Сейчас я расскажу, что ты с ней сделал. Ты убедил ее, вот уж не знаю как, что она для тебя недостаточно хороша. Ты для нее — большой человек, хороший человек, человек честный, неподкупный, образованный, богатый, смотрящий на мир гордо. А она — никто. Я прав? Я сказал ей, что она стоит тысячу таких ублюдков, как ты, но…
Я начал подниматься с кресла. Окружающие уже обращали на нас внимание.
— Ты куда собрался? Тебе же ясно сказали, что полицейских на борту нет! Сядь. И скажи мне, разве я не прав?
Я не мог ответить. Он был прав.
— Не слышу ни «да», ни «нет». Ничего не можешь сказать в свою защиту?
Люди смотрели на нас. Я сел в кресло.
— Итак, я припер тебя к стенке. Ты убиваешь людей и не несешь никакой ответственности за это, никто ничего не замечает. Следов не остается. Но у меня в руках последняя жертва. Я знаю, кто ты!
— Но это она меня оставила, — еле выдохнул я.
Чет заметил внимание пассажиров, прикованное к нам. Он долго смотрел каждому по очереди в глаза, пока все не отвернулись. Потом он с минуту молчал.
Я вспомнил Флоренс, как держал ее утром, ее стоны из груди.
— Хочу рассказать тебе кое-что еще. — Его голос стал спокойным. — Она верила твоему вранью. Мол, она нужна тебе. Признайся, ведь говорил ей? Признайся!
— Да, говорил. — Я старался отвечать тихо. Люди отвернулись, но прислушивались.
— И что без нее тебе не жить? Да?
— Да.
— И что она вернула тебя к жизни?
— Да.
— Тогда скажи, можно ли обвинить ее в том, что она, дура, верила, что рано или поздно ты разведешься с женой? Отвечай!
— Нет, нельзя.
— Она ждала развода. Ты знаешь это?
— Знаю.
— Ты даже говорил ей, что она — единственная, кто хочет для тебя то, что ты сам хочешь для себя. Помнишь?
— Да, помню.
— Это отпечаталось в ее голове.
— Согласен.
— И как ты думаешь, могло это не повлиять на женщину, любящую тебя?
— На нас смотрят.
— Плевать. Отвечай. Если ты говорил ей это, она должна была верить, что ты говоришь всерьез, и если она верила… Отвечай!
— Не понимаю вопроса.
— Не понимаешь? Она все время тебя ждала. Даже со мной!
— Я и не думал об этом.
— Каждый раз, когда звонил телефон, она вздрагивала. Когда мне приходили телеграммы, я не мог видеть ее лицо. Почтальон кричал: «Телеграмма!» — а я не мог смотреть на нее. Понимаешь?
— Да.
— Ты — выживший, ты каждый день был в нашей постели!
Я глотнул из фляжки.
— Теперь понял?
— Да.
— Но это только маленькая часть. Я ненавижу тебя за большее.
Я снова хотел уйти, догадавшись, что могу пересесть. Но мой долг был — сидеть здесь и слушать его. Несмотря на отвращение к Колье, я понимал, что он говорил правду. Не о Гвен, не о Флоренс, а обо мне. Он внимательно посмотрел на меня.
— Бывали дни, когда, встреться ты мне, я бы взял тебя и раздавил пальцами как цыпленка. В следующий раз, — добавил он, — пользуйся пистолетом, пуля гуманнее!
Тут весь выпитый мной алкоголь начал действовать. А может, так повлияли слова о кошмарах Гвен или воспоминания о Флоренс. Все смешалось и лавиной рухнуло на меня. Я неожиданно произнес фразу… Нет, не для него. Для того, кто опекал Гвен, или даже для Флоренс, — я был пьян до невменяемости.
— Извини, — сказал я. — Прости меня.
— Никогда, — ответил он. — Мне принесет удовлетворение лишь твоя смерть.
Он отвернулся. Казалось, запас его ненависти иссяк. Мы сидели рядом; ни ему, ни мне некуда было идти.
Спустя какое-то время он снова повернулся.
— Хочу задать тебе один вопрос…
Его лицо стало озабоченным, видно, выговорить фразу стоило ему усилий.
— Ты, наверно, вспоминал обо мне. Как ты думаешь, могу ли я полюбить?
— Теперь, думаю, да. Можешь.
— Ошибаешься, — сказал он. — Теперь уже не могу. Когда она пришла ко мне, я все три месяца мог. Я ее любил. Это было для меня открытием.
Он скосил взгляд на меня. Раньше он практиковал прямые взгляды.
— Ты видел, как я жил. Все налажено как часы. Я думал, женщины не стоят того, что они стоят. Кому они нужны? Ты знаешь, что они из себя представляют — глупость, бесконечная суетливость, сложности на ровном месте, набор дешевых и всем ясных трюков, сгусток интриг! Но эта девчонка никогда не фальшивит. Она не намеревалась поймать меня в силки. Она не хотела доставить мне удовольствие. Она — единственная, кому я не пожелал исчезнуть с глаз долой через секунду после того, как увидел… Ты понимаешь?
Он уже шептал.
— Я первый раз в жизни, ты, сукин сын, слышишь, подумывал, черт возьми, не подумывал, а упрашивал ее выйти за меня замуж.
Он снова искоса взглянул на меня. Подозрительно, будто выдавал сведения, которые я могу в один прекрасный день использовать против него.
— Почему же не женился? — спросил я.
— Я уже сказал почему. Каждый день надежда поднималась во мне, и каждую ночь я видел, что мое дело безнадежно. Я не мог жениться на памяти о тебе! Поэтому я бросил ее.
Казалось, он обдумывал, можно ли доверять мне. И, видно, решил, что можно.
— Я солгал, — сказал он. — Сказал неправду. Я не бросал ее, это она бросила меня. Однажды я понял, что сыт по горло ее припадками и кошмарами и твоим присутствием в нашей постели. Поэтому сказал себе, пускай все летит в тартарары, позвонил своей старой подружке, с ней одно время бывало очень весело, и предложил ей смотаться в Антигуа. Думал, что проведу с ней пару славных недель. Вода там восхитительная, но развлечься не удалось. И отвлечься тоже. Я все время думал о Гвен, писал ей каждый день и в конце концов прогнал подружку, попробовал пожить там несколько дней в одиночестве, затем плюнул, поехал обратно и обнаружил, что Гвен уже нет. Она исчезла.
— Узнаю ее стиль.
— Тогда я не мог этого понять. Думал, она узнала, что я изменил ей. Но вышло совсем не так. Я и понятия не имел, куда она провалилась! Почти год не имел понятия!
Его глаза снова остановились на мне, изучили меня. Затем он медленно сунул руку в карман и вытащил ручку с записной книжкой. Чет нацарапал несколько букв и цифр на листке, оторвал его и вручил мне.
Я прочитал: «166, Запад, 12 улица, Уоткинс, 2–3479».
— Что это?
— Ее адрес.
— Я догадался, но почему?..
— Хочу, чтобы остальное ты выяснил сам. Ты же собирался повидать ее, не так ли?
— Да, собирался.
— Ну вот сходи и посмотри на творение рук своих.
Он встал, видно, решив, что не обмолвится больше со мной ни словом. Он прошел вперед по проходу, затем вернулся и перегнулся через спинку сиденья.
— У нее есть парень, — сказал он.
— Я догадался.
— Твои догадки не стоят ни цента. Этот парень — мой родной брат Чарльз.
— Они поженились?
— По-моему, неплохо было бы предупредить тебя, твои мозги работают определенным образом, и ты можешь недооценить его. А это опасно. Он — девственник, мой брат, еще не совсем взрослый, в общем… сам увидишь.
— Они не поженились?
— Поясню, как я узнал, что она в Нью-Йорке. Это вышло так. Мне позвонила сестра. С ней я не общаюсь в принципе — она из той компании, что водит шуры-муры с розовыми ниггерами, признает роль ООН и тому подобное. Она сказала мне: «Послушай и удивись. Чарльз приволок эту девку домой, чтобы, о Боже, познакомить ее с матушкой и получить материнское согласие. Собирается жениться, дурачье». Забыл сказать, что моя сестрица многое пережила и биография Гвен написана для нее на лбу Гвен. И, разумеется, она в курсе, что из себя представляет сам Чарльз. Он верит в святые истины, вдолбленные ему сестрами во Христе. Моя сестрица воскликнула: «Резня невинных!», но я не согласился с ней, потому что подумал обо всем как следует и пришел к выводу, что, может, Чарльз и есть тот, кто нужен Гвен. Не ты и не я. А парень типа Чарльза. Ее не поддающаяся разгадке натура со всем тем, что она пережила, со всеми ее причудами и идиотизмами все еще заставляет парней брать ее с собой для знакомства с матерями. Она обладает даром мексиканок — ты знаешь, обновлением девственности. Уж как они это делают? Ты ведь помнишь, что когда она начинает испытывать оргазм, то кричит: «Там!» С таким удивлением — «Там!» Будто у ней это в первый раз. Большинство женщин вскоре привыкает, а эта вытирает исписанную мелом доску, и поверхность снова чиста. По-моему, она не даст тебе дотронуться до себя.
Он взглянул на меня, пытаясь прочесть мои мысли.
— Что думаешь? — спросил он.
— Я рад, что у нее есть парень и что с ним ей хорошо.
— Ты — лжец! — заявил он. — И всегда им был. И всегда будешь.
Уходя от меня, он миновал Эллен и сказал ей что-то. Эллен улыбнулась и посмотрела на меня.
Я поднял «Лос-Анджелес Таймс» и укрыл лицо газетой.
Пришлось Эллен выгружать меня. Она отнеслась к тому, что ее отец представляет из себя еле держащегося на ногах пьяницу, как к простой проблеме, требующей практического разрешения. Которую она, недолго думая, и разрешила, усадив меня в кресло и привязав поясом от плаща к спинке.
