— А я вот не чувствую, — почти огрызнулся Том.
— Сам-то я тоже никогда их не чувствовал, — великодушно сообщил мистер Джадд, — но знавал людей, которые говорили, что чувствовали. Но я-то на одном стою: когда дело до женщин доходит, мужчина и не разберет, на каком он свете. Послушаешь, как они языками мелют, ну и думаешь — решето, все наружу сыплется. А чуть у них секрет какой появился, так молчат что рыбы. Да проживи человек хоть тысячу лет и становись умней с каждым годом, пенни ставлю, первая же девка, которая захочет, его сразу облапошит и вокруг пальца обведет.
— Ага, — рассеянно отозвался Том, все еще тревожно меряя шагами пол.
— Ш-ш! — воскликнул мистер Джадд. Они прислушались, и Том возобновил свои метания.
— На твоем бы месте, Том, — благодушно посоветовал мистер Джадд, — я бы сел да успокоился. Ну что толку восьмерки выписывать, будто ты полицейский и не туда смотришь.
— И я бы на вашем сидел да посиживал, — кисло отпарировал Том. — Да только я же на своем!
— Жаль, что твои папаша с мамашей сюда не пожаловали. Пора бы уж сменить гнев на милость, как-никак первый их внук рождается. Вот бы и посидели все вместе по-семейному. Не по-человечески это, на свою плоть и кровь зуб держать.
Том буркнул что-то невнятное. Ему не нравились напоминания, что его родители возражали против того, чтобы он женился на Лиззи — «на гулящей девчонке без царя в голове», как выразилась его мать, — хотя, скрепя сердце, кое-какую мебель они им и отдали.
— Придут еще, куда они денутся, — пробормотал он.
— Что же, — сказал мистер Джадд, опасаясь, не уронил ли он свое достоинство, обратив внимание на столь язвящее отсутствие, — потеря невелика, не при тебе будь сказано, малый.
— Да ничего, — ответил Том, сам не зная, что именно он имеет в виду, но смутно и тоскливо ощущая, будто все пошло вкривь и вкось. Стать мужем и отцом в двадцать один год, не видеть впереди ничего, кроме добродетельного однообразия, размеченного сменой лет, точно придорожными столбами, — перспектива не из самых приятных. Да уверен ли он хотя бы, что младенец, который вот-вот сделает первый вдох, действительно его? Медлительный мозг Тома поздновато осознал, что с самого начала все думали только о Лиззи, о ее репутации и будущем, и никто не подумал о нем. Кроме его родителей, но от них он слышал только попреки. В конце-то концов больше ли он виноват, чем Лиззи? Это же она напросилась, и ничего слушать не желала, когда он ее предупреждал. И вот теперь они на всю жизнь угодили в ловушку… Может, лучше было бы махнуть рукой и не спешить подзакониваться?.. Он спохватился, что мистер Джадд продолжает говорить.
— Да, — произнес мистер Джадд, словно размышляя вслух, — странно все это. Мы же не просили, чтоб нас родили, а вот родились, а как немножко осмотрелись да устроились, бац! — уже детьми обзаводимся, которые не просили, чтоб мы их рожали. Вот так и идет, день за днем, год за годом, а их у тебя все больше и больше. Иной раз хозяйка не точит тебя, а улыбается, только чаще у нее стирка, и она на каждое слово огрызается, как старый пес, которого глисты замучили. А ты все работаешь, все надеешься, что вот дети подрастут, будут твою старость покоить, а пока приносить по пятницам пару-другую шиллингов, все хозяйке помощь. И вдруг ты и ахнуть не успел, а они уже сами за то же взялись. Вроде бы нет тут никакой цели, что ты там ни говори!
Том прямо-таки застонал. Мистер Джадд с мучительной точностью излагал его собственные мысли.
— Тем не менее, — продолжал мистер Джадд уже веселее, — я такого мнения держусь: никудышная та душа, которой ничто не в радость.
Прислушавшись, не идет ли кто-нибудь, мистер Джадд с заговорщицким видом извлек из кармана бутылочку.
— Я по дороге в «Оленя» заскочил, — сообщил он конфиденциально, — и взял четвертинку рома. В жизненных трагедиях ничего лучше рома нет. Сбегай-ка на кухню, Том, — только прежде посмотри, не там ли мать, — да притащи пару стаканчиков, горячей воды и сколько-нибудь сахару.
Пыхтя от умственного напряжения, мистер Джадд смешал в двух стаканах ром с водой и отхлебнул из одного с критическим видом.
— Не довоенный, конечно, а ничего! — произнес он свой приговор. — Ну, удачи твоему сыну, а моему внуку, Господь его благослови, хотя и явился он непрошеный.
— Удачи, — повторил Том.
— Я что всегда говорю? — продолжал философствовать мистер Джадд. — Что толку к сердцу принимать и себя изводить? Твержу матери, твержу. И что ж ты думаешь? Как об стенку горох, будто я и не говорил ничего. Колготится, изводится что утром, что днем, что вечером. То есть, если бы я ей спуску давал. Но у меня — шалишь! И ты последи, чтоб Лиззи не начала тебя поедом есть. Не то уж тебе спасения не будет. Разве что глухим прикинешься, так она тебя живо раскусит.
— Да как их остановишь-то? — возразил Том.
— Твердость! — назидательно произнес мистер Джадд. — Как говорится, железная перчатка на бархатной руке. Потачки не давать, да и посмеяться не грех. Запомни мои слова, Том: нюхать тухлую рыбу пользы нет, и верить, что фунтовые бумажки на крыжовнике растут, тоже толку мало. Хорошему, солидному человеку жизнь нужна хорошая, солидная, без ерунды. По сторонам не глазеет, делает свою работу и никому ничего не должен. Нынче как? Тут помогите, там подсобите, да еще государственные вспомоществования — нет, это не по мне. Кто себя уважает, тот сам себе помогает и ни у кого помощи не клянчит — ни у Господа Бога, ни у лорд-камергера, ни у самого короля, долгого ему царствования!
— А как же… — начал было Том, но тут дверь распахнулась, и вошел Маккол, держа на руках одеяльце, в котором извивалось что-то вроде красной безволосой мартышки самых преклонных лет. Мистер Джадд и Том уставились на нее как завороженные.
— Ну вот, Стратт! — произнес Маккол с фальшивой бодростью, протягивая сверток Тому. — Приветствуйте своего первенца. Это девочка, и мать велела непременно вам передать, что она хочет назвать ее Джорджиной в честь мисс Смизерс.
— Девочка! — воскликнул мистер Джадд и в ужасе попятился. — Девочка! Опять кому-то солоно придется, помяните мое слово!
Джорджи влюбилась, влюбилась по-настоящему, беззаветно и бесповоротно. Порой Природа устраивает все словно бы самым превосходным образом — особенно, когда готовит очередную пакость. Давай Джорджи еженедельно объявление «требуется» в самых дорогих газетах и рассматривай десятки кандидатур не находящих себе применения выпускников аристократических школ, которые «любят развлечения на свежем воздухе, умеют управлять автомобилем, ездят повсюду и занимаются чем угодно», все равно никого лучше Джоффри она для своей вакансии не нашла бы. Обременяй ее темперамент Жанны д’Арк, она услышала бы небесные голоса, твердящие кротко, но категорично: «Джорджи! Будь миссис Джоффри Хантер-Пейн». И возложи Небеса на нее этот долг, с какой охотой она повиновалась бы!
Но с Небес не донесся ни единый голос.
И — что было куда досаднее — Джоффри все не делал и не делал ей предложения.
С другой стороны, разве подобная сдержанность не была в конечном счете еще одним слагаемым суммы его совершенств? Не крылся ли дополнительный (хотя и излишний) опознавательный признак истинно английского джентльмена в том, как он предоставлял событиям медленно развиваться от прецедента к прецеденту, и не заключил скоропалительную помолвку (которую благородство уже не позволило бы ему расторгнуть), не уверившись до конца в своих чувствах и в чувствах Джорджи.
Справедливости ради следует заметить, что сама Джорджи была слишком счастлива своим счастьем, чтобы вынашивать пошлые матримониальные планы, — пожалуй, что и зря, ибо даже лучшие из мужчин нуждаются в некотором понукании. Однако все вокруг заняли провокационную позицию кретинического любования юной парочкой, а про себя ожидали решительного предложения руки и сердца с лихорадочным нетерпением, которое становилось невыносимым. Джорджи для счастья было довольно, что они с Джоффри «друзья». И ведь это самый верный путь, не правда ли? Сначала друзья, затем истинные друзья, затем старые друзья, понимающие друг друга без слов, затем робкое и, предпочтительно, неуклюжее признание — и далее к флердоранжу и «пока смерть нас да не разлучит».
Во всяком случае, так это представлялось Джорджи.
Друзьями они стали в первый же вечер знакомства, а взаимопризнанного статуса настоящих друзей достигли примерно через полмесяца. Разумеется, точные расчеты тут неуместны, но все-таки дальнейшие полтора-два месяца должны были вознести их на высоту старых друзей, понимающих друг друга без слов, а уж с нее Джоффри было бы затруднительно пойти на попятную. Джорджи бесспорно располагала временем в избытке, хотя в чисто тактическом аспекте было бы лучше, если бы Джоффри приехал в отпуск на родину в начале весны, а не в начале осени. Летние месяцы более благоприятны для неторопливо развивающихся романов, которые только и созревают в идеальные брачные союзы. По крайней мере, так считала Джорджи, и конечно, она имела полное право управляться со своими сердечными делами на собственный лад.
