Дряблый молодой толстяк сказал:
— Насколько я понимаю, вы никогда не были мужем Доры. Она дала себя использовать в качестве средства для установления ваших отношений с ее отцом.
— Кто это? — спросил Бен, указывая на молодого мужчину.
Дора принесла омлет и поставила перед своим приятелем.
— Ешь, пока горячее. Не дожидайся меня. — И стала разбивать яйца и выливать их в миску.
Молодой человек начал есть.
— Неужели в доме нечего выпить? — спросил Бен. — Это мерзко.
Он поднялся и вышел в гостиную, где выпивка всегда стояла на подносе. Когда он вернулся с виски и содовой, молодого человека уже не было на месте, хотя на тарелке все еще лежала часть омлета. Тут Бен увидел сквозь кухонное окно края брюк молодого человека и его туфли, исчезавшие по ступеням, что вели в сад и к калитке, выходящей на лужайку за ним. Дора с лопаточкой для переворачивания омлета в руке подошла к оставшейся открытой кухонной двери и закрыла ее.
— Можете съесть этот омлет, — сказала Дора. — Я приготовлю себе другой.
— Спасибо, но я не могу есть в такой час. А что случилось с вашим другом?
— Я полагаю, он почувствовал себя неловко, увидев вас, — сказала Дора.
— Что же его смутило?
— То, что он стал здесь жить и открыл дом для публики. Этим я обязана отцу. Сначала я должна была поехать за границу, а потом — представляете: должна была найти компаньона, помощника, кого-то, кто помог бы мне превратить дом в музей. Комнаты отца, его рукописи.
— Ну, это была моя идея, — сказал Бен. — Ведь именно это мы планировали сделать, когда умер Генри.
— Вы не единственный поклонник Кэслмейна, — сказала Дора. — Я еще не настолько стара, чтобы снова не выйти замуж, и я могла открыть дом для публики — лишь определенные комнаты, те, которые важны. Я сделала ремонт в доме и поправила полы. Я могла бы все это воплотить с новым партнером.
— Какого черта вы хотите снова выйти замуж?
— По обычным причинам, — сказала Дора. — Любовь, секс, компания. В конце концов, одной идеи о прославленном имени Кэслмейна недостаточно. В постель с идеей не ляжешь.
— А ведь так было, — сказал он, — когда Генри был жив.
— Ну, не знаю.
— Вы не против, если я пройдусь по дому, прежде чем уйти? — спросил Бен.
Дора посмотрела на часы. Вздохнула. Поставила тарелки в мойку.
— Я пойду с вами, — сказала она. — Что именно вас интересует?
— Посмотреть, как все выглядит сейчас.
Они пошли из комнаты в комнату. Кресла были заново обтянуты, стены и деревянные изделия свежевыкрашены. В кабинете Генри Кэслмейна на полу на пластиковом листе лежала кипа его бумаг, вместо его письменного стола был стол на козлах, на котором горой лежали еще бумаги и рукописи.
— Я работаю над бумагами, — сказала Дора. — На это нужно время. Многие его книги были заново переплетены, а некоторые все еще у переплетчиков.
Бен посмотрел на полки. Книги, которыми Генри больше всего пользовался — его растрепанная поэзия, рваные справочники, — все это теперь сверкало золотом и было переплетено телячьей кожей.
— Вы никогда не сможете сами просмотреть все эти бумаги, — сказал Бен. — Это огромный труд. Одни письма…
— Я выложу их в витринах, — произнесла Дора монотонным, усталым голосом. — Я могу нанять помощников, сколько угодно помощников.
— Послушайте, — сказал Бен. — Я знаю, что вы можете нанять помощников. Но это работа для профессионала. Вам нужны ученые, люди со вкусом.
— Хорошо, я найду ученых, людей со вкусом.
— Вы намерены выйти замуж за этого молодого человека — как его звать?
— Я могу выйти за него замуж. Я еще не решила, — сказала она.
— Вы хотите сказать, что он — специалист по рукописям?
— О нет, — сказала она. — Я не позволю такому человеку даже дотрагиваться до бумаг отца. Но он прекрасно справится у входа, продавая билеты, когда я открою дом для публики. Неужели вы не видите его в этой роли?
— Да, вижу, — сказал Бен.
— Развод должен состояться…
— Послушайте, Дора, должен сказать вам, что я собираюсь предъявить одну претензию. Я имею право на часть того, что я сделал для вас за последние семь лет.
— Я ожидала этого. Мой юрист ожидал этого. Мы заключим соглашение.
— Кэслмейн был ни при чем, когда я женился на вас.
— Я сказала: мы заключим соглашение.
— Это печальное окончание наших стремлений, — сказал Бен. — Мы всегда собирались открыть дом для публики. Генри знал это. А теперь вы делаете из этого свалку — всё портите, портите. Вам никогда не справиться с этими архивами.
— Вы что, предлагаете вернуться сюда и работать с бумагами? — сказала она.
— Я мог бы об этом подумать. Ради Генри.
— А не ради меня?
— Ради Генри. Вы же вышли за меня замуж не ради меня. Для вас всегда был главным отец, только отец.
— Да, — сказала она, — а теперь отец мертв. У нас больше нет ничего общего.
— У нас обоих по-прежнему есть стремление открыть музей Кэслмейна, это наша общая мечта.
— Вам пора уходить. Я спать хочу, — сказала Дора, глядя на свои часы.
Она закрыла дверь в кабинет — за их спиной, и в кабинете раздался шорох: стопка бумаг соскользнула на пол. Затем послышался глухой удар: еще одна стопка рухнула от смещения первой. Дора не обратила на это внимания.
Посетители — кажется молоденькой девушке-студентке, дежурящей у входа, — похоже, чувствуют себя неуютно в присутствии друг друга, хотя пришли по отдельности. Выглядят оба старомодными. И дело не в крое и стиле их одежды — такое впечатление возникает не от чего-то конкретного. Оба — англичане или, возможно, американцы: ухо девушки не привыкло улавливать разницу, тем более что каждый произнес всего несколько слов, когда покупал билет. «Как давно открылся музей?» и «Это действительно шляпа Фрейда?» А шляпа Фрейда, светло-коричневая фетровая шляпа горожанина, висит на вешалке вместе с прогулочной палкой Фрейда. Девушка следует за посетителями. Мужчина — высокий, интересный, лет тридцати. Женщина — стройная, с зачесанными в пучок волосами, старше его. Вид у них людей, занимающихся наукой, — как у большинства тех, кто посещает дом Зигмунда Фрейда в Вене на Берггассе, 19. Но то, что они время от времени встревоженно поглядывают друг на друга, потом так же встревоженно отводят взгляд, заставляет молодую хранительницу святыни нервничать. Тут ведь всюду ценности: коллекция примитивистских артефактов на столе в кабинете, рукописи и письма на демонстрационных столах под стеклом. Неужели эти посетители — сообщники в задуманном ограблении?
— Это — кушетка, — говорит девушка-студентка. — Да, оригинал.
Кушетка широкая, расшатанная и мягкая. Можно спать на ней всю жизнь, погружаясь глубже и глубже в сон.
— А это — приемная.
— Ах, приемная, — произносит молодой мужчина.
— В ней водятся призраки? — произносит женщина, дотрагиваясь до одного из стульев, обитых красным плюшем и стоящих вдоль стены словно в ожидании чего-то.
— Охотники? — переспрашивает озадаченная девушка.
— Нет, не охотники. Призраки.
— Нет, — говорит девушка и удивленно резко оборачивается, так как мужчина вдруг исчез и уже вышел за дверь квартиры. А когда она поворачивается к женщине, то, к своему изумлению, не обнаруживает никого.
В семейном доме бактериолога Луи Пастера в Арбуа в поливаемых дождем горах Юра присутствуют оба — и она, и он.
— Это обеденный стол. Это доска, на которой он обстругивал. Какой дождь! Неужели он никогда не прекратится? Вы хотели взглянуть на лабораторию — мадам, мсье, сюда. — Очевидно, их принимают за супружескую пару.
Лаборатория явно вычищена, но почему-то производит пыльное впечатление, валяется несколько старых книг — его исследования организмов и ферментаций.
— Лишь немногие, — произносит молодой мужчина на понятном, но с иностранным акцентом французском, — знают, что пастеризованное молоко происходит от фамилии Пастер.
— Это верно, — говорит гид.
Пара выходит вместе. На улице, под дождем, она говорит:
— Пора вам прекратить ходить за мной.
— Я вовсе не хожу за вами, — говорит он, — я следую своей задумке. Это вам надо вернуться туда, откуда вы приехали. Это вы отделились.
— Мы не связаны контрактом, — говорит она. — У нас нет друг перед другом обязательств. Это вы спровоцировали разрыв. У нас никогда не было брака, который можно было бы назвать браком. Я говорила вам, что всегда намеревалась открыть дом отца для публики после его смерти.
— Вы никогда этого не совершите, — говорит он. — Не совершите без меня. Я участвую в этой задумке. И я должен продолжить.
— Вы — тень задумки, — говорит она.
— Как и вы — тень мечты и плана.
Он садится в свою машину и уезжает, оставив ее на холодной старой улице.
