Мимо, прижав к уху мобильник, проходит какой-то парень.
— Когда все закончится, встретимся у Симпсона — ростбиф, йоркширский пудинг и немного красного вина, — кричу я ему, но он лишь перекладывает трубку к другому уху и продолжает двигаться дальше.
Я представляю себе маму в желтом халате, которая смотрит на меня со строгим видом из-за того, что я потерял очередную работу. Я достаю ее старую зажигалку и начинаю играть с кремнем. Мне доставляет удовольствие нажимать на клапан, который еще помнит прикосновение ее пальцев. Но когда я вспоминаю, как выглядели ее пальцы перед смертью, когда они все пожелтели от желтухи, я снова прижимаюсь лицом к стеклу и опять начинаю произносить реплики из «Пушек острова Наваррон». Поразительно, сколько я их помню. «Вечеринка закончена! — кричу я. — Экспонат номер один — автоматический взрыватель, — я поднимаю вверх мамину зажигалку, — со сломанным контактным устройством. Им даже рождественскую шутиху не подожжешь. Хронометр, — я снова поднимаю зажигалку, — семьдесят пять граммов ртути — вполне достаточно, чтобы мне оторвало руку. Очень нестабильное и нежное устройство, — и, чтобы подчеркнуть свою мысль, я бросаю зажигалку на пол, — а это, капитан Мэллори, означает только одно: среди нас есть предатель. Берни, ты — сука».
11.30 вечера.
— Ты опоздал, но хоть постарайся вести себя прилично, — говорит папа, когда я прихожу домой.
Я отвечаю, что и так веду себя вполне прилично. Гости расположились в задней, освещенной части сада. У меня на шее болтается фотоаппарат, так как считается, что я должен сделать «множество снимков». Папа говорит, что он хочет, чтобы об этом вечере осталась память. Хотя на самом деле он хочет запечатлеть себя стоящим в обнимку с разными знаменитостями.
— Ты ведешь себя необщительно и негостеприимно, — заявляет он и всучивает мне поднос со стаканами. — Вон туда, — указывает он, разворачивая меня лицом к группе журналистов и членов парламента, — и улыбайся.
Я уже жалею, что вообще вернулся домой. Я всего лишь хотел подарить Чарли его ботинки, перед тем как уйти, но Чарли уже лег, и теперь придется ждать утра.
Все присутствующие держат в руке по срезанной розе, и мне становится смешно. Сара раздает их у входа. Мамин прах был рассеян над розовыми кустами, и папа решил, что будет вполне уместно вручать гостям розы. Однако мне это не кажется уместным. Это все равно что лев в зоопарке, который не производит никакого впечатления, так как ты уже насытился мультяшными львами из фильмов Диснея. Мама была мультяшным львом. А теперь ее превратили в яркие срезанные розы.
— Вы знакомы с моим старшим сыном Джеем, не так ли? — произносит папа, следуя за мной. Присутствующие берут стаканы с моего подноса, а пала обнимает меня за плечи и ерошит мне волосы.
— И чем ты сейчас занимаешься? — спрашивает женщина, в которой я узнаю ведущую «Последних новостей».
Я собираюсь сообщить ей, что намереваюсь сбежать в Судан с папиной «Мастер-картой» и жить там в хижине, но вместо этого говорю, что год назад закончил школу и сменил несколько мест работы.
— Расскажи ей о «Золотых кебабах», — говорит папа. — Расскажи ей о том, что там произошло. Это просто замечательная история, — заявляет он и в предвосхищении моего рассказа начинает деланно смеяться. От этого мне тоже становится смешно — в глазах окружающих он хочет выглядеть вполне либеральным отцом и даже готов шутить по поводу Большого Эла. Когда меня уволили, он почему-то не смеялся. — Расскажи, как тебя уволили из «Золотых кебабов», — повторяет он и начинает массировать мне шею, демонстрируя всем, какой он нежный и внимательный. — Джею… А кстати, тебе сколько, Джей? — спрашивает он, хватая меня за макушку и поворачивая лицом к себе. Он даже не знает, сколько мне лет, — и от этого мне становится еще смешнее.
— Восемнадцать, — глядя ему в глаза, отвечаю я.
— Вот, Джею восемнадцать лет. Ему всего восемнадцать, а мест работы он уже сменил больше, чем я за всю свою жизнь. Его то и дело увольняют, да, старичок? — И он снова разражается деланным смехом, при этом обнимая меня за голову, что мне совершенно не нравится, так как я только что причесался. К тому же он довольно больно впивается мне в плечо своими пальцами. — Ах ты несчастный балбес!
— Да, я несчастный балбес, — повторяю я.
И папа отворачивается к одному из своих бывших однокашников по Роксбургу, который что-то спрашивает у него о Чарли. Я слышу, как папа благодарит его и отвечает, что Чарли отлично успевает по всем предметам.
— Так что же произошло в «Золотых кебабах»? — встревая в их беседу, спрашивает ведущая «Последних новостей». — Вы меня заинтриговали. — Руки у нее сложены на груди, и она смотрит на меня поверх стакана, продолжая посасывать его содержимое через соломинку.
Услышав ее вопрос, папа тут же оборачивается.
— Ты так и не рассказал? — спрашивает он.
— Мне очень интересно… Джей? Да?.. Что там произошло? — поддерживает беседу женщина.
— О господи! — восклицает папа, утирая воображаемую слезу в манере Боба Монкхауса. — Расскажи, Джей. И не забудь, что «Золотые кебабы» были твоим четвертым местом работы за три месяца! — И он снова разражается смехом.
Я начинаю подумывать о том, чтобы разбудить Чарли, подарить ему бутсы и слинять. Все это становится невыносимым.
— Я оставил в пите шампур, — сообщаю я даме из «Последних новостей».
Папа хлопает себя по ляжке, снова начинает смеяться и изображает меня: «Никто мне не говорил, что мясо надо снимать с шампуров».
— О господи! — с гримасой на лице восклицает дама. — Это ужасно. — Похоже, ее это по-настоящему волнует.
— Действительно ужасно, так как одна из посетительниц распорола себе щеку, — добавляю я.
Папа перестает смеяться. Это дополнение я только что придумал. Ведущая «Последних новостей» с ужасом прижимает руки к лицу.
— Боже мой!
Атмосфера кардинально меняется. Папа хватает меня за плечо и с силой его сжимает. Я затылком ощущаю его сверлящий взгляд и чувствую впивающиеся в плечо пальцы.
— Она…? — Даме от волнения не удается закончить предложение.
— Ей наложили семнадцать швов, — отвечаю я, — так как был поврежден зрительный нерв. — И я провожу пальцем от угла рта до края глаза, показывая, где были наложены воображаемые швы.
Папа отпускает мое плечо и уводит даму к буфету, качая головой и кидая на меня неодобрительные взгляды. Я слышу, как он объясняет ей, что это была шутка.
— Джей в своем репертуаре, — говорит он.
Мимо, обсуждая какие-то магазины, проходит группа ведущих программы «Сегодня».
— Будьте осторожны с бутербродными вилочками за шведским столом! — кричу я вслед папе и даме из «Последних новостей». Они резко оборачиваются, и их примеру следуют остальные знаменитости, которые вьются вокруг Анны Форд. — Это я накрывал шведский стол, и меня никто не предупреждал о том, что я должен вынуть вилочки.
Папа смотрит на меня с такой ненавистью, что я поднимаю фотоаппарат и запечатлеваю выражение его лица.
— А когда вы вернетесь, я расскажу вам еще пару историй! — кричу я, перематывая пленку. — Последняя приключалась со мной в фирме «Гордер и Скук». Даже папа еще ее не слышал. Возвращайтесь, и я вам расскажу. Отличная история.
Папа оставляет свою спутницу, широкими шагами подходит ко мне и, схватив за шею, волочет к летней беседке. По дороге мы минуем несколько знаменитостей, которых я пытаюсь снять, но папа выхватывает у меня фотоаппарат, срывает с моей шеи ремешок и требует, чтобы я прекратил тратить впустую пленку. Он считает, что если в кадре нет его особы, то это пустая трата пленки, и это снова вызывает у меня смех.
— Что с тобой происходит? — захлопнув за собой дверь, спрашивает он. — Это правда?
— Что именно?
— То, что ты сказал?
— Правда.
— Тебя уволили?
— Да.
Проходящий мимо Джереми Пэксмен машет нам через окно. Папа машет в ответ и бьет меня по руке, когда я пытаюсь сделать то же самое.
— Мы вернемся к этому утром, — произносит он и поворачивается к двери. Ему не терпится присоединиться к Джереми Пэксмену. Ему гораздо интереснее разговаривать с Пэксменом, нежели со мной.
— Нет уж, давай сейчас поговорим, — отвечаю я. — Я хочу знать, что меня ждет, потому что, если утром ты собираешься вышвырнуть меня на улицу, я не собираюсь возвращаться обратно и болтать об этих чертовых розах. Лучше уж я прямо сейчас отправлюсь вон отсюда.
— Как ты мог себе позволить такое сегодня! — восклицает папа.
Заглянувшая в беседку Сара видит, как мы стоим, набычившись, друг напротив друга. Она говорит что-то о десертных ложечках и, бросив на меня хмурый взгляд, выходит.
— К тому же я считал, что это отличная шутка, — замечаю я. — Специально для таких вечеринок. Ты ведь сам смеялся над Большим Элом. Так в чем же дело? Что заставило тебя изменить свой взгляд?
