Он давал гудок перед каждым коттеджем, перед каждым поворотом, давал его, завидев велосипедиста, полисмена или хотя бы собаку, давал его просто так, чтобы проверить на всякий случай, действует ли гудок. Из него вышел очень осторожный водитель.
— Надо чувствовать дорогу, — говорил он Крису, который играл при нем роль инструктора. По мнению мистера Бантинга, очень немногие из встречных водителей обладали этим чувством.
Он довольно скоро убедился, что нет и не может быть машины лучше «конвэя». Он много разглагольствовал о сравнительных достоинствах машин и, перелистав прейскурант фирмы Конвэй, все чаще и чаще сыпал в разговоре техническими терминами. Всем своим друзьям он с большим жаром твердил о достоинствах «конвэя», особенно первых моделей. Есть, конечно, машины больших размеров, есть машины быстроходнее, роскошнее по отделке. Но лучше этой нет.
— Если вы собираетесь покупать себе машину, Оски, — говорил он, отлично зная, что мистеру Оски это не по средствам, — то лучше «конвэя» вам не найти. Самая надежная марка. Три карданных вала, заметьте. Гидравлические тормоза. Вот я и решил, что пора нам обзавестись машиной — объяснял он, словно это было так просто — взял, пошел и купил мимоходом автомобиль.
— Зато теперь куда легче собирать деньги с жильцов.
Как только миссис Бантинг преодолела инстинктивное недоверие к шоферским способностям мужа, — а это ей удалось далеко не сразу, хотя настойчивость превозмогает все, — Бантинги начали знакомиться с Англией. Они «выехали на большую дорогу», как выражался мистер Бантинг, сам не зная хорошенько, что он хочет этим сказать. Мистеру Бантингу, сидевшему за рулем, представлялось мало шансов познакомиться с Англией; он благоразумно смотрел только прямо перед собой. Зато он внимательно слушал, как его жена описывает пейзаж, и одобрительно хмыкал. Чудесная страна, другой такой во всем мире нет, с глубоким убеждением уверял он миссис Бантинг, хотя никакой другой страны, кроме Франции, ему видеть не довелось, да и ту он видел в подзорную трубу с борта фолкстонского парохода.
Остановиться можно было где и когда угодно. Эта иллюзия, питаемая всеми автомобилистами, — что они могут остановиться где и когда угодно, — влекла мистера Бантинга все дальше и дальше — так что он вообще редко где останавливался, а если и делал это, то не надолго — впереди ведь ждали другие места и, наверно, куда более живописные.
Представьте себе чету Бантингов, въезжающую на базарную площадь какого-нибудь тихого городка в Эссексе.
Подъехав почти вплотную к тому месту, где полагается останавливать машины, мистер Бантинг, облеченный в штаны-гольф, вылезает из «конвэя». Первым долгом он ревизует шины, подталкивает автомобиль сзади, чтобы убедиться, что мотор выключен, затем идет осматривать город. Если поблизости есть скобяная лавка, он подходит к витрине и критически разглядывает ее. Не бог знает что, говорит он, они тут здорово отстали, и супруги идут дальше. Они осматривают рыночную площадь, церковь, лавки, по дороге покупают пару яблок, ибо мистер Бантинг верит в витамины. Немедленно за этим следует дискуссия, стоит ли тут поселиться, если дети будут устроены и родители захотят продать свою виллу. — Здесь жизнь, наверное, дешевле, чем в Килворте, — замечает мистер Бантинг. — Иначе и быть не может. — Им, конечно, попадается навстречу хорошенький деревянный домик, либо очень старый, либо совсем новенький, по непременно оригинальной архитектуры, похожий на домик с рождественской открытки, что очень нравится супругам. Жить в таком домике, должно быть, одно удовольствие. И, дав волю воображению, они возвращаются к своему «конвэю», где мистер Бантинг опять ревизует шины, и, усевшись на свое место, выезжает на дорогу задним ходом, а миссис Бантинг стоит на тротуаре и соглашается сесть только тогда, когда он уже отъехал на некоторое расстояние от остановки: совершенно не к чему устраивать потеху для зевак.
Счастливые это были дни; ничто не омрачало их, пока можно было разъезжать в «конвэе». А он служил им исправно и аккуратно отмеривал свои двадцать пять миль в час, причем мистер Бантинг настороженным ухом ловил всякий подозрительный скрежет или шум в моторе. Он часто останавливал машину «для проверки», утверждая, что задняя ось не в порядке. По его мнению, задняя ось была главной причиной неполадок в машине. — Смазывать надо получше. А многие об этом забывают, — и вооружившись отверткой, он поднимал доску под задним сидением; производя эту операцию, он чувствовал, что проникает в самую суть вещей.
— Нет, все-таки хорошо я сделал, что ушел от Брокли, — говорил он, сидя у дороги и жуя бутерброд,— Только вот дети меня беспокоят. Эрнест... — И он вздыхал.
— Ну, что такое Эрнест?
— Что-то дело у него плохо ладится. А ведь очень неглуп. Иной раз мне сдается, что от ума человеку мало пользы.
— Ну, это уж пустяки, мой милый.
— Нет, я много раз об этом думал. Возьми хоть Джо Кордера. Ведь ума палата. — Тут мистер Бантинг поднимался на недосягаемые высоты беспристрастия и великодушия. — Куда умнее меня. В профессора годится. А продает ковры у Брокли. Хотелось бы мне его повидать, он еще не знает, что я купил машину.
Он представил себе, что входит в свой бывший отдел, посвежевший, в новых штанах-гольф. Они там, пожалуй, думают, что он совсем опустился — работы найти не может и жить ему нечем. Так он им покажет, что они ошиблись. Даже Вентнора он был бы непрочь повидать. Он просто войдет в отдел железо-скобяных товаров счастливый, благополучный, и, встретив там Вентнора, улыбнется, как говаривал Кордер, сардонической улыбкой. Он был уверен, что в сардонической улыбке сумеет выразить очень многое.
Это были самые счастливые дни в жизни мистера Бантинга, после того как он удалился на покой. Но когда в Килворте начались осенние дожди и «конвэй» был убран на зиму в гараж, а сад стоял облетевший и мокрый, безделье стало ему в тягость. Ни дома, ни в саду делать было нечего, оставалось только читать «Сирену» да дремать перед камином, сонно поглядывая на сонно тикающие часы.
Иногда он вдруг пробуждался от дремоты и решительно озирался по сторонам, ища, чем бы заняться. Он вскакивал, бежал на кухню и отнимал у миссис Бантинг нож и корзинку с картофелем, говоря: — Ну, уж это я сделаю, — потом шел с ней вместе наверх убирать постели. Он и не подозревал, что миссис Бантинг так разборчива и придирается ко всякой мелочи, — и подушки он кладет не так, и одеяло спущено не настолько, насколько следует, словом, она ходила за ним по пятам и переделывала всю его работу с математической точностью.
По его мнению, это было совершенно лишнее и значило только, что она в грош не ставит его помощь. Но вот уборка как будто приходила к концу, поскольку это доступно было мужскому глазу и пониманию. — А не выпить ли нам чаю? — предлагал мистер Бантинг; он сам все приготовит, они вместе сядут перед камином и выпьют по чашечке. Но миссис Бантинг оскорбляло уже одно предположение, будто у нее есть время рассиживаться среди дня у камина и пить чай. У нее полны руки дела, полны руки! И недоверчивый муж мало-помалу убеждался, что она говорит сущую правду. Домашней работе просто конца и края нет, это совершенно то же самое, что возиться в саду. А кроме того, миссис Бантинг обладала удивительной способностью находить для себя дело. Не одно, так другое. Половину всего этого можно было не делать, во всяком случае спешить ей было некуда. Но она твердо верила, что все хозяйственные традиции должны соблюдаться неуклонно и во что бы то ни стало, и это вызывало в нем удивление, а подчас и бесило его. Еще больше его бесило, когда жена подходила к буфету, с которого он только что стер пыль, и отыскивала пыльные закоулки и выступы, а сверх того — следы его пальцев на зеркале. Тут он весьма кстати вспоминал, что все женщины любят разыгрывать мучениц, объявлял, что навсегда отстраняется от домашней работы и опять погружался в дремотную скуку.
По субботам, если погода разгуливалась, он беседовал через забор с мистером Оски, главным образом о международном положении. Жизнь на покое дала возможность мистеру Бантингу не думать о делах и на досуге более внимательно прочитывать газету, а потому международное положение волей-неволей привлекло к себе его внимание. Он много думал на эту тему и считал ситуацию в Европе весьма серьезной, даже критической. Он целиком и полностью разделял воззрения «Сирены». — Посмотрите, что делается на Востоке, — говорил он мистеру Оски. — А положение на Средиземном море? Назревает кризис, а правительство наше точно ослепло, ничего не видит.
Оски, для которого процесс, именуемый «очисткой грунта», был гораздо важнее международного положения, отказывался даже вникнуть в дело как следует.
— Осточертели мне эти кризисы, — отвечал он. — Сеять надо больше. Вот что нам в Англии требуется, — и он возвращался к участку, засаженному картофелем.
