотеатра «Ошеана». Униформа у них была одна, как в армии неизвестно какой державы. Зимой — вывезенные из России пыжики и пошитые в Америке дубленки. Летом — санаторные пижамы и тенниски. В промежутках царили кожаные куртки. Даже непонятно, из каких таких лесов мы вывезли с собой столь пылкую любовь к охотничьей одежде. Брайтон еще только создавался. В Россию еще только отправлялись конверты со снимками: наши эмигранты на фоне чужих машин. Правда, уже тогда появился предприимчивый пляжный фотограф, который предлагал клиентам композицию с участием фанерных персонажей из «Ну, погоди!». Он раньше всех понял, что Микки-Маус здесь не станет героем.
Со временем Брайтон-Бич изменился. Он стал пикантной изюминкой этнического Нью-Йорка. Брайтонские сцены достаточно часто мелькают на экранах телевизоров. Сюда уже возят туристов. И в путеводителях он уже занял свое законное место между Гарлемом и Чайна-тауном. С ним даже считаются, как с частным посольством российской державы. Брайтон-Бич выиграл войну за независимость так же триумфально, как это сделала за два столетия до него остальная Америка. Освободившись от метрополии, гордый Брайтон не уставал дерзить могущественной родине. Явно Кремль презирая, тайно он мечтал о реванше: «Вот бы на Подоле увидели меня в «кадиллаке», а Соню — в песцах!» Правда, как это часто бывает, когда действительность зачем-то обгоняет мечту, сладкая месть не удалась. Когда волна перестройки докатилась до брайтонских берегов, когда отдельные ручейки слились в девятый вал, когда российские гости стали такой же обычной приметой эмигрантской жизни, как уклонение от налогов, выяснилось, что особых дивидендов перемены Брайтону не принесли. Посланцы перестройки даже не захотели признать в Брайтоне свое светлое будущее. В целом Брайтон России «не показался». Сердцем она его не полюбила, учиться у него не захотела. Товарообмен с Россией тут был налажен и раньше, а от обмена ценностями выиграл, кажется, один Вилли Токарев, чья таксистская муза пересекла океан, не замочив подола. Естественно, что и Брайтон ответил родине взаимностью. Около будки, где продавались огромные пирожки, одно время висела табличка: «Здесь был Горбачев, который хотел нашими пирожками накормить голодную перестройку».
В этом выпаде чувствуется искренность, которая всегда была достоинством Брайтона: здесь говорят, что думают, не обращая внимания на детей, женщин и генсеков.
