Возразить было нечего. Мама замолчала. Робко она глядела на дочь, словно ждала от нее слова, способного оправдать. "Не-на-ви-жу", - Маша произнесла раздельно, и мамины глаза налились слезами. "Да как ты... как ты смеешь?" Отец сорвался в фальцет и, вскочив с места, замахнулся неловко. Руку, изрезанную скальпелем, дергало надсадно. "Сядь и прекрати сцену". Ненависть, рыкнувшая в ее голосе, вернула отца на место.
"Машенька, Машенька", - не понимая, мама заплакала жалобно, и Маша дернула плечом. "Не плачь. Ты все сделала правильно, кроме одного: эту суку надо было убить раньше. Просто не вызывать врача. Помнишь, - мама слушала потрясенно, - ты говорила, когда-то, в юности мечтала поступить в медицинский? Ты просто не знаешь, они не дают клятву Гиппократа. У них другая - советского врача. Эта клятва - самая хитрая, потому что тот, кто ее дал, может ничего не делать для Паньки, и никто на свете не посмеет его обвинить". "Мария! - отец возвысил голос. - Ты говоришь, как... нелюдь! - Маша усмехнулась. - Нет, ты послушай, есть же книги, прекрасные книги. Все они о человечности... Ты же читала. Вся русская литература..." Он замолчал. "Это - в другой жизни, где клятва Гиппократа, - она ответила и поднялась с места. - Ладно. Как я понимаю, наверняка ничего не известно. Сейчас, - Маша обращалась к матери, - надо полагать, ты отправишься в больницу, чтобы узнать про Паньку. Во-первых, желаю приятных вестей, а во-вторых, не забудь пригласить на поминки. Этого праздника я ни за что не пропущу".
Добравшись до постели, Маша легла и отвернулась в угол. Тихие голоса шуршали за дверью. "Оставь, оставь, она не знает, что говорит, она - добрая девочка", - мамин голос вставал на защиту. "Она - чудовище, неужели ты не видишь?" - отец отвечал сокрушенно.
Закрыв глаза, Маша думала о том, что объяснять нечего. Все свернулось мертвой петлей - некому разорвать. Мать, втайне мечтавшая о Панькиной смерти, потому что только так могла получить отдельную, Панька, смертельно ненавидевшая их семью, врач, погрузивший на носилки... Маша представила: вот Панька выжила и осталась инвалидом. Если в приют, комнату оставят за ней: под присмотром государства проживет лет сто. "Вот именно - в государственном смысле..." - что-то важное мелькало в голове, Маша силилась понять. Ненависть иссякла. Сквозь бинт, давивший руку, она дула, унимая боль. История, казавшаяся необъяснимой, становилась похожей на теорему, которую требовалось доказать.
Теорема строилась вокруг коммунальной квартиры: это условие было необходимым и достаточным. Отец, дослужившийся до главного инженера, не мог потребовать отдельной потому, что был евреем; мать, ненавидевшая соседку и втайне мечтавшая о Панькиной смерти; врач, давший свою клятву, но имевший право не остаться. Здесь - главное звено. Врач, связанный клятвой, поставил родителей перед выбором: жить Паньке или умереть. Теперь оставался один шаг, и, подув на ладонь, Маша решила: все, что делалось в этом государстве, было придумано так, чтобы все остались виноватыми. И мать, и отец - оба становились жертвами, и никакие ладони, изрезанные скальпелем, этого не могли одолеть. Черный паук, придумавший советскую клятву, действовал наверняка: получив квартиру ценой Панькиной смерти, мать всегда будет помнить о том, что виновата.
Боль, пронзавшая ладонь, поднималась по лучевой кости. Стиснув зубы, Маша поднялась и вышла в родительскую комнату. Они сидели у стола. Маша собрала силы и улыбнулась: "Простите меня, сегодня - трудная ночь. Почти не спала, но спать не хочется. Давайте так: я сама поеду в больницу и разузнаю про Паньку, поговорю с врачом. Может, еще жива..." Убеждая, она боялась, что мать откажется, но та встрепенулась и закивала.
План, сложившийся в голове, имел множество неизвестных. Если бы не рука, Маша соображала бы быстрее, но теперь она не решилась без подготовки. Отцовская записная книжка нашлась в портфеле, и, полистав, она набрала телефон тети Цили. Как на грех, откликнулся Ленька, и, сплетя что-то про Екатерину Абрамовну, Маша спросила номер. Брат усмехнулся, но продиктовал.
Юлий откликнулся испуганно. Маша попросила о встрече: "Я очень прошу вас - прямо сейчас". - "Конечно, конечно", - он отвечал торопливо. "Пожалуйста, возьмите с собой деньги. Побольше. Рублей пятьдесят". О деле Юлий не спрашивал. Договорившись о месте встречи, Маша положила трубку.
Этой ночью "неотложка" возила на Софью Перовскую, так что путь до Панькиной больницы не занял и получаса. До встречи с Юлием оставалось минут двадцать, и, войдя в вестибюль, Маша приблизилась к окошечку. Она назвала фамилию, и, заглянув в журнал, тетка подняла глаза: "Умерла", - она буркнула и прикрыла створку. Маша закусила губу. Теперь, дождавшись Юлия, оставалось договориться с врачом. "Господи, как же так?.. - Здоровой рукой она надавила на створку. - Это - бабушка моя. Ночью увезли. Мама так плачет... Скажите, я могу поговорить с врачом?" - "Ладно, поднимись на отделение. Если с ночной не сменились". - Тетка, дежурившая в соседнем окошке, поглядела сочувственно. "Спасибо вам, сейчас, только брата встречу", - улыбаясь жалобно, Маша пятилась к двери.
Юлий дожидался, пританцовывая. Время от времени он поглядывал на часы. Подходя, Маша заметила: его лицо светилось радостью.
"Ночью, когда я была в больнице, заболела соседка, старушка. В детстве она за мной присматривала, когда родители уходили на работу. Мама вызвала "неотложку", увезли сюда, в эту больницу". Они шли по набережной канала, и Маша рассказывала вдохновенно: "Если бы я была дома, конечно, я сообразила бы поехать с нею, мало ли, поговорить с врачом... Вы же знаете, как у нас относятся к старикам..." Юлий кивал, понимая. "Конечно, я могла попросить у родителей, но разве им объяснишь... Привыкли, что все бесплатно, - она усмехнулась, но Юлий не заметил. Оскользаясь по наледи, он слушал сочувственно. - Я приехала раньше, спросила, мне сказали - состояние средней тяжести, разрешили подняться на отделение".
Дойдя до поперечного переулка, они свернули налево. Больничный козырек, занесенный снегом, был в двух шагах. Юлий остановился и, достав кошелек, вынул бумажку. "Спасибо. Я не знаю когда, но отдам обязательно". Она спрятала в сумочку. "Я подожду там, в вестибюле". Кивнув регистратурной тетке, Маша побежала вверх по лестнице.
Доктор, дежуривший ночью, успел смениться. Молоденькая сестра, заступившая недавно, выслушала горестный рассказ и посоветовала обратиться к Андрею Владимировичу: "Обход закончился. Посмотрите там, в ординаторской".
Врач отнесся внимательно. Полистав записи предшественника, он объяснил, что случай был тяжелым. Собственно, бабушка умерла в дороге, так что на отделение не поступала - в приемном засвидетельствовали и отправили в морг. "Скажите, - подсев к столу, Маша заглядывала в глаза, - Если бы не повезли, оставили дома, могло случиться так, что..." - не выговаривая до конца, она отвела взгляд. Доктор понял. "Кто знает... Возможно. В машине - тряска. Если бы капельницу, дома..." Он развел руками. Боль, саднившая ладонь, вступила невыносимо. Маша морщилась. Настоящие слезы подступали к глазам.
Не вытирая, она рассказывала о том, что мама ее - сердечница. Врач, приехавший с "неотложкой", настоятельно советовал в стационар. Мама согласилась, но теперь, когда выяснилось, что в больницу - ошибка, мама станет винить себя за то, что согласилась отдать. "Поймите, бабушку Паню не вернешь, но мама..." - всхлипнув, Маша замолчала. "Но что я могу?.. Попытайтесь объяснить, успокоить". Маша видела, он хочет помочь. "Знаете, - взгляд ее просветлел, - одно дело, если скажу я, другое, если от вас, ну, не знаю, записка, дескать, в больницу увезли правильно, врачи сделали, что могли, бабушка доехала, но умерла под утро... Я очень прошу вас, напишите, всего несколько слов... Я, - Маша оглянулась. Кроме них в ординаторской не было ни души, - могу заплатить".
"Ну, зачем вы так? Я же понимаю", - подтянув лист бумаги, доктор взялся за ручку. Написав с пол-листа, он поставил размашистую подпись. Маша прочитала и вынула деньги. "Перестаньте". Он поморщился и отвел ее руку. Она сложила хрусткую бумажку и сунула в сумочку.
По коридору бродили больные. Грубые рубахи торчали из-под синих байковых халатов. Где-то внизу лежала голая Панька. Задержавшись у окошка, Маша прочитала: с ее слов он записал верно. Она представила себе, как предъявит матери, и эта мысль отдалась смехом: "На хитрую лопасть..." - Маша вспомнила поговорку. Снова она не оплошала, найдя решение технической задачи, предложенной пауком. "Великая русская литература..." - отцовские слова обретали правильный смысл. Тот, кто верит писателям, не может отвергнуть написанного. Родители прочтут и поверят. Поверив, они не станут винить себя в Панькиной смерти. Проклятый паук просчитался именно здесь.
"Все в порядке, - спустившись вниз, Маша нашла Юлия глазами, - сейчас значительно лучше. Лежит в реанимации. С врачом поговорила, денег дала", - Маша перечисляла ясным голосом. Так она решила, спускаясь по лестнице: сэкономленные деньги могли пригодиться.
