— Да.
— Даже больше. О Боже, человече, да что с вами случилось? Вы неважно выглядите. Это от аварии или?.. — Он обернулся к Эллен. — А вы знаете, что у нас с вашим папашей произошла маленькая стычка?
— И кто же выиграл? — спросила Эллен.
— Моя дорогая, — ответил Колье, — он бился лбом в скалу. Меня до сих пор мучают угрызения совести за то, что я сделал с вашим отцом в тот вечер. Он хотя и размахивал руками, как цепами, надо признаться, мне вовсе не следовало бы ломать ему нос и ставить синяки под оба глаза. Вы прощаете меня?
— Нет, — сказал я.
— Я вас тоже не прощаю, — сказал он. — Ни за что не прощаю. — Он повернулся к Эллен. — Рад, что вижу вас. О Боже, как я мечтал встретить вашего папу! Фантазии на эту тему поистине неисчерпаемы! И что же? Вот он рядом. Скажите, что я могу сделать с ним, не подвергая себя мукам совести? Вы только взгляните на него!
Он с сожалением покачал головой.
Эллен рассмеялась.
— Над чем ты смеешься, Эллен? — спросил я.
— Даже не знаю, — ответила она смущенно. — Он такой смешной.
— Вот так я веду себя в данной ситуации, — сказал он и повернулся ко мне. — А что собираетесь в данной ситуации делать вы?
— Буду ждать, когда ситуация закончится.
— Да, но сейчас, поскольку я наконец нашел вас, у меня нет ни малейшего намерения лишать себя вашей компании. Других развлечений на борту нет.
Самолет тряхнуло, и командир зажег надпись «Пристегните ремни».
— Всем пристегнуть ремни, — объявил Чет.
Подошла стюардесса с подносом.
— О! — воскликнул он. — Вы так расторопны, Енис!
— Мистер Колье, — сказала Енис, — вы такой артист!
— Угу, — хихикнула Эллен.
— Енис, в этой жизни слишком скучно иметь дело с голой правдой. Ну как, вам нравится? — спросил он Эллен.
— Вполне, — ответила она.
— А как ваш напиток, жестокий человек?
— Отлично.
Сколько ты будешь терпеть его, подумал я.
— Ну, ну! Не надо сразу все заглатывать. Что с вашим отцом? — спросил он Эллен. Затем повернулся ко мне. — Вы знаете, мы с Гвен много говорили о вас. Вас нервирует эта тема?
— Нет. Не нервирует.
— Хорошо. Видите ли, дорогая, — сказал он, поворачиваясь к Эллен. — У меня была одно время некая молодая женщина по имени Гвен Хант… Вы не возражаете, что я вот так, без обиняков?..
— Естественно, возражаю. Чтобы перед моей дочерью… Сколько, по-вашему, я должен терпеть?
— Я могу укусить. Подумать только, сколько он еще будет терпеть? У вас было полтора года на обдумывание последствий нашей встречи. И вновь ситуация очень похожа на ту. — Он повернулся к Эллен. — Видите ли, дорогая, я влюбился в эту женщину, а она была одно время любовницей вашего папочки…
Я перегнулся через кресло и нажал кнопку вызова стюардессы.
— Ой-ой! — поддразнил Чет. — Не поможет. Да и необходимости в этом нет. Я не собираюсь портить ваш образ в сознании ребенка. Хоть и попахивает этот образ чистым идеализмом.
Наконец-то Эллен догадалась, в чем дело. Почти вовремя! Она встревоженно поглядела на меня, будто ожидала инструкций.
Подошла стюардесса.
— Да, мистер Колье.
— А, вот и Енис! Мистер Арнесс желает узнать, есть ли на борту самолета полицейский? — Енис прыснула. — Почему ты смеешься? В метро же полицейский есть. Богатые тоже хотят иметь защиту.
— Мисс, я бы хотел повторить, — сказал я, решив перетерпеть неприятное соседство.
— Э-э, нет! Вы уже изрядно выпили! — сказал Колье. — Он ведь выпил двойной, не так ли, Енис?
— Да, — сказала она мне. — Нам разрешено давать каждому пассажиру только двойную порцию, не больше.
— А вот я могу заказать еще, — сказал Колье. — Потому что пил вино. Слушай, Енис, очень внимательно. Одну часть «Дюбонне» к пяти частям джина. Атмосфера, кажется, изменилась, и мне надо быть готовым к любым переменам.
— Я хочу повторить! — заупрямился я вслед уходящей Енис.
Колье повернулся к Эллен. Она уже не находила его остроумным.
— Эта женщина стала моей милой и в перерывах между ласками рассказала мне абсолютно все про похождения с вашим папой, рассказала каждую ложь, которую он в порыве страсти имел наглость изречь.
Эллен встала.
— Извините, — сказала она, проскользнула мимо сиденья Колье и ушла в нос самолета.
— Что ты хочешь мне доказать? — спросил я.
— А что, собственно, тебя беспокоит?
— Что беспокоит меня?! — Я был идеалом сдержанности.
— Даже несмотря на то, что твоя маленькая и очаровательная приемная дочь знает про тебя, она мне все равно нравится. Она и понятия не имеет, каковы мои истинные чувства.
Он перестал паясничать.
— Ты прекрасно знаешь, что я могу лишь позвать полицейского, а его здесь нет.
— Не волнуйся, избиения больше не будет. Но это не значит, что я отстану от тебя. Ты будешь чувствовать мои зубы на своей шее до гроба. Ты опозорил мое имя перед глазами многих людей, которые не знают, кто я на самом деле, и которые поверили твоим словам.
Он медленно покачал головой из стороны в сторону.
— Но все это чепуха по сравнению с другим, — тихо сказал он, — сущая чепуха!
Его лицо внезапно окрасилось внутренней болью.
— Сначала я решил подать на тебя в суд, но суд — слишком мало. Я хочу, чтобы ты подох, истекая кровью.
Стюардесса принесла ему джин с «Дюбонне».
— Если хочешь, я разрешу тебе сейчас выпить. Надо поговорить. Кое о чем другом. Итак?
— Я больше не хочу пить.
Он глотнул из стаканчика. Непроницаемая маска весельчака, которую он всегда носил, оказалась сброшенной — я увидел его настоящее лицо. Оно было ужасно. Черты исказились, будто невидимые нити, связывающие фрагменты носа, лба, щек, губ, внезапно оборвались. Я поразился густоте боли, исходящей от него. Чет, казалось, стал ненавидеть меня еще больше, хотя между нами и появилось нечто сближающее. Нет, не общее переживание, а опыт.
Он медленно покачал головой, не отрываясь глядя мне в глаза.
— Но не из-за статьи я тебя так ненавижу, — сказал он.
Я вытащил фляжку и сделал глоток.
— Встречая немецкого еврея, я всегда задаю себе один вопрос. — Чет ронял слова. — …Я имею в виду немецкого еврея, пережившего концлагерь. Вопрос в следующем: а как он умудрился выжить? Его отец, его мать, его сестры, братья, друзья — все сгорели в печи. Но он… — он вдохнул и аккуратно выговорил следующее слово, — …выживший, сейчас почему-то имеет цветущий вид. Он преуспевает во всем. Каким образом? Ты понимаешь, к чему я это говорю?
— Нет, — ответил я. — К чему?
— Я ненавижу тебя по той простой причине, что ты — убийца, и ты — выжил. Теперь понял?
— Нет.
— Ты, Эдди, почти совершил это.
— Что это?
— Ты почти убил ее. А возможно, и убил. К таким вещам нельзя подходить с обычными мерками.
— Не принимаю. У нее была бурная жизнь. Я был лишь ее последним.
— Но она не раскрывалась перед другими. Перед тобой же она обнажила все самое сокровенное. И ты заграбастал.
— Все мы делаем то же самое друг другу.
— Черта с два, все! Глядеть на меня! — приказал он.
Я подчинился. — Слабые после таких переживаний гибнут, а ты — всегда выживаешь. Я знаю про твою жизнь. Твой путь усеян трупами. Мертвые тела позади тебя покрывают всю землю…
— Ну, не пори…
— …и весь вопрос в том, как тебе удается выжить?
— Прекрати!
— Ответ заключается в том, что ты не уголовник, ты — тюремщик. Ты один из тех, кто выживает, принося в жертву других. И оканчивает жизнь богатым, уважаемым, счастливым… знаешь, «дорогому отцу от дочерей» и прочее дерьмо на могилах. Как и принято респектабельному джентльмену.
— Ты ничего не знаешь обо мне.
— Я знаю все. Она рассказала мне все подробности.
— Где она сейчас?
— Зачем она тебе? Хочешь добить?
Я не ответил. Он продолжил, медленно:
— Она притащилась ко мне совершенно разбитая. Она не могла даже есть, ложка валилась из рук. Она не могла спать по ночам, даже после любовных встрясок со мной. А если засыпала, то ей снились кошмары. Про тебя.
Я вспомнил Флоренс. Как я разбередил ее сны и поселил в них кошмары. Чет продолжал:
— …Ночь сменяла ночь, и я лежал рядом с ней, с больной. Ее охватывали спазмы, она билась в припадках, ее трясло, как параноика. И я держал ее в руках — все, что мог для нее сделать, — я только мог держать ее в руках ночь за ночью. Я держал, а она говорила с тобой. Теперь ты понимаешь, что у меня на душе?
Я понимал.
— Держу пари, тебе еще не приходилось не спать из-за кого-нибудь.
Я промолчал. Он был недалек от истины.
— Ты также никогда не задумывался, на какие страдания ты обрек ее!
— Все! Хватит!
— Почему же? Выжившие должны хоть раз заплатить по векселям. Я же приказал глядеть мне в глаза!
Сейчас я расскажу, что ты с ней сделал. Ты убедил ее, вот уж не знаю как, что она для тебя недостаточно хороша. Ты для нее — большой человек, хороший человек, человек честный, неподкупный, образованный, богатый, смотрящий на мир гордо. А она — никто. Я прав? Я сказал ей, что она стоит тысячу таких ублюдков, как ты, но…
