— Не может быть! — вскричала Алвина. — Неужели? Какая гадость! Но ведь у них же там вечно бунты?
— Он говорит, что нет, — неохотно ответил Джоффри, — хотя мне что-то не верится. Но, конечно, они же в этой игре новички, а не ветераны вроде нас. Насколько я понял, они попросту не понимают, что такое жизнь в колониях. Англичанин, когда кончает дневные дела, прыгает в ванну, а потом теннис или гольф — и в полную силу. А этот мой знакомый говорит, что французы просто сидят со своими женщинами и болтают всякую чушь про Париж, театры, музыку и эти их грязные книжонки… прошу прощения, миссис Смизерс!
— Ха-ха-ха! — захохотал полковник. — Ни во что не играют, а сидят с женщинами и болтают про?.. Ха-ха-ха-ха! Еще виски, мой мальчик? Нет? Ну так, когда дамы нас оставят… — Тут он сдвинул брови и, словно рассерженный индюк, забормотал что-то в сторону Алвины, но беззвучно. — …мы выпьем рюмочку портвейна.
Джоффри поспешил открыть перед ними дверь.
— Не сидите очень долго, — шепнула Джорджи. — Когда папа начинает какую-нибудь свою историю…
— Хорошо! — Джоффри взглянул на нее — ей даже не поверилось — не просто с товарищеским лукавством, но с восхищением. И совсем изумил ее, добавив: — Я бы предпочел сразу пойти с вами в гостиную.
Джорджи ответила ему взглядом, в котором крайнее изумление мешалось с безграничной благодарностью, и выскочила за дверь.
Кузен рассказал пару непристойных престарелых анекдотов. Джоффри продекламировал бородатый лимерик, еще не добравшийся до «Омелы», и полковник начал длинную историю сложнейших маневров, с помощью которых взял верх над бюрократами в депо конского запаса. Три четверти часа Джоффри терпеливо его слушал и вдруг хлопнул себя по бедру.
— Простите, что перебиваю вас, сэр, но я оставил «бентли» на дороге снаружи. У вас в гараже найдется для него место?
— Тц! Тц! — раздраженно прищелкнул языком полковник в досаде, что его прервали, а главное — что у него нет гаража. — Время еще есть. Так о чем это бишь я?
— С вашего позволения, сэр, — твердо сказал Джоффри, — я бы хотел поскорее убрать его под крышу. Роса сейчас выпадает сильная.
— Ну хорошо, — буркнул полковник. — Вы, нынешняя молодежь, цацкаетесь со своими проклятыми автомобилями, словно они ценнее лошадей. Идите найдите мою девочку, она вам покажет, куда ее убрать.
— Боюсь, это всего лишь старый сарай, — виновато сказала Джорджи, усаживаясь в автомобиле рядом с Джоффри. — У нас нет ни гаража, ни автомобиля, а я так бы хотела уметь им управлять.
— Я вас в два счета научу ездить на этом драндулете. Проще простого. Немножко смелости — и все.
— Правда научите? Чудесно! Я так мечтала… сейчас направо. Да, в ворота. Подержать створку?
— Нет, я проеду. Прямо вперед?
— Да, по старой дороге… Остановитесь!
Джорджи выпрыгнула на землю и потянула на себя дверь сарая, совсем провисшую на заржавелых скрипящих петлях. Сверхчеловеческим усилием Джорджи сумела ее открыть, не призвав Джоффри на помощь.
— Боюсь, это всего лишь старый сарай, — повторила она.
— Ничего лучше и не требуется! Да тут места хватит на десяток машин.
Он выключил мотор, погасил фары и с усилием закрыл старую дверь.
— Замечательно! — сказал он, когда они шли назад к дому под мягким летним небом в туманных облачках звезд, под могучими темными вязами, тихо шелестящими невидимыми листьями. — Просто замечательно снова оказаться в Англии!
— Наверное.
— Видите ли, в тех краях до того порой бывает одиноко!
— Такая там глушь?
— Три мили до ближайшего дома и двадцать пять — до ближайшего города. Только его и городом не назовешь.
— Ах, как вы иногда должны тосковать по родному дому!
— И по дому, но больше по человеческому обществу. Конечно, у женатых все по-другому, но бедным холостякам приходится туго. Знаете, вы ведь первая девушка, то есть белая девушка, которую я увидел за два года.
— Неужели?
— Странно, а? За столом я прямо глаз от вас отвести не мог: платье такое воздушное, золотой кулон. Вы на меня не рассердились?
— Я… ну, конечно нет… но я даже не заметила… я…
— Естественно, вы обо мне даже не думали, а я вот невольно подумал, сколько мы, такие, как я, теряем, потому что лишены общества благовоспитанных девушек. Как-то грубеешь.
— Ах нет, ничего подобного… я…
— Вы не обиделись, что я это сказал?
— Конечно нет! За что?
— Спасибо. Я… я надеюсь, мы будем настоящими друзьями, пока я тут. До чего любезно, что ваши родители меня пригласили!
— Я уверена, что будем, — сказала Джорджи, и слова эти прозвучали как песнь победы. — Что нам может помешать?
Она вбежала в гостиную со звонким смехом, от которого кузен брезгливо поморщился, Алвина сверкнула глазами поверх очков, а полковник подумал, что, уж если у человека нет сына, все-таки приятно видеть подле себя счастливую дочку.
Точно конклав суровых колдунов, мистер Джадд, мистер Стратт и доктор Маккол сидели в жалкой парадной комнатенке коттеджа Тома, ожидая, когда появится на свет вклад Лиззи в мировое народонаселение. Маккол подавлял раздражение. Его совет, что Лиззи следует отправиться в больницу графства, неожиданно для него был принят в штыки и самой Лиззи, и мистером Джаддом. Возражения Лиззи были иррациональны: в больницу отправляют, если только доктор думает, что ты умрешь, а если он и не думает, так в больнице тамошние звери тебя обязательно уморят, потому как интересуют их только всякие смертельные опыты на пациентах. Мистер же Джадд, как известно, был противником всех таких институтов чисто из принципа. К тому же грядущий внук появлялся на свет при достаточно сомнительных обстоятельствах, и вовсе ни к чему, чтоб его потом обзывали еще «нищим пащенком» и «приютским отродьем». Так рассуждал мистер Джадд, который неизвестно почему, но упорно считал все социальные услуги благотворительностью и напрямую связывал их с приютами, богадельнями и работными домами. И вот Лиззи разрешалась от бремени у себя дома, точно знатная леди, но при полной и прискорбной нехватке всего необходимого. К тому же новая патронажная сестра, нервничая, по неопытности вызвала доктора слишком рано, но не настолько, чтобы он мог успеть съездить куда-нибудь еще. Миссис Джадд, вновь и вновь впадая в пароксизм отчаянного, но бессмысленного желания как-то чем-то помочь, то принималась греть на кухне воду, и кипяток с оглушительным шипением выплескивался на плиту, то усаживалась на верхней ступеньке, накидывала передник на голову, затыкала уши и ждала, не потребуется ли наконец кликнуть доктора наверх.
Погода и фабричные новости были уже полностью исчерпаны, и Маккол в сердитом молчании оглядывал парадную комнату, которую Лиззи усердно старалась сделать покрасивее, располагая недостаточным для того материалом. Линолеум на полу щеголял узором из зеленых квадратов под кафель с прихотливыми, но нечеткими ярко-желтыми арабесками на них. Эта цветовая гамма, сама по себе жутковатая, мучительно дисгармонировала с обоями, где сочносиреневые банты удерживали гигантские розовые пионы на нежно-лиловом кружеве трельяжа. Мебель, пожертвованная молодым их родителями, мешалась с той, которую Лиззи по своему вкусу отобрала из эдвардианских запасов криктонского старьевщика. В результате глиняная головка мексиканской девушки с реальной папиросой во рту стояла на ветхом, но благородном комодике конца восемнадцатого века, а два новеньких скрипучих плетеных кресла соседствовали с шестью гнутыми орехового дерева стульями из гостиной Джаддов. Маккол, обставивший свое жилище мебелью под семнадцатый век и поддельными шератоновскими гарнитурами, естественно, имел право взирать на это прискорбное безобразие с гордым презрением и почти уайльдовской печалью.
Том Стратт сидел на самом неудобном стуле, ссутулившись и зажав руки между коленями. Мистер Джадд, внешне исполненный тихого достоинства, внутренне весьма взволнованный и возбужденный, попыхивал трубкой, изредка поскрипывая креслом. От вонючего дыма у Маккола запершило в горле — сам он при исполнении профессиональных обязанностей никогда не курил, — и его одолел кашель.
— Что это за порох вы курите, Джадд?
— Махорку, сэр. Вообще-то я не совсем этот сорт курю, но мне ее мистер Перфлит подарил. Фунт, когда уезжал, и еще фунт на той неделе, когда вернулся.
— Ах так! Ну, он мог бы преподнести вам что-нибудь не настолько опасное для ваших и чужих легких. Может, откроем окно?
— Том! — сказал мистер Джадд, продолжая курить и безмятежно игнорируя намек, слишком уж по его мнению бесцеремонный. — Открой окно, оба открой, да пошире. Просто диву даюсь, сэр, как внимательный наблюдатель со стороны, до чего же доктора свои мнения меняют. Когда я совсем сосунком был, про приходских врачей тогда еще и не слыхивали, а лечил старый джентльмен, приезжал из Криктона в двуколке. Он мне хорошо запомнился, потому что у него борода была по пояс, и от нее табачком и коньяком разило ну прямо до небес. Так вот, сэр, как сейчас помню, он моей старушке-матери, ныне покойной, строго-настрого наказывал: «Миссис Джадд, — говорит, — хорошенько ребенка закутывайте, а окна держите закрытыми. Чтоб его не продуло на сквозняке», — говорит. А теперь, выходит, все как раз наоборот. Доктора стоят за свежий воздух, как они его называют. А по мне — напрасно это. Я всегда с закрытыми окнами спал и буду спать. Утром идешь на работу, а у чистой публики в спальнях все окна настежь. Это же называется искушать Провидение, сэр, да и полиции лишняя работа — какое грабителям-то облегчение.
