Возле столика няньки Персефоны Эдуард улыбнулся и принялся выставлять вазочки красивым ромбом.
Когда Аид Александрович и метрдотель вернулись, битва шла славная.
- Та-а-ак, - строго-но-справедливо сказал метрдотель.
- Еще стольник? - предложил Аид Александрович.
- Пожалуй, - прикинул метрдотель, обводя Ватерлоо глазами. Операцию проделали прямо здесь, на-так-сказать-ристалище.
- Нам, наверное, пора. - Аид Александрович нашел глазами няньку Персефону, наблюдавшую за ходом сражения - безо всякого, кстати сказать, интереса.
- За мороженое заплатите только… двадцать рублей восемьдесят шесть копеек, - напомнил метрдотель.
- Это конечно. - Аид Александрович рассчитался копейка-в-копейку, пожал метрдотелю руку и отправился к няньке Персефоне, машинально бия по случавшимся по пути лицам. - Нянечка, бог с ними, пусть их повоюют…
Странная пара вышла из ресторана на прохладную мирную площадь.
- Теперь куда, Ваше Высочество? - спросила старушка, запахивая на ветру легонький воротник халата и глядя на Аида Александровича усталыми от преданности глазами.
Аид Александрович посмотрел в глаза эти и вспомнил: война, молодой военврач, пухленькая санитарка и любовь, жизни которой отпущено было чуть больше трех лет, - три года в подарок за все те века, какие прожиты и какие предстоит еще прожить.
- Вечная ты моя спутница, - сказал он ей, обнял круглые плечи и, сползая ладонями по вечереющему халату, опустился на колени перед маленькой сестрой милосердия, припав к стойко хранящим больничные запахи полам. И целовал, целовал, целовал холодную белую ткань.
- Обалдеть! - сказала прохожая школьница, стряхивая с плеча руку школьника, наверное, влюбленного в нее.
Глава ДВЕНАДЦАТАЯ
Вообще-черт-ЗНАЕТ-что
В помещении Центрального республиканского банка было очень душно. Посетители обмахивались газетами, квитанциями… в ход шло все, что сделано из бумаги.
Рабочий день кончался на малых уже скоростях: медленно передвигали ноги посетители, медленно передвигали рычаги кассиры, медленно обводил глазами зал милиционер - первый день второго весеннего месяца, пятница, почти исчерпал свои возможности.
- Всем оставаться на местах. Руки вверх!
Ну что ж… вот и прозвучала в советском учреждении несоветская… антисоветская эта реплика. Голос был резкий и хриплый - вряд ли человеческий был голос. И неправдоподобный. Не-прав-до-по-доб-ный.
- Всем оставаться на местах. Руки вверх!
Ситуация прояснялась и одновременно запутывалась: голос гремел над залом. Источник его находился как бы на потолке, но виден не был. Делать нечего - все недоверчиво и постепенно принялись оставаться на местах. Некоторые, если не подняли, то уж по крайней мере приподняли руки-вверх. Впрочем, кнопки сигнализации были давно нажаты, пистолет из кобуры милиционера - выхвачен, но пока никуда не направлен.
- У нас такого не может быть! - в полной тишине убедительно выкрикнул неведомый герой.
- Одно движение - и все взлетит на воздух к чертовой матери. У нас в руках бомба. Бросить оружие!
Боже, зловещий какой голос… Милиционер оружие не бросал, но был, в общем, готов и бросить.
- Бросить оружие!
Вот теперь бросил: удар о каменный пол прозвучал внушительно. Остававшиеся неподнятыми руки поднялись.
- Всем выйти на середину зала!
Стало быть, всерьез… Безропотно уже служащие (включая злополучного милиционера) и посетители банка начали стягиваться к середине зала. Вот, значит, как оно бывает… А жутковато!
- Лицом к окну! Лицом к окну, живо!
Хоть и воет на улице уже милицейская сирена, но то на улице. А здесь пока всякое может случиться. Лица повернулись к окну. Снаружи - должно быть, в рупор - крепкий мужской голос произнес:
- Здание оцеплено. Сопротивление бесполезно. Выходите!
- Придурок! - ответили сверху.
И уже через несколько секунд повернувшиеся к окну услышали, как по полу простучали легкие каблучки.
- Берем банк! - пропел звонкий девчачий голос, совершенно безоблачный.
Люди обернулись на голос: от такого голоса нельзя было ожидать ничего плохого. И что же?
Грациозная красавица в джинсиках держала наперевес автомат, дуло которого было весело и безжалостно направлено в сторону масс. На лице красавицы имелась узенькая черная полумаска, закрывавшая лишь глаза, и обворожительная полуулыбка.
- Хороша! - крякнул какой-то бабник.
- Петр, застрели его, - приказала девушка, продолжая улыбаться - теперь уже полной улыбкой.
- Секундочку! - отозвался из окошечка кассы некто Петр - и незамедлительно возник перед обомлевшей толпой высокий молодой человек в такой же, как у девушки, узенькой полумаске и с таким же, как у нее, автоматом на груди.
- Которого? - осведомился он, подойдя к сообщнице и поставив у ног мешок-с-награбленным.
- Четвертого справа! - сообщница дулом автомата указала на толстяка в-кепи-величиной-с-Алазанскую-долину.
- Попробуем, - согласился обаятельный грабитель, приветливо глядя на жертву. Жертва сделался пунцов и скрылся за спиной сухонькой старушенции - правда, лишь отчасти…
- Боится. - Бандиточка совсем развеселилась. - Кончай с ним и пошли.
Молодой человек навел дуло автомата на старушку. Та тихо засмеялась.
- Лучше совсем отойдите, прошу вас. Вы только мешаете видеть жертву.
Старушка резво отпрыгнула в сторону, а преступник спустил курок. Короткая очередь свалила толстячка с ног, но Алазанская-доли-на прочно держалась на мертвой уже голове, едва успевшей крикнуть "стой"… Женщины завизжали.
- Марк Теренций Варрон! - в пространство позвала девушка. - Линяем отсюда!
В тот же миг с потолка прямо на плечо ее упала птица невиданной расцветки и оказалась вороном.
- Мокруха… - прохрипел ворон. Подождал и добавил: - Хана.
- Бросай барахло! - скомандовала девушка и, не спуская дула автомата с кучки свидетелей, взяла сообщника под руку. Медленно отступая, они исчезли из поля зрения публики, склонившейся над начавшим стонать толстячком.
Под занавес ворон сказал:
- С первым апреля вас, свидетели! Все свободны.
Однако, исчезнув из поля зрения публики, банда тут же оказалась в поле зрения милиции, действительно оцепившей здание Центрального республиканского банка.
На выходе из первого поля зрения Петр, пересаживая ворона к себе на плечо, шепнул Эвридике:
- Статья 206 УК РСФСР, часть вторая.
- Нас будут судить по грузинским законам, - усмехнулась она. -Паанымаешь? - Эвридика на секунду прижалась к нему и тихонько пожаловалась: "Страшно, Петр…
- Сущщай, генацвали! - со смехом развел руками тот. Она взглянула на неправдоподобно молодого Петра и вздохнула - можно сказать, облегченно.
Банда вышла на улицу. Увидев перед собой чуть ли не целый полк готовых к схватке милиционеров, Эвридика прыснула и громко - с восходящей интонацией, как маршал на параде, - произнесла:
- Здравствуйте-товарищи-милиционеры!
Ответного приветствия не последовало. Шутки кончились. Эвридика и Петр с Марком Теренцием Варроном на плече были препровождены в ожидавший их здесь же фургон, где могли бы поместиться Али-Баба-и-сорок-разбойников. Дверь фургона захлопнулась. Часть милиционеров заняла свои места в принадлежащих им транспортных средствах, другая часть осталась у входа.
Из здания вышли несколько человек, предназначенных в свидетели. под предводительством толстяка-с-Алазанской-долиной-на-голове. Он оказался живее-многих-живых - правда, был слегка сконфужен отсутствием смерти. Заметив милицию, толстячок почтительно и серьезно сказал;
- Здравствуйте-товарищи-милиционеры.
И, словно залп орудий, ответил ему хохот окружающих, хоть чем-то в конце концов вознагражденных за бездарное ожидание красивой развязки.
С позволения читателей, автор воздерживается от комментариев по приведенному выше инциденту, поскольку смысл случившегося непонятен ему совершенно. А так как автор все еще симпатизирует Эвридике и Петру (даже несмотря на то, что глупостей они наделали уже предостаточно), он считает себя вправе воздержаться и от подробного изложения событий, предшествовавших суду. Одному богу известно, до какой степени тяжело было бы автору описывать снятие показаний и камеры предварительного заключения!
Но Марк Теренций Варрон… Бедный Марк Теренций Варрон опять оказался на улице: никакие заявления Эвридики и Петра о том, что перед законом все равны, не смогли смягчить жестокие сердца тех, кто стоял на страже закона: воронам быть в КПЗ не полагалось. Между прочим, Марк Теренций Варрон был первым среди живых - и уж во всяком случае первым-среди-живых-воронов, - который мечтал о КПЗ. Дело, конечно, не в том, что ему приходилось на старости лет жить под-открытым-небом, - слава богу, не впервой… Но душа, голубая его душа томилась в разлуке с Эвридикой и Петром. Марк Теренций Варрон не мог постичь, в чем он ошибся, а ведь он в чем-то явно ошибся, если общую их вину равномерно не поделили на три части - часть Эвридике, часть Петру, часть ему, Марку Теренцию Варрону… все одинаково виноваты - всем одинаково и расплачиваться! Тем не менее Эвридика с Петром - в КПЗ, а он на улице. Дискриминация.
