— Дура ты, Нука. Показала характер и возвращайся, а то уплывут твои денежки к другой: помоложе и порасторопнее.
— Пусть. Не в деньгах счастье.
— Но и с голым задом, знаешь ли, можно чувствовать себя на седьмом небе только в двадцать, а тебе уже четвертый десяток пошел.
— Сама разберусь.
Разбираться самой не получалось. Миша пробовал вернуть жену. Сработала мудрость «что имеем — не храним, потерявши — плачем». Пытался наладить отношения: приезжал на съемки, ждал у служебного входа после спектаклей и даже домой к теще как-то пришел.
— Ань, ну, оступился, бывает. С каждым же может случиться. Прости. Ну, прости, а?
— Да я бы и сама рада, но если не получается…
— Ты вспомни, ты же сама говорила: «Что ты во мне нашел, я же обычная женщина, простая русская баба». А раз простая — значит, должна уметь прощать. Говорила ведь, Ань?
— Я лукавила, Миш, — ответила с вызовом, не отводя глаз, и добавила громче, так, чтобы слышала великая актриса Панкратова: — Я не простая баба. Я Анук.
Он ушел, а Аня потом еще долго выслушивала игривые актерские упреки, что Анук из нее — как из доярки «Анжелика — маркиза ангелов»:
— Такого мужика самолично отвадить! Дура — дура и есть.
— Не я его в чужие постели укладывала.
— Неважно.
И снова Аня чувствовала, что мать не так уж не права, и мысли эти вызывали раздражение и отторжение. Хотелось сочувствия и понимания. Такого, например:
— Правильно, что ушла, дочка. Строй свою жизнь, — говорила Ане свекровь.
Миша все-таки купил дом и часто проводил там выходные с какой-нибудь начинающей актрисой без диплома и способностей, но, как положено, с силиконовой грудью и ногами от ушей. А Аня проводила время со ставшей родной за прожитые годы женщиной.
И эта женщина, пожертвовавшая своей судьбой из-за мужчины, советовала Ане:
— Живи своим умом. Не будь зависимой. И никого не слушай.
Аня все же послушала. Послушала свекровь и принялась активно устраивать собственную жизнь. Для начала съехала от матери. Как водится, с одним чемоданом и запиской вместо разговоров. Неужели захочется снова отбрыкиваться от упреков в собственной дурости? Такого желания у Ани не было. Было другое: доказать всему миру, а в особенности двум людям, что она справится, выживет и сможет стать и счастливой, и известной, и состоявшейся, и затмит популярностью их обоих.
Говорили ли в ней обиды, амбиции, а может быть, и те и другие сплелись в хитром заговоре, неизвестно, только Аня семимильными шагами побежала к той же цели, к которой всю жизнь шла ее мать. Молодой женщине повезло больше: судьба сжалилась и не заставляла перешагивать через трупы и идти по поверженным головам.
Аню приняли в репертуарный театр после долгих просьб и уговоров с ее стороны.
— К чему вам строгий график и жесткая дисциплина? Вы вольны выбирать картины, проекты и спектакли. По-моему, кино и антреприза — ваша стезя, — говорил ей художественный руководитель.
Но она была непреклонна:
— У меня нет ни мужа, ни детей, так что я бы не возражала, если что-то в этой жизни будет, в конце концов, меня дисциплинировать. Зато есть достаточное количество мозгов, чтобы понять, где именно хороший актер становится гениальным.
— Что ж, добро пожаловать, — отступил худрук, и Аня оказалась на сборе труппы.
Она не ежилась и не смущалась от недружелюбных взглядов коллег женского пола, которые отчетливо понимали: к ним пришла звезда, которая, если и не отберет их роли, то к новым точно не подпустит. Они не ошибались, но их завистливые взгляды вызывали у Ани скорее сочувствие, чем раздражение. Она бы тоже смотрела затравленным зверем, вторгнись на ее территорию чужак с повадками хозяина. А вести себя по-хозяйски пришлось. Чуть зазеваешься — подвинут и растопчут. Требовалось быть предельно внимательной, корректной и очень осторожной, чтобы не вызвать лишних пересудов.
В конфронтацию Аня ни с кем не вступала, но и крепкой дружбы не заводила. Да и может ли родиться настоящая дружба в тесном соседстве с завистью и жесткой конкуренцией? Она просто делала свою работу. Делала так, чтобы однажды каждый существующий в театре язык произнес бы сокровенное «Это она!» с поклонением, восторгом и признанием таланта. А вслед за театром, возможно, и та, что всегда недооценивала и никогда не верила в успех дочери, даже она, непревзойденная актриса Алевтина Панкратова, сочтет себя поверженной и снизойдет-таки до похвалы.
— Мама, я играю Медею.
— Ненормальную, отравившую своих детей в угоду собственной мести?
— Это сложная драматическая роль и вообще великая пьеса.
— Ну… не знаю… Я бы не стала такое играть.
«А тебе и не надо играть. Ты и есть Медея».
— Репетирую Бланш в «Трамвае «Желание».
— И что хорошего? Жалкая дурочка, живущая под гнетом мужчины.
— Она — порождение времени. Надо мыслить глобально.
— Нет, дорогая, надо искать то, что лучше для тебя. На Бланш далеко не уедешь.
— Я так не думаю. Это известная героиня и отличная роль.
— По тебе.
«Звучит как оскорбление. Хотя почему «как»? Звучит так, как должно звучать, ведь мать сказала именно то, что хотела».
И наконец:
— Я — леди Макбет!
— Не рановато ли?
«Скепсис понятен. Я же ступила на твою территорию. Это твоя героиня: все, что угодно, ради достижения цели, и даже собственная смерть — не помеха».
— По-моему, в самый раз.
— Что ж, поздравляю.
«Что это? Это со мной происходит?» Аня даже за ухо себя подергала. В трубке повисло напряженное молчание. И она решилась: нарушила его.
— Приходи на премьеру.
— Спасибо. Может быть, и приду.
Не пришла.
— Премьера прошла отлично. Ты читала рецензии?
— Нет. Неужели ты не понимаешь: мне некогда? В конце концов, в моей жизни тоже есть и съемки, и репетиции!
«Все ясно. Никто не должен превосходить актрису Панкратову. А если кто решился — смерть врагу».
Что стало с Аниной жизнью? Да, она добилась своего. Да, на смену шипениям и недовольству пришло открытое признание таланта. Но что еще она видела, кроме стен театра и студийных павильонов? Что слышала, кроме восторженно потрясенных «Это она!» и ставших заурядными пикировок с матерью? Больше ничего. Ничего хорошего.
А плохого хватало. Ведь были и другие разговоры.
— Видел твою Медею.
— Да, я знаю. Мне передали цветы. Спасибо.
— Ты прекрасно играешь.
— Спасибо.
То, что Миша не сомневался в ее актерских способностях, ей было давно известно, так что ни к чему разводить сантименты. Он, впрочем, и не разводил, спрашивал для порядка:
— Ты вообще как?
— Хорошо. Репетирую, снимаюсь. А ты?
Это тоже для порядка. Неудобно же не спросить.
— Нормально.
— Ну… пока?
— Пока.
А в другой раз:
— Я был на «Трамвае…»
— И?
— Здорово. Только роль немного не твоя.
— Значит, плохо.
— Да нет же! Хорошо. Просто я тебя знаю. Знаю, что ты сильнее героини.
— Жизнь научила.
Тогда оба долго молчали. Она обиженно, он — понимая ее обиду. А потом как обычно:
— У тебя-то как?
— Да нормально.
И еще:
— Ань, «Леди Макбет…» — это просто фурор. Ты молодчина. Я уверен, что тебе светит «Золотая маска».
— Спасибо, Миш, я старалась.
— Ань, может, сходим куда-нибудь, а? Отметим успех?
— Не может.
— Ну, как знаешь.
И снова молчание.
— Мама-то как, Миш?
— Спасибо. В порядке.
— А сам?
— Нормально.
Вот из-за этого «нормально» и не могло быть никаких совместных походов и отмечаний. Аня потратила немало времени на раздумья о смысле этого слова. Она долго и тщательно старалась отыскать хотя бы какие-то намеки на то, какую тайну скрывало в себе такое легкое и в сущности ничего не объясняющее «нормально».
Это привычный уклад жизни? Это значит — проснулся, как обычно, с утра в чужой постели, наскоро выпил кофе, жевнул бутерброд, бросил «Пока, малыш!» — и прочь из квартиры, в которую никогда больше не вернешься? Выскочил и сразу включил четвертую скорость: рейтинги, волатильность спроса, выход компании на IPO и куча всяких других важностей, составляющих будни директора крупного медиахолдинга? Нормально — это, конечно, поездки в Майами, Милан и на Евровидение, потому что престижно, модно и «ваще ништяк». И там, разумеется, прогулки по красной дорожке. Да не в одиночку, а непременно в обнимку с хорошенькой и сексуальной.
Аня хоть и занята, но в журналы заглядывает, да и сама бывает на фестивалях. Правда, по красному ковру идет одна с гордо поднятой головой. «С кем попало» — это не про нее. А если приходится столкнуться в фестивальном фойе, или на показе, или на званом обеде, то все чинно и по-светски:
— Привет.
— Привет.
— Рад видеть.
— Взаимно.
