— Он сейчас что — в Чернореченске?
— Да. Ты пей коньяк. Хорошее пойло.
Денис отпил глоток. Коньяк был действительно потрясающий.
— А что это за банк «Ивеко?» — спросил он.
— Есть московский банк, который играет в ту же игру, что и Премьер. Володарчук сказал, что если я продаду завод московскому банку, то банк «Ивеко» прокредитует правительство, правительство выплатит шахтерам то, что они требуют, и шахтеры уйдут с рельс.
Черяга помолчал.
— Значит, — сказал он, — у вас было два выбора: либо продать завод банку, и банк заставит правительство убрать шахтеров с рельс, либо продать завод бандитам, и они опять-таки уберут шахтеров с рельс?
— Да.
— И вы предпочли бандита?
Извольский промолчал.
— По-моему, вы неправы. Если денег у правительства действительно нет, а банк согласен их дать…
— Конечно, согласен! — ядовито сказал Извольский. На практике это будет выглядеть так: банк «Ивеко» возьмет бюджетные деньги правительственных учреждений, которые бесплатно держат у него расчетный счет, и эти бюджетные деньги он бюджету же одолжит под сто процентов годовых. После этой блистательной финансовой операции правительство направит свои собственные деньги, одолженные ему банком Ивеко, на покрытие своих же элементарных обязательств, а государственный долг увеличится на двести миллионов долларов или сколько там «Ивеко» ссудит правительству. А банк получит сто процентов годовых плюс мой завод.
— А вам с заводом расставаться не хочется?
— Я не отдам завод банку, — сказал Извольский. — Понятно? Между банком и бандитами я выбираю бандитов. Потому что банк «Ивеко» ничего другого не умеет, кроме как брать бюджетные деньги и ссужать их бюджету. Это его фирменная операция. Ноу-хау. Стой поближе к кормушке и лопай на халяву. А халява кончается. Семьдесят миллиардов долга, восемьдесят миллиардов долга, сто миллиардов — сколько веревочке не виться, а совьется она в петлю. Петля называется обесценение рубля. А обесценение рубля означает, что банк «Ивеко», который брал дешевые кредиты в долларах на Западе и кредитовал государство в рублях, вылетает в форточку с шумом и свистом.
Полное, незагорелое лицо Извольского раскраснелось. Губы дрожали.
— Про директоров рассказывают всякую дрянь, — сказал Извольский, — я сам про себя могу рассказать кучу дряни, больше, чем любой прокурор, потому что мозгами прокурор не вышел — сообразить, что и как я прокручиваю. Да, я не плачу в бюджет и не буду платить, пока с меня сдирают три шкуры. Да, я держу бандитов и буду держать, пока это паршивое государство своим судом не сможет гарантировать заводу исполнение контрактов. Да, я покупал чиновников и буду покупать, пока они продаются. И вообще если государство раздвигает ножки и ложится на спину, у него нет потом морального права вопить, что его изнасиловали.
Но у меня есть одно отличие от банкира. Я — произвожу. А банкир только жрет. Может быть, я не плачу бюджету деньги, которые пойдут на покупку заграничных вилл банкиров, но я плачу рабочим, которые на эти деньги покупают российские сыр и колбасу! У нас в стране система откупов наоборот — сначала государство собирает деньги, а потом отдает их банкам! И эти банки в силу своей жадности и тупости уже умудрились зарезать курицу, которая несла для них золотые яйца, курицу, которая называлась бюджет российской федерации!
Зачем банку мой завод? Чтобы производить? Банк не знает, как это слово пишется! Он возьмет АМК и выгребет из него все деньги, чтобы заткнуть дыру в собственном балансе! Нет, я верю, что у него самые лучшие намерения, но у него просто слишком большая дыра! Это как купеческий корабль, который дал течь, и эту течь затыкают всем, что подвернется под руку — парча так парча, атлас так атлас. Бюджет так бюджет. Завод так завод.
Черяга молчал. Ему не нравилось, что директор совершенно трезв, и что бутылка коньяка перед ним не почата. Если человек не мог уснуть и встал, чтобы напиться, это одно. А если человек встал, чтобы напиться, и не стал пить, это другое.
— А все-таки, — спросил Черяга, — что у вас Премьер просил сначала, а что потом?
— Магазины, — отозвался Извольский, — заводские магазины.
— Какие магазины?
— Всякие. Электроника, жратва. Есть довольно много точек, которым я давал деньги на обзаведение. Понятно, что они не платили ничего, кроме налогов, да и налогов-то они платили с головку комара. Мисин есть такой — мой школьный приятель.
— И вы отдали школьного приятеля в крепостные Премьеру?
Извольский некоторое время молчал.
— Я за завод десяток Мисиных отдам, — наконец проговорил он.
— А потом?
— А потом он просил Steelwhale.
— Это что?
— Фирма, через которую прокат идет на экспорт.
— Всю фирму?
— Часть.
— И это была плата за убийство мэра?
— О господи! — сказал Извольский, — да не собирался я ему отдавать экспорт металла!
— Но вы же продали ему «Стилвейл».
— Ну и что? Эти компании — однодневки, бабочки, сегодня есть — завтра нет. Я ему компанию продал, а завтра другую завел. Ну и будет он сидеть со своей «Стилвейл» с уставным капиталом в двадцать американских долларов. Ну и? Пусть он уставом подотрется и сэкономит на туалетной бумаге.
— То есть вы хотели его кинуть?
— Просто объяснить, чем безмозглые бандиты отличаются от директоров.
— А вы понимаете, что это он вас кинул? Что после того, как вы согласились насчет «Стилвейл», у вас не было сиюминутных причин для отказа поделиться акциями завода?
— Заткнись, — сказал Извольский. — И без тебя тошно.
Оба собеседника некоторое время молчали.
Потрескивали дрова в камине, да посверкивал темным боком стакан с коньяком.
— А разве вы не помогали губернатору на выборах? — спросил Денис.
— Помогал.
— А он?
— А он запретил моим рабочим идти демонстрацией в Чернореченск.
— Почему?
— Потому что благодарность — эта такая собачья болезнь, как сказал товарищ Сталин. У нас область шахтерская. Народ бедный и злой, голосует за губернатора. А я порчу общую картину. У меня рабочие сытые и деньги получают. А вообще-то господин губернатор намекнул, что готов мне помочь. Если завод будет платить не четыреста миллионов в бюджет области, а этак два миллиарда.
— И вам двух миллиардов стало жалко.
— У меня их нет.
Директор обмакнул губы в коньяк, поморщился и поставил стакан обратно.
— Вы должны были сами догадаться, — проговорил Черяга, — после того, как вместе с пикетом убили моего брата. Неужели вам не показалось подозрительными, что убили того самого человека, который обещал вам компромат? Ведь его могли убрать, только если Премьер с Негативом были в сговоре….
— За кого ты меня принимаешь? — осклабился директор, — я ничего не говорил Премьеру о компромате. Так что твоего брата убили действительно случайно.
Денис покачал головой.
— Нет. Видел девушку, с которой я приехал? Это невеста брата. Беременная.
— Да? А мне показалось — блядь…
— В общем-то да. Негатив отдал ее брату.
Извольский подумал:
— И решил забрать обратно?
— Да. И послал его под пули. Им нужно было, чтобы во время первого налета подстрелили не только шахтеров, понимаешь? Чтобы жертвой оказался кто-то из чернореченской братвы. Чтобы можно было начать тебе дергать нервы, морочить голову и таскать на разборки. Ну, а мой брат идеально для этого подходил. Негатив грохнул парня, к которому ревновал, а выкуп с тебя стребовал… Так бы он Вадика, может, и не тронул, а то пополз бы слушок, что Негатив собственных ребят мочит, и из-за чего? Из-за им же отданной бабы?
Денис помолчал, потом добавил:
— А ведь Вадик как чувствовал, что пора уносить ноги. Если бы ничего не чувствовал — не полез бы в эту историю с документами. Правда, его Ольга накручивала. Тоже, наверное, понимала, что Негатив и сам ее, порченую, замуж не возьмет, и пацану своему не даст…
— То-то она мне глазки строила, — вполголоса пробормотал Извольский.
Они опять помолчали, и Черяга спросил:
— А где Калягин?
— Домой уехал.
— И ты его отпустил?
— А почему нет?
— А он на тебя не настучит Премьеру, а? Ведь он понимает, что если Премьер с Негативом объединятся, его «федерации» вообще не жить. Сотрут в один момент, как Содом и Гоморру. Исчезнет, так сказать, с политической карты.
— Они ненадолго объединятся, — сказал Извольский. Губы его тронула слабая и нехорошая улыбка. — Двум стволам тесно в одной кобуре. Они объединились, чтобы захапать кусок завода. Потом они начнут его делить, и пойдет веселье.
— И ты дожидаешься этого момента?
Извольский пожал плечами. Улыбка его стала чуть шире, и чем дольше улыбался Извольский, тем меньше она нравилась Черяге. Наверное, Извольский был прав. Наверное, он был производственником, в отличие от бандитов, банкиров и чиновников. И все-таки улыбка его в этот момент напоминала улыбку маньяка.
