Трибуны взревели от восторга!
— Го-о-о-о-о-о-олллл!!! — вопили мы с Дашей и в трепетных объятиях выражали свою безудержную радость.
Я сдерживал себя: как-то совестно было прикасаться к Даше, ведь она моя сестра. Хотя, как сказать, конечно. Если по сути, то родства-то у нас нет никакого, мы вовсе из разных миров, так что в принципе между нами всё возможно. Но формально… Формально мы брат с сестрой, а разве готов я на инцест, да ещё в светлой советской действительности? Нет, конечно.
Она, вроде бы, о подобных вещах и не собиралась задумываться. И обнимала меня по-сестрински, и целовала, и раздеваться при мне не стеснялась. Это создавало мне определённые психологические трудности: всё же с момента перемещения в Союз сексом я ни с кем не занимался, а в двадцать пять без близости с девушкой ой как нелегко.
Во втором тайме «спартаковцы» отличились ещё дважды: забили некто Герасимчук, правый полузащитник, и вышедший на замену зимбабвийский нападающий Олоонгва.
Сверхприбыли спортсменам здесь ликвидировали, они зарабатывали не больше, чем хорошие специалисты в других сферах. И это правильно. Правда, костное простонародное большинство всё равно приписывало им баснословные заработки, роскошные автомобили и собственные яхты. Эх, советские работяги! Если б вы знали, сколько футболисты зарабатывают на той стороне, разве отважились бы высказывать упрёки этим бессеребреникам, выходившим на поле исключительно ради престижа команды и собственного самосовершенствования.
Зависть, как понял я за эти несколько недель, в советских людях не исчезла. То на улице, то в общественном транспорте, а то и в собственной семье можно было услышать разговоры о том, как припеваючи живут первые секретари обкомов и горкомов, какие у них хоромы, в какие тёплые места они устроили собственных детей и даже — бугага! — сколько у них в тайниках понапрятано золотых слитков. Абсолютно здесь бесполезных. Вот что значит сравнить людям не с чем! Доводы же о катастрофической пропасти в уровне жизни между различными слоями населения в запредельной России мало кого убеждали. Она, надо сказать, воспринималась здесь весьма своеобразно: как некая сказка, информационный фантом. Как выяснилось, многие просто не верили в её существование. К своему ужасу, мне не раз пришлось выслушать мнение, что капиталистическая Россия — это ни много, ни мало, а всего лишь элемент коммунистической пропаганды. Мол, придумали её и запугивают нас этим тёмным образом. И это говорили простые советские труженики, честные и принципиальные люди! Нет, человек нигде не совершенен.
Да и вообще отношение к коммунизму было здесь какое-то, на мой вкус, не вполне удовлетворительное. Вовсе без восторженного придыхания. Вроде как принимаем его как должное, как исходящее с верхов установление, но в душе-то мы знаем, что не всё в нём слава богу. И это несмотря на победное шествие коммунистической идеи по всему миру!
Меня такая позиция только злила. Да, не бывает идеальных обществ. Что-то и здесь, пожалуй, необходимо улучшать (хотя пока на мой вкус дела обстояли просто замечательно), но разве же можно выказывать такое пренебрежение к самой справедливой и верной идее мирового устройства? Я же знал, чувствовал, что все проблемы в обществе начинаются именно с сомнений. Как капиталисты развалили в том мире Советский Союз? Да очень просто: они научили советских людей сомневаться. Просто впрыснули им в сознание смертельную дозу неуверенности в собственной правоте, и этого хватило, чтобы вмиг обезумевший народ сам предал анафеме все свои завоевания, всю свою добродетель, предал самого себя. Там, в России, и сейчас таких «леваков» полно, которые с ностальгией вспоминают распавшийся Союз, молятся перед телевизором на Союз параллельный, но заговори с ними о необходимости решительных действий, о свержении правящей капиталистической хунты, о восстановлении социальной справедливости, как они тотчас же меняются в лице, начинают бормотать, что «всё должно осуществляться только мирным путём», что «кровью наша страна уже напилась», что «потомки не простят нам новых гражданских войн». Трусливая мразь! Лишь одну единственную операцию с ними произвели, несложную, даже элементарную, лишь один гадкий образ запустили к ним в черепушку — и всё, это не люди, это говорящие овощи. Человек силён своей цельностью. Убеждениями силён. Тебя гнут, а ты стоек! Тебя стращают, а ты в ответ — фигу! Тебя соблазняют, а ты не ведёшься! Вот тогда только счастье возможно, вот таким только открывает оно двери свои.
Эх, как бы и здесь гнусные ядовитые сомнения не родили в людях желание поэкспериментировать с историей! Ну да ладно, чур меня, чур! Это так уж я, обжёгшись на молоке, на воду дую. Не бывать тому. Всё же мудрые здесь руководители и знают они, куда вести неблагодарное порой, но всё же симпатичное человечество.
— Кстати, — поинтересовалась Даша по окончании игры, — что там с братьями-россиянами? Я так и не спросила, ты ходил на ту встречу?
Я криво усмехнулся.
— Ходил. И очень пожалел об этом.
— Что такое?
— Сборище гнилых соплежуев. Ноги моей больше там не будет.
— У-у, жалко! Я думала, в своём кругу вам будет интересно.
Где-то с неделю назад она выудила из почтового ящика открытку-приглашение от некоего «Общества бывших россиян», которое приглашало меня на традиционную ежеквартальную встречу переселенцев из России. Встреча проходила в одном из московских ресторанов. И я, дурак, попёрся.
Сказано уже не раз и не мной: ни в коем случае нельзя возвращаться в прошлое. Это чревато разочарованиями. Вот и здесь неожиданно для себя я столкнулся с кучкой странноватых личностей, в основном зрелого возраста, у которых хватило денег на переселение в Советский Союз, но не хватило мужества распрощаться с собственными никчемными воспоминаниями. Ностальгия — вот что оказалось самым ужасным в этом вечере. Гнусная ностальгия. Пьяненькие некрасивые люди, вспоминающие девяностые годы, лихие бандитские разборки и добряка Ельцина — что может быть ещё ужаснее?
— Сеть магазинов в Москве держал, — рассказывает, обводя всех осоловевшим взором, какой-нибудь дядечка с изъеденным оспой лицом. — Большим человеком считался. С самим Романом Аркадьевичем за руку здоровался. Дочь в Европе училась. Там и набралась социалистических идей. Поедем, пап, в Союз! Там рай земной. А то что ты тут убиваешься за каждую копейку. У меня там проблемы кое-какие наметились, бизнес мой стали уничтожать, убить меня грозились — я волей-неволей задумался над её предложением. Ну что, поехали… Врачом сейчас в районной поликлинике работает. Врёт, что счастлива. Ну а я — рядовой пенсионер… Один из множества. Чуть ли не каждую неделю своего двойника вижу — через два дома живёт. Да, так поселили. Доктор биологических наук, научная величина. Меня не замечает — то ли специально, то ли не до меня ему. Ну да ладно, мне он не мешает… Я, конечно, не хочу сказать, что здесь плохо или что-то в этом роде. Справедливость — вещь правильная, но и в капитализме, знаете ли, своя справедливость есть. Всё же вялых, неприспособленных к жизни он отсеивает. Я как вьюн вертелся, чтобы состояние в России сколотить, а другие лишь подачек от государства ждали. А здесь хоть вертись, хоть не вертись — всё равно под одну гребёнку мерят.
— Не хотите вернуться? — томно спрашивает его рыхлая дама в нелепом розовом одеянии и с длинным мундштуком в руках, где дымится сигарета.
— Да боязно, — отвечает дядька. — Это ведь не в Турцию сгонять. Я и так при перемещении в Союз чуть кранты не отдал. Съездить, посмотреть — да, хотелось бы. А навсегда — нет уж. Что свершилось, то свершилось. Кто там за мной ухаживать будет, случись что? У меня и денег-то нет, чтобы жить там на широкую ногу. А советская медицина, она всё же не бросит.
От подобных бесед я почувствовал себя чрезвычайно мерзопакостно. Даже стал в очередной раз вспоминать, на самом ли деле Пятачок был живым, когда я стрелял в него в «Джипе». Эти напряжённые минуты моя память всё больше и больше подвергала тревожным сомнениям.
В довершение всего на вечере появился посол Российской Федерации Павел Гринберг и весьма дружелюбно кивнул мне, узнав среди старпёров-иммигрантов. У меня сложилось нехорошее впечатление, что он хочет поговорить со мной, решив, будто я готов на сотрудничество, и я стал выбирать момент, чтобы смыться.
Вскоре он наступил. Рассевшиеся кружком переселенцы воодушевлённо запели вместе с присоединившимся к ним послом:
— Есаул, есаул, что ж ты бросил коня? Пристрелить не поднялась рука? Есаул, есаул, ты покинул страну и твой конь под седлом чужака…
Чёрт, как же старательно исполняли они эту двусмысленную в данных обстоятельствах песню!
— В общем, жуть, — заверил я Дашу, чтобы окончательно отделаться от этой темы.
«Сезон любви, сезон разлук» — висел на стене кинотеатра «Ударник» плакат, рекламирующий новый художественный фильм. «Киргизфильм» — значилась киностудия-производитель. А чуть ниже жанр — «Эротика».
