— А кому она могла сказать?
— Ну вам, например, Анатолий, — хитро блеснул глазами следователь, и я понял, что отнюдь не один я здесь забавляюсь. — Вам она говорила, куда она могла бы уехать?
Может быть, и вызывали–то только для этого вопроса, а?
— Нет, Евгений Петрович, мне она не сообщала о том, что собирается уехать.
Я думаю, что здесь я ему немножко соврал, ведь ты говорила, что исчезнешь, но «исчезнуть» и «уехать» — не одно и то же, правда?
— Я не знаю, где она сейчас. И мне интересно, кто вам сказал, что она исчезла. Может, он и знает, — вконец осмелел я.
— У исчезнувшей Елизаветы Супранович в Кобрине живет бабушка, с которой она всегда созванивалась не реже раза в неделю. Кроме того, у нее есть несколько подруг. И все эти люди обратили внимание следственных органов на то, что всякий вид связи с Елизаветой Супранович отсутствует, а ее саму никто не видел уже очень долгое время. Мы не могли не отреагировать. Кроме того, в зарубежные средства массовой информации поступила наводка…
— Вами же и данная, — разошелся я, — ну признайтесь же! Если у нас с вами разговор по душам!
— О причастности МГБ к антигосударственным изданиям, выходящим за рубежом, я слышу впервые, — профессионально парировал он. — Но тот факт, что даже они заговорили об этом исчезновении, не оставлял нам шанса на безделье. Мы начали дело.
— Об исчезновении или об убийстве? — задал я вопрос, подсказанный вампиром.
— Дорогой вы наш Анатолий Петрович! В криминалистике до тех пор, пока не найдено тело, об убийстве не заявляют. Тело же не найдено!
Мне подурнело от того, что он сказал о тебе «тело», и я покорно замолчал.
— Когда и при каких обстоятельствах вы виделись с гражданкой Супранович в последний раз?
— Восемнадцатого ноября, — выдал я, пожалуй, чересчур поспешно.
— То есть накануне ее исчезновения, — медленно сказал он.
— А вы уверены, что исчезновение произошло восемнадцатого ноября?
— Совокупность факторов, Анатолий Петрович, позволяет следствию предположить, что исчезновение произошло восемнадцатого ноября около полуночи, — сухо выдал он. — Когда именно и где вы встречались с Елизаветой Супранович восемнадцатого ноября?
— Вечером.
— Во сколько?
— Вечером.
— Точнее!
— Ну, — я решил сдаться (все равно ведь без протокола). — Около двадцати ноль–ноль.
— Это позволяет заключить, уважаемый Анатолий, что вы были последним человеком, видевшим гражданку Супранович. Где состоялась ваша встреча?
Тот самый вопрос, которого я так боялся.
— Ну… Я не помню… Я не помню, Евгений Петрович. — Я бы сам себе не поверил, Лиза! Как это жалко смотрелось! Я ожидал дальнейших вопросов и, может быть, даже угроз.
Следователь опустил голову и откашлялся.
— Хорошо, — сказал он. — Хорошо.
Защитная магия, которую предложил обсыпанный перцем вампир, сработала. «Не помню», кажется, защищало.
— Я не могу заставить вас это вспомнить, — задумчиво сказал следователь. — Современная медицина не знает препаратов, освежающих память. Обычно у нас в таких ситуациях человека помещают под арест месяца на полтора–два, и у него появляется достаточно времени, чтобы вспомнить все нюансы дела, по которому с ним беседуют.
Его интонация изменилась. Я в ней услышал полную готовность меня арестовать, и, главное, я не видел ни единой причины, по которой он не мог бы этого сделать. Я был здесь, у него. Машина стояла у дома.
— Но я не буду вас арестовывать. Я просто предложу вам внимательно задуматься о следующем. Просто сами вот посидите и подумайте. Вы — последний, кто видел Елизавету в живых. После этого ее не стало. И почему–то вы отказываетесь сообщить следствию место, где состоялась ваша встреча. Это нормально? Это не должно меня, как следователя, навести на определенные подозрения?
Тут какая–то защитная пленка, которая предотвращала меня от споров с этим человеком, продолжавшим употреблять прошедшее время в отношении тебя, милая, прорвалась. Как будто я допускал, что ты это слышишь и каждый раз поджимаешь губы, когда я не поправляю его.
— С чего вы взяли, что Елизавета Супранович, как вы выразились, «перестала существовать»? Это что за слова такие? Это разве профессионально? Вы ведь сами говорите: нет тела — нет убийства, а Елизаветы — нет…
— Я, если вы внимательно меня слушали, нигде не употребил слово «убийство». Хотя мне, как, поверьте, довольно опытному оперативнику, представляется, что картина, найденная следственной бригадой на квартире на Карла Маркса, позволяет предположить, что Елизаветы Супранович нет в живых.
Нет, Лиза, я еще чувствовал, что мной могут играть, но в моих ушах заходили огромные молотки, а в глазах запульсировало (интересно, считывал ли он это с меня, как тот любящий пиво физиогномист?).
— Да что ж там было? — спросил я, охрипнув.
— На следственном языке это называется «следами борьбы»: перевернутая мебель, разбитая посуда. Кровь, которую — мне грустно говорить об этом, Анатолий Петрович, — удалось идентифицировать именно как кровь Елизаветы Супранович — сопоставляя с данными ее медицинской карты. Хотите посмотреть снимки?
Я помотал головой, как безумный. Не надо. Сейчас надо успокоиться и продолжать беседу в таком… Спокойном тоне. Нет в живых? Что он, блядь, плетет, Лиза? Что это он… А… Кабинет поплыл в сторону, но я удержался. Спокойно, Лиза. У тебя… под сердцем, как ты выразилась, был ребенок министра госбезопасности Муравьева. Ты очень боялась преследования. Ты хотела замести следы. Конечно же, перевернутая мебель. Конечно же, кровь, из проколотого (и тотчас же смазанного духами, я надеюсь?) пальца. Да, да, все сходится! Но почему я заговорил об этом вслух! Что я за дурак? Я начал доказывать ему, что ты — жива!
— …жно ведь допустить, что Елизавета не хотела, чтобы кто–то знал, что она — подалась в бега, правильно, — это все говорил голос меня, желавшего именно это утаить, Лиза! Извини! Я просто очень хотел убедить, что ты жива. — И вот, вместо того чтобы просто тихо исчезнуть, она перевернула мебель в квартире, организовав следы борьбы. И ну… Накапала вам крови из пальца.
Следователь посмотрел вверх, по всей видимости, демонстрируя презрение к моему идиотизму, но моя версия мне лично представлялась очень даже…
— Анатолий, — сказал он, вытаскивая пачку каких–то документов, — на месте преступления обнаружена не только кровь и другие физиологические жидкости и фрагменты тканей.
— А какие у человека есть физиологические жидкости? — спросил кто–то за меня.
Евгений Петрович хмыкнул так, будто в присутствии иностранца рассказал друзьям анекдот, а вот иностранец не понимает, а друзья все уже давно хохочут.
— Ну, в нашем конкретно случае (его руки распечатывали пакет с документами) речь, по всей видимости, следует вести о содержимом кишечника, как это ни глупо звучит, вывалившемся в результате его рассечения. Произошедшего в результате, возможно, множественных проникающих ножевых ранений, но это уж с моей стороны непрофессионализм — я предполагаю то, чего знать не могу (пакет развязался, одна из фотографий пошла лицом вверх, к моим глазам). К тому же, если вы даже объясните мне, каким образом Елизавете удалось выдавить из своего пальца такое количество крови, это не ответит на вопрос о том, зачем же для имитации своего исчезновения она пробила себе желчный пузырь, о чем, опять же, свидетельствует оперативная картина.
Фотография, наконец, окончательно повернулась ко мне, а мои глаза увидели то, что он мне показывал. Там. Ох. Там. Блядь. Я не могу. Буду говорить. Чуть сбивчиво. Лиза. Блядь. Там была сфотографирована. Там гостиная была. Белая гостиная, с роялем. И вот стул один перевернут, а пол и ковер или шкура — я не помню, что там — блядь… Прямо посреди, пятном черного моря на физической карте мира… Чрезмерное, огромное и очень страшное, Лиза, — пятно крови… Там же… И он говорит, что кровь — твоя, блядь, сколько ж в тебе осталось… Что это за… И эти жидкости… И это может, конечно, быть инсценировкой, но откуда столько твоей крови? И комната — та самая, я как будто под лупой ее осмотрел — ах да, это он просто разные фотографии показывал, в том числе — ту, где только пол крупным планом, на макросъемке.
— Вместе с тем нельзя доказательно утверждать, что кусочки внутрикишечной массы и желчь принадлежат именно Елизавете Супранович — при жизни пункции у нее не брались, окончательный ответ даст осмотр тела. Когда оно будет найдено.
Его голос говорил что–то, а я думал, думал, и воздуха стало так мало, Лиза!
— Я хочу сделать официальное заявление, — выдал я, уже глядя на себя как бы со стороны. Но что еще мне нужно было делать? Я не знаю. — Я хочу обратить внимание следствия на то, что у Елизаветы Супранович была, как вы выразились… Романтическая связь с министром государственной безопасности Николаем Муравьевым (извини, извини, извини!). Поэтому в том случае, если будет доказано убийство Елизаветы Супранович… Муравьев… И его ведомство… К которому вы тоже…
