– Вам будет невероятно сложно умереть от скромности, пан Данек.
– Как на духу, – невозможно, дорогая. Но это было бы так глупо в моем положении, вы не находите?
– Я много чего последнее время нахожу, о чем раньше имела весьма смутное представление… То есть вопрос о наследнике, так сказать, престола, ребром не стоит?
– Нет, – Майзель покачал головой. – Не может быть наследника. Я не король. Я… впрочем, не важно.
– Нет-нет, пожалуйста!
– Ах, пани Елена… Да не могу я к этому так относиться. Ну, предположим, появится, как вы выражаетесь, наследник. И захочет стать музыкантом. Или пивоваром. Разве ребенок – наша собственность, наш раб, которому можно приказать стать тем, кем мы хотим его сделать? Да ни за что…
– А как же принцы?
– Я же сказал – я не король. У него другая мера ответственности и другие взгляды на воспитание. Согласен я с ними или нет – в данном случае не имеет никакого значения.
– А вы не согласны?
– Во многом согласен. Я считаю, что он правильно – в основном правильно – воспитывает парней. Но мне кажется, что он временами излишне резок с ними. Я считаю, что нельзя на них чересчур давить, особенно на Яна, он ведь уже совсем взрослый, да и Владислав должен видеть от отца, которого просто боготворит, не только поучения и наставления. И поэтому я так много времени уделяю мальчикам, пытаясь объяснить, почему и отчего он действует так, а не иначе. И самого Вацлава пытаюсь убедить быть немного поласковее. Ясно, что будущие монархи должны воспитываться в строгости, должны пройти настоящую офицерскую закалку. Но все же… Монарху нужна не только жесткость и бескомпромиссность… Милосердие и рыцарство – тоже… Вот я и пытаюсь как-то смягчить…
– Вы?! Смягчить?!
– А вот представьте себе.
– Невероятно. И они вас слушают?
– Обязательно. Ведь я их люблю… Они замечательные ребята. И не избалованные совсем, не то, что Виндзоры… Уж они-то себе не только яичницу могут приготовить. Настоящие мужчины. И любая женщина будет чувствовать себя за ними, как за каменной стеной… И они настоящие друзья, что тоже очень важно для их будущего…
Он улыбнулся, видимо, вспомнив что-то. Елена, затаив дыхание, глядела на Майзеля. Господи, это просто невероятно, подумала она, глотая комок в горле. Этот человек… Это просто невероятно. Немыслимо. Как в нем это уживается, – «одним ударом» – и такая нежность?!. Господи, да что же это такое…
– А вообще… Собственные дети у вас есть?
– Пани Елена, да что вы за тему-то такую сегодня оседлали?! Нет у меня никаких детей и быть не может!
– Объясните.
– Драконы с людьми не могут продуктивно спариваться, – безо всякой улыбки сказал Майзель.
– Множество людей сочли бы это замечание остроумным. Но не я.
– Ну, как вам будет угодно. Тогда отвечу исчерпывающе: я крайне осторожен и тщательно слежу за тем, чтобы подобным способом меня не могли заставить делать то, чего я ни в каком другом случае делать бы не стал.
– Вы имеете в виду шантаж?
– В основном.
– Ну, это больше похоже на правду. Я даже могу счесть это веской причиной…
– Спасибо, дорогая. У меня прямо камень с души свалился.
– Я не понимаю только одного. Как вы можете делать все это – и при этом не любить людей? Вы ведь совершенно не любите людей, пан Данек… или мне только кажется?
– Конечно нет, дорогая. Как можно любить людей? Всех людей? Я что, Мессия?! Да упаси меня Господь. Тем более, зная про людей то, что я знаю… Разве можно любить людей, когда они только и делают, что убивают и калечат друг друга? Когда, вместо того, чтобы любить своих детей, помогать им вырасти здоровыми, красивыми и счастливыми, люди убивают их, уродуют дурацким образованием, продают им наркотики и заставляют торговать своими телами? Как можно любить людей, которые так устроили свою жизнь, – чтобы обеспечить себе всякие сверкающие погремушки, бросают своих родителей медленно умирать под присмотром посторонних? Конечно, я их не люблю. Как можно их любить? Я просто надеюсь, – когда мы закончим, у меня появится шанс их полюбить. По крайней мере, хоть какой-то шанс…
– Как у вас внутри помещается все это? – тихо спросила Елена.
– Помещается, – пожал он плечами. – Меня приводит в неистовство весь этот мир, в котором почти не осталось мужчин, а те, что остались, чувствуют себя в нем чужими и лишними… Вы посмотрите вокруг. Повсюду, куда ни кинь взгляд, – одни вихляющиеся изнеженные инфантилы, а то и вовсе педрилы, разодетые в дизайнерское тряпье, накачивающиеся алкоголем и дурью, читающие и пишущие всякую муть, от которой хочется блевать, прыгающие из постели в постель… Накипь, которая профанирует нашу цивилизацию. Пожирает наш мир изнутри… Я поэтому так хочу переделать его.
– Вам нравится жестокость, так свойственная миру мужчин?
– Дело не в жестокости… Не только в ней. Миру нужны мужчины, пани Елена. Мужчины, занимающиеся настоящими мужскими делами. В том числе и войной. Потому что без мужчин нет мира. Некому лечить, некому учить и воспитывать детей, некому строить, некому биться со всякой нежитью, некому нести ответственность, защищать Родину и любить женщин, а без этого мир просто исчезнет… Не станет более женским или просто женским, – о, если бы это было так… Нет. Его просто не будет. И я всего лишь делаю, что могу, чтобы этого не случилось. То, что могу. То, что должен…
– И здесь, в Чехии, именно такое вы и устроили… – Елена вздохнула и печально покачала головой. – И собираетесь устроить, похоже, везде…
– А что такого особенного мы устроили? – прищурился Майзель. – Что такого неправильного в нашем государственном устройстве? Монархическая форма правления? Но так просто гораздо легче обеспечить преемственность власти и вывести ее из-под влияния политических партий и наглого корпоративного бизнеса, который лезет везде и пытается все купить. Потому что задача власти – делать жизнь народа как можно более благополучной и при этом интересной, а не обслуживать политические группки и группировки. А в экономику мы вообще не лезем…
– Это так называется?! Вот уж никогда бы не подумала…
– Обязательно. Мы сами развиваем национальную экономику и помогаем делать это нашим друзьям. Мы не дали ни себе, ни им вляпаться в это евросоюзное дерьмо. Мы просто не пустили сюда никого посторонних. Не позволили скупить наше достояние и достоинство за гроши.
– Ну конечно. Вы скупили все сами.
– Взяли под контроль. Это две большие разницы, пани Елена. Как только порядок установился, мы отдали все это назад людям. Установив при этом определенные законы, которым все без исключения обязаны беспрекословно подчиняться. А больше мы и не вмешиваемся ни во что, просто следим за тем, чтобы правила игры неукоснительно соблюдались. И люди знают, для кого мы все это делаем. Людей не обманешь, пани Елена. Ни одна демократия не смогла защитить своих граждан от корпораций. Ни одна. Никто не сумел. Только у нас это получилось. И только благодаря королю… Потому что он король, а не клоун. Да, зарплаты у нас ниже, чем в Штатах или в Люксембурге. И так называемый «уровень жизни» ниже. А люди – куда счастливее. Потому что мы гораздо меньше и разумнее потребляем и ничего не отбираем, и людям остается больше. И все остальное… Что такого мы делаем, что расходится с заветами Масарика? У нас студентов на душу населения больше, чем в Англии и Германии. И бесплатно. Карлов университет, другие… Мы столько сил бросили на подготовку учительского корпуса, на медицину, на профессиональное образование. Да и христианское образование мы подняли на непредставимый до сего дня уровень… Татичку [53] и его сподвижникам удалось вывести страну в десятку лучших за десять лет именно благодаря этому. И потому, что это было не стихийное метание, а доктрина. И нам удалось то же самое.
– Татичек был демократом. А вы – монархист.
– Демократия и монархия нисколько не противоречат друг другу. Они дополняют друг друга, дорогая. А еще наша монархия – это не что иное, как внешний импульс нашего народа, народного чувства всеобщей справедливости… Пройдет еще одно или два десятилетия, – и на всех ключевых постах, везде, не только у нас, сядут люди, получившие наше образование, люди, понимающие наш маневр, считающие его своим и готовые положить жизнь на то, чтобы его выполнить. Великие граждане великой страны.
– Чтобы контролировать абсолютно все?! Но это же невозможно…
– Я говорил, кажется, что многому научился и продолжаю учиться у истории. Ни одна цивилизация не устояла и двух сотен лет, перейдя от наступления к обороне. Ни одна. Таковы упрямые исторические факты. Коммунизм рухнул, когда на деле отказался от идеи завоевания всего мира. Рухнет и христианство, если откажется от доктрины вселенской Церкви. Рухнет ислам, если перестанет распространяться. А мне просто нравится моя цивилизация. Я считаю ее лучшей. Главным достижением человечества и в то же время его окончательной целью. И поэтому делаю и буду делать все, чтобы эта цивилизация была повсюду. Но одними лишь проповедями, как вы понимаете, добиться этой победы сложно. Нужны другие инструменты. Церковь, если вы помните, именно потому добилась таких впечатляющих успехов, что создавала государства, в которых была господствующей, а зачастую – единственной идеологической доктриной…
