— Я не понимаю.
— Мы расстались. Тем вечером, когда Альбина попала в аварию, мы с ней расстались. В тот день, я сказал, что больше не люблю ее, она где-то напилась и села за руль. Я помню, как она звонила мне, она была пьяна и что-то кричала, я слышал шум, а потом… тишина… Это было ужасно.
Не верю своим ушам.
— Я чувствовал свою вину, любой бы чувствовал, и я не мог ее бросить. Когда она пришла в себя, мы договорились, что все будет как прежде. Я был не против, я должен был как-то загладить свою вину.
— Это все звучит, как какое-то безумие.
— Я знаю.
— Зачем, ты рассказываешь мне это? — Я вытираю, выступившие на глаза слезы.
— За тем, чтобы ты не заставляла делать меня то, чего я не хочу. Уже ничего не изменить, я все решил. И это не просто решение, это знак. Я, наконец, понял, для чего все это было, я встретил тебя, все это привело к тебе.
— Так значит, я ничего не могу изменить?
— Ничего.
Все это глупо. Если он говорит правду, а я почему-то верю ему, именно сейчас, я ему верю, а значит, я не имею права просить его о том, о чем я прошу. Я понимаю, что сама бы я никогда не смогла выйти замуж за человека, которого не люблю.
— Так значит, теперь, ты уйдешь?
— Если, ты попросишь меня остаться здесь, с тобой..
— Нет.
— Хорошо, я понял. Так… это все?
— Звучит, как прощание. — Я натягиваю улыбку на лицо и вытаскиваю из кармана глиняную подвеску, которую мне дал мальчик в костюме звезды.
— Что это?
— Я хочу, чтобы это было у тебя.
— Прикольная штука.
— Говорят, она приносит счастье. Сохрани это.
Выражение лица Андрея, становится серьезным.
— Обязательно сохраню. У меня тоже для тебя кое-что есть.
Из кармана своих штанов, он достает ключ от моей комнаты и протягивает его мне.
— Спасибо, что вернул.
— Он, ведь, больше мне не нужен. Жаль, что я теперь не смогу приходить и смотреть, как ты спишь, это было забавно.
— Ты наблюдал, как я сплю? Это жутко.
— Это смешно, ты сосешь большой палец во сне.
— Это не правда! — Я смеюсь и слегка толкаю его в грудь.
Мы пытаемся обняться, и мне немного грустно, что это действительно, выглядит, как прощание. Я обвиваю руками торс Андрея, прижимаюсь головой к его груди, слышу биение его сердца и думаю о том, как я мечтала избавиться от этого придурка, а теперь, когда он съезжает, мне становится грустно, я чувствую себя одинокой. Признаться, меня забавляло, иногда видеть по утрам его заспанное лицо, то как он лениво набирает воду в чайник, напевая какие-то мелодии себе под нос. Он раздражал, но он вносил частичку жизни в этот дом.
— Ну, все. — Я отстраняюсь. — Пока.
— Удачи, рыжик.
Я улыбаюсь, мы еще какое-то время смотрим друг на друга, я хочу, что-то сказать, но забываю что, потому что в этот момент я слышу какой-то грохот, а затем мамин крик. Немедля, мы с Андреем выбегаем в коридор, все внутри меня начинает трястись, когда я смотрю вниз лестницы. Ноги мои слегка подкашиваются и, я чувствую, что сзади, меня кто-то придерживает. Все вокруг теряет смысл, приобретает невидимость, я ничего не слышу, кроме каких-то отдаленных возгласов и воплей, я ничего не вижу, кроме того, что происходит внизу.
Полгода спустя
— Это было безумием. Я не помню, как приехала полиция, скорая помощь, даже не помню, как Альбину выносили из дома. Мои руки были в крови, я помню, что сидела на полу и кричала.: «Мам, что случилось, что случилось?» Мать будто не слышала меня. Я помню, как отец выскочил из кабинета. Кажется, это он вызвал скорую. Такое уже происходило, мы все думали, что это панические атаки, — последствия аварии. Я прежде никогда не видела, как это происходило, я очень испугалась, но я думала, что все обойдется, несмотря на количество крови, которая была повсюду, на лестнице, на полу. Она умерла через три минуты после того, как ее привезли в больницу. Они даже, не успели довезти ее до реанимации.
— Не представляю, что тебе пришлось пережить.
— Я была разбита, но самое ужасное было потом, когда мы узнали, что Альбину никогда не посещали панические атаки, она была здорова, и все те вещи, которые она делала с собой не были, помутнением рассудка, это все было осознанно.
— Как вы это узнали?
— Она оставила нам записку. Она писала, что ненавидит нас, ненавидит меня, она, можно сказать, обвинила меня в своей смерти. Было мерзко читать это, потому что я знала, что все это правда, я просто никогда не думала, что моя сестра способна на это. Она была для меня ангелом, да и, пожалуй, им и осталась.
— Ты до сих пор винишь себя?
— Это оправдано. Если бы не я, этого могло не произойти, я не могу не винить себя.
— Ты не думала о прощении?
Я усмехаюсь.
— Вы говорите, как любой стандартный психолог.
— Но ты, на самом деле, должна простить себя. Не твоя вина, что случилось с твоей сестрой, это был ее выбор, ты не могла помешать этому.
— Это моя вина и вина Андрея, это будет до конца жизни связывать нас обоих, потому что, если бы..
Я замолкаю, все с интересом слушают меня, их взгляды наполнены сочувствием. Надо же, раньше я слушала их, наслаждаясь их грустными историями, а теперь они слушают меня. Кто-то из них наверняка думает «Вау, эта бедная девочка, умеет разговаривать».
— Настоящая любовь всегда проходит через испытания. Вы двое ни в чем не виноваты, я хочу, чтобы ты поняла это.
— Любовь? — Я выдавливаю из себя смешок. — Моя сестра считала, что я похотливая сука, позарившаяся на любовь всей ее жизни. Она так и написала в своей записке. Если бы она хоть как-то намекнула о том, что происходит у нее в голове, я бы смогла убедить ее в том, что у нас с Андреем ничего никогда не было. Я не знаю, что он сказал ей, перед тем, как уйти, но я думаю, это и стало апогеем.
— Что насчет родителей?
— Мать считает, что мы убили ее дочь. Она даже умудрилась устроить скандал на похоронах. Чертова психопатка набросилась на Андрея с кулаками, угрожая расправой. Я же, получила пощечину и запрет переступать порог ее дома. Пять дней я жила у Андрея, мне дали отдельную комнату, а этот, всегда ошивался рядом, мы даже не разговаривали, но я видела, что ему тоже больно, и он боялся… Я думаю, он боялся, что я сделаю что-нибудь с собой.
— На это были причины? — Виктория Александровна задавала вопрос за вопросом, а я без всякого труда отвечала на них, я говорила и говорила, будто освобождая себя. Я никому никогда этого не рассказывала, а теперь меня сразу сидели слушали десяток человек.
— Может быть. Я выглядела обезумевшей, все потеряло для меня смысл. Я жила с мыслью о том, что я убила свою сестру. Я бродила по улицам, словно зомби, я не думала ни о чем, кроме того, что произошло с моей сестрой, почему это произошло, и как бы я могла остановить это. Иногда, я правда думала о смерти, своей смерти, представляла, как меня сбивает грузовик или автобус, или как я падаю с большой высоты и мои хрупкие кости разламывается пополам. Я думаю, Андрей видел, что я была на грани. Я ненавидела его, ненавидела себя.
— Что останавливало тебя? От суицида.
— Вы серьезно спрашиваете об этом? — Я усмехаюсь. — Я не знаю, может, я боялась? Боялась причинить себе боль, хотя… Я ведь проткнула себе руку ножницами. — Я поднимаю свою руку и показываю всем заметный шрам на своей ладони.
Я вернулась к себе в комнату, после того, как письмо Альбины оказалось в моих руках. Я почувствовала адскую душевную боль, перерастающую в физическую. Я хотела кричать, но не могла себе этого позволить. Я заткнула свое лицо подушками, чтобы никто не слышал моих рыданий. Я так сильно хотела кричать, что прижимала подушки к лицу еще плотнее. Кажется, мне уже не хватало воздуха. Я старалась унять свои рыдания, но я была бессильна, я не могла это контролировать. Мои мысли крутились в одном направлении: «Это моя вина, это моя вина, это все я, я все испортила». Я хотела, чтобы боль ушла, я хотела, чтобы кто-то помог мне, — исцелил меня, но я знала, что это невозможно. Я чувствовала, как все внутри меня умирает, грудь сдавливало, мне не хватает воздуха… Мне нужно было сконцентрироваться на чем-то другом, я пыталась копаться в своих мыслях, в поисках «якоря», но ничего не находила. Я должна была заглушить это, иначе я бы свихнусь. Заглушить. Заглушить. Заглушить… Прокручивая в голове свою студенческую жизнь, я вспомнила своих отстойных «друзей» — наркоманов, с которыми мы частенько собирались неподалеку от местной свалки. Мне казалось, что у меня столько общего с этими кретинами, хотя я всегда считала их более сумасшедшими, чем я. Я курила травку, от нечего делать, они же курили ее, чтобы «избавиться» от проблем. У Филиппа были нелады с предками, папаша постоянно избивал его, и самое странное, что этому придурку это нравилось, он говорил нам, что физическая боль заглушает душевную. Филипп уж точно был мастером по заглушке душевной боли, я видела его руки, они все были в мелких порезах. Он, конечно, скрывал это длинными рукавами толстовки, но пару раз мне удалось узреть его шрамы. Я сначала, подумала, что это родители издеваются над ним, но потом до меня дошло, — он заглушал свою душевную боль, причиняя себе физическую. Следовать примеру этого парня было глупо, особенно, учитывая то, что в конце концов он свел счеты с жизнью, я же делать этого, точно, не собиралась.
