— Делал. Я делал тысячу разных вещей. Чего я не делал? Чего именно я не делал?
— Ничего. Разберись в себе, Джей.
— Со мной все в порядке. — Пауза. — Джем, прежде чем я разберусь, я должен с тобой увидеться. Я не могу разобраться в себе без тебя. Пожалуйста, Джем. По десятибалльной шкале — насколько ты еще меня любишь? Ну пожалуйста, дай мне хотя бы три балла.
— Ничего не получится, Джей. Я уже все решила.
— Аллё! Джем?
— Это Шейла пришла. Мне пора. Мне завтра вставать в…
— Джем!
— Что?
— Помнишь, как мы писали друг у друга на спинах, и ты написала «Я люблю тебя», а я написал «Я тоже тебя люблю», я чуть было не написал тогда, Джем, «Ты выйдешь за меня замуж?».
— Что?
— Давай поженимся, и у нас будут дети. Давай у нас будет трое детей, и мальчика мы назовем Борисом.
Пауза.
— Уже поздно, Джей. Мне пора идти.
— Поздно сегодня или поздно вообще?.. Ты еще пожалеешь об этом, Джем. Когда мое имя будет внесено в книгу Паркинсона, ты об этом пожалеешь. Когда я напишу свой роман. Ты пожалеешь, когда получишь от меня открытку из Судана.
— До свидания, Джей. Ой…
— Что?
— Сколько времени? Господи, сегодня же годовщина твоей мамы.
— Пошла ты к черту, Джем.
7 часов вечера.
Уставший как собака после бессонной ночи, отправился на работу и тут же был вызван в кабинет Криса Хендерсона. Голова у Криса напоминает грецкий орех, но на этот раз она выглядит еще более ореховой, так как он весь сморщился, чтобы продемонстрировать мне свое недовольство.
Здесь же в углу восседает гиперактивный Берни со своей трясущейся ногой, которая ходит вверх и вниз, как игла у швейной машинки. Я сразу понимаю, что меня собираются уволить, только еще не догадываюсь за что. Собственно говоря, мне наплевать, просто я хочу знать, за что именно.
— Садись, — говорит Джульетта очень серьезным тоном. На мгновение мне приходит в голову, что кто-то видел меня в Комик-тресте, и я уже собираюсь объяснить, почему вел себя там так необщительно. Почему я не встал, когда затейник хотел, чтобы я это сделал.
Джульетта берет со стола лист бумаги и с брезгливым видом поднимает его, держа большим и указательным пальцами. Я замечаю, что наверху написано знакомое имя — это мое имя. Это мое резюме. Меня увольняют из-за… и я инстинктивно перевожу взгляд на Берни.
— Да, ты угадал. Только он ни в чем не виноват, — перехватив мой взгляд, произносит Джульетта. Нога у Берни начинает подпрыгивать еще выше. Пол в кабинете бетонный, но я чувствую, как вибрируют ножки моего стула. — Берни просто оказался профессионалом, — добавляет она.
Это у них называется «профессионал»! Я говорю «ага» и пытаюсь представить себе сцену предательства: согнувшийся в три погибели Берни вползает в кабинет начальника, чтобы выдать мою тайну.
— Должна признаться, что сначала я хотела передать это дело в полицию, — говорит Джульетта.
— Обман доверия, — добавляет Хендерсон.
Джульетта кладет на стол мое резюме с таким видом, словно ей только что удалось добыть его у меня в тяжелом бою, и я не могу удержаться от смеха. Больше всего мне хочется сказать Берни, чтобы он перестал трясти ногой. Из-за непрестанной вибрации мне довольно трудно сосредоточиться.
— Неужели ты считал, что тебе удастся нас обмануть? — спрашивает Джульетта, поднимая свое конфетное личико к десяткам дипломов, которыми завешана стена над ее головой.
Хендерсон тоже резко поворачивает свою ореховую голову и принимается энергично поглаживать подбородок, изображая полное недоумение при мысли о том, что я собирался их обмануть.
— Неужели ты считал нас такими идиотами? — вопрошает Джульетта, поворачиваясь к Хендерсону, у которого голова трясется из стороны в сторону — так энергично он массирует свой подбородок.
И тут я замечаю, что она приступает к фазе Определения: они собираются ОИДСЖДехнуть меня. Я перевожу взгляд на свои ноги в надежде на то, что ее это остановит. Пускай увольняют, но ОИДСЖДехать я себя не позволю.
— Неужели ты считал, что мы не проверим указанные тобой данные? — не унимается Джульетта.
Я перевожу взгляд на Хендерсона. Если он попробует изобразить еще большее изумление, то точно сломает себе шею.
— Неужели тебе нечего сказать? — продолжает Джульетта.
Мне хочется сообщить ей, что я «рефлексирующий наблюдатель» и поэтому умею думать.
— Или ты объяснишься со мной, или тебе придется объясняться с полицией, — говорит она, передергивая плечами, словно ей абсолютно все равно, что я выберу. Однако ей явно не все равно, потому что лицо у нее горит от возбуждения. И именно поэтому она похожа на клубничную конфету. Она снова берет в руки мое резюме. — И дело не в том, что ты солгал в каком-то одном пункте. Здесь все ложь! — произносит она и снова швыряет листок на стол.
— Почему? Некоторые из перечисленных увлечений соответствуют действительности, — говорю я.
— Ах, прости меня! — говорит Джульетта, с издевательским видом прижимая к груди ладонь. — Некоторые из перечисленных увлечений все-таки соответствуют действительности.
И тут я вспоминаю сон, который приснился мне накануне. Это один из тех тяжелых и мучительных снов, которые преследуют меня постоянно. В нем была мама, но мама была Джеммой. Она плавала на мелководье в бассейне Чешемского развлекательного центра. Только он находился на открытом воздухе, и вовсю сияло солнце. Я сидел в шезлонге и потягивал через соломинку какое-то питье.
— Иди сюда, вода просто восхитительная, — говорит мама. Но тут ко мне подходит официант, только это не официант, а Шон, и даже не Шон, а Чарли, и он приносит мне не выпивку, а коробку с шоколадными конфетами, только внутри не конфеты, а кубики льда.
— На всякий случай сообщаю, что твои увлечения нас не интересуют, — говорит Джульетта. — Мы брали тебя на работу не из-за того, что ты увлекаешься кибернетикой и литературой XX века. Наибольший интерес для нас представляли твои предыдущие места работы. — Она выделяет последние слова, словно заключая их в кавычки.
Я пытаюсь прочитать названия конфет на коробке, но мне не удается их разглядеть, и поэтому я съедаю весь первый ряд кубиков льда. Я помню, что после этого меня охватывает чувство невероятного счастья. И тогда я приступаю ко второму ряду. «Вкусно, правда?» — смеется мама. И я тоже отвечаю ей смехом, потому что страшно рад тому, что она не умерла. Но потом она перестает смеяться, и коробка с конфетами превращается в аптечку, битком набитую таблетками. Я снова смотрю на табличку с названиями и понимаю, что внутри вовсе не кубики льда, а таблетки диаморфина, и тут мне становится страшно, так как я съел их слишком много и у меня может быть передозировка. Я поворачиваюсь к бассейну, чтобы узнать у мамы, что мне делать, но она плавает в воде лицом вниз.
Джульетта зачитывает пассаж из моего резюме: «Предыдущие места работы: год в службе трудоустройства „Монтонс“» — ложь. «Два года в издательском доме „Рид“» — еще одна ложь. Но больше всего мне нравится шкипер на яхте, участвовавшей в кругосветных гонках. — Она издает иронический смешок и начинает читать, подчеркивая каждое слово: — «Это помогло мне выработать в себе навыки лидера и развить коммуникабельность, которая необходима в сложных, а порой и опасных условиях мореплавания, например таких, как экваториальная штилевая полоса, мыс Доброй Нодежды (через букву „О“) и — вот это мне нравится больше всего — угроза цинги от постоянного поглощения галет и прочего». — Она снова кладет мое резюме на стол и смотрит на него с изумленным видом. — Как, интересно, от галет может развиться цинга?
— Это были старые галеты. С просроченной датой употребления. Может, я, конечно, сгустил краски и на самом деле они были вполне съедобны, — говорю я.
— У меня не остается выбора, — говорит Джульетта. — Мне придется тебя уволить. Извини, но ничего другого я не могу сделать.
Хендерсон с сожалением кивает. И лишь продолжающая дергаться нога Берни нарушает общее благолепие. Я так устал и чувствую себя таким одиноким, что больше всего мне хочется расплакаться, но вместо этого я просто киваю.
— Твоя куртка у Джанис. У тебя ведь не было с собой сумки? — Джульетта встает и протягивает мне резюме. — Можешь забрать его, — говорит она. — Тебе причитается двести фунтов. И считай, что тебе еще повезло. — Она вручает мне деньги, нажимает на кнопку, и в кабинет входят два охранника. Один из них берет меня под руку, вероятно на случай, если я вдруг начну буйствовать и крушить офисную мебель, и меня выводят на улицу.
Я настолько устал, что не в состоянии идти в метро, поэтому сажусь на ступеньки у вращающейся двери, прижимаюсь носом к стеклу и начинаю доставать охранников тем, что произношу разные реплики из «Пушек острова Наваррон». «Сегодня Мандракоса постигнет кара», — говорю я, но охранники награждают меня лишь удивленными взглядами.
