"Все в порядке, - спустившись вниз, Маша нашла Юлия глазами, - сейчас значительно лучше. Лежит в реанимации. С врачом поговорила, денег дала", - Маша перечисляла ясным голосом. Так она решила, спускаясь по лестнице: сэкономленные деньги могли пригодиться.
Юлий кивал, пряча глаза. Не задав ни единого вопроса, он проводил до остановки. Подошедший автобус распахнул створки дверей. Узор, покрывавший заднее стекло, был венецианским. Водитель тронулся с места, и темная шапочка, замаячившая на площадке, стала похожей на цветок, вставленный в узорчатый бокал. Юлий шел к метро, внимательно глядя под ноги, словно боялся поскользнуться и упасть. Он обдумывал снова и снова, и каждая попытка заканчивалась неудачей. Тетка, сидевшая в регистратуре, поманила пальцем, едва Маша скрылась из виду. Приняв за родственника, она сообщила часы работы морга и предупредила о том, что вещи надо доставить заранее, накануне похорон. Бумажка с расписанием осталась в кармане. Юлий смял и бросил в урну. Дома он сел за перевод. Работа валилась из рук. Так и не найдя объяснения, он взялся за старые рукописи, громоздившиеся в беспорядке.
"Ну, что?" - Мама поднялась навстречу. Не отвечая, Маша протянула листок. "Царствие небесное!" - мама прочла и передала отцу. "Что ж..." - Отец потянулся к Машиным волосам. Она вывернулась из-под руки и направилась в кухню.
Соседский стол был заставлен пустыми банками. С ножом в руке Маша подобралась сбоку. Больная кисть мешала упереться как следует: лезвие срывалось. Все-таки она сумела выскрести победный рисунок и, оглядевшись, пихнула нож в грязное.
3
Панькины похороны прошли незаметно. В крематорий Маша не поехала, родители не настаивали. Потом мама ездила еще раз - что-то там дооформить. На этот раз она, вообще, все сделала сама.
Поминки устроили поздно, через неделю. Помянули наскоро. Во-первых, не пришел Иосиф: сказал, что очень занят. Во-вторых, разболелась Татка, поэтому короткое застолье свелось к родительским разговорам про жилконтору. Оттуда уже являлись - опечатать. Покачивая головой, жилконторовская тетка прошлась по квартире, заглядывая во все углы, и губы, поджатые недовольно, красноречиво говорили о том, что отдельная квартира - дело далеко не предрешенное. Даже теперь, когда мама рассказывала отцу, ее веки вздрагивали тревожно. "Надо найти какой-то ход", - она повторяла неуверенно. На третий раз Маша не выдержала: "Денег дать - вот и весь ход. Хапнет и облизнется". Протестуя, отец поднял руки. Ужас, мелькнувший в его глазах, не шел ни в какое сравнение с маминым тревожным испугом. Этот ужас шел из глубины.
"Я очень тебя прошу, - заглядывая в глаза, мама говорила шепотом, - возьми отношение из института. В этом нет ничего такого. Профком может походатайствовать. Комната девочек действительно непригодна. Комиссия признала совершенно официально. Есть акт. Если нам дадут - по закону". - "Тоня, о чем ты говоришь? - отец крутил головой. - Если по закону, зачем, скажи на милость, это самое отношение?" - "Так. - Маша не выдержала и подсела к столу - Я не понимаю, ты где живешь? Заладили - по закону... Неужели не ясно - единственный исторический шанс. Подселят молодого монтажника, будете куковать до второго пришествия. Уж он найдет себе Маню с трудоднями, притащит из ближайшего пригорода. Завесят пеленками. Будешь ходить по квартире, утираясь вонючим тряпьем, - от ярости, хлынувшей горлом, Маша задыхалась. - А ты, - она обращалась к отцу, - мало ты отработал на них евреем, чтобы хоть что-нибудь они сделали для тебя?" Отец сидел, опустив плечи. Неизбывное рабство бродило в его крови. Оно находило оправдание робости, не дававшей защитить жену и детей.
"Я не могу... Я больше не могу в коммунальной..." Мамины щеки пошли пятнами. Отец, глядевший в глаза обеим, не выдержал: "Хорошо, - его голос стал потерянным, - я возьму. Завтра же пойду к директору и возьму".
Нужны большие деньги. Дождавшись, пока родители наконец стихнут, Маша села в угол у телефона. Сумма, которую она представила, выражалась непомерной цифрой. Ни за что на свете отец не решится. Таких денег у них просто нет. Живут от зарплаты до зарплаты. Главное, ни в коем случае не посвящать в свои планы - все испортят, лягут костьми. Разговора с жэковской теткой Маша не боялась. Больше того, мысль о разговоре, в котором на ее стороне будет весомый конверт, наполняла весельем.
"Много денег, надо много денег", - губы шевелились беззвучно. За такими деньгами обратиться не к кому. Иосиф не даст. "Жених!" На себя Маша злилась за то, что сама свела его с этой дурой. С того дня, как узнала правду, не раз и не два она возвращалась к нелепому союзу. Рано или поздно все закончится его отъездом. "Глупости! - она прервала себя. - С космическим-то допуском..."
Почти что с благодарностью Маша думала о таинственном допуске, превращавшем разговоры брата в пустые фантазии. Последнее время брат все чаще заговаривал об отъезде, и эти разговоры, обретавшие привкус предопределенности, словно бы ложились на какую-то чашу. Не то чтобы они относились к ее семье - Маша верила, отец ни за что не уедет, но чаша, нагруженная чужими решениями, становилась все тяжелее.
Выйдя из угла, она направилась в кухню, но остановилась у соседской двери. Осторожными пальцами, как будто пробуя на ощупь свою будущую судьбу, Маша коснулась бумажных ленточек, наложенных крест-накрест. Вот так придут и опечатают - после отъезда. "Нет, - отдергивая руку, она сказала громко. - Не дождетесь".
Если будет отдельная, мама ехать не согласится - ни за что. Под шум закипавшего чайника мысли бежали быстрее. Ни с того ни с сего Маша вспомнила историю, которую рассказывали по телевизору: кажется, там ломали старый дом, и рабочие нашли клад - царские золотые монеты. Вот, если бы... Во-первых, немцы: мало ли, адвокат или промышленник, она мечтала самозабвенно. Мебель с лапами... Могло быть и золото. Всего в ссылку не возьмешь. Во-вторых, Фроська с Панькой. Сколько раз мама говорила: получают две пенсии, а живут на молоке и каше, не иначе, копят. Привернув горелку, Маша подкралась к соседской двери и осмотрела печать. Поиски следовало начинать отсюда.
Действуя быстро и ловко, Маша притащила кипящий чайник и, подставив носик под скрещенные полоски, направила струю пара. Струйка поднималась жидко, но канцелярский клей отмокал на глазах. Ногтем она подцепила уголок, и вся конструкция отстала, повиснув на правой створке. Тут в голову влезло стихотворение: учили в школе. Про партизана, которого фашисты собирались повесить. Накинули петлю, но веревка лопнула, и партизан, живой и невредимый, рухнул вниз.
И партизан, под виселицей стоя,
Сказал с усмешкой в свой последний час:
"Как и веревка, все у вас гнилое,
Захватчики, - я презираю вас!"
Бормоча про захватчиков, она сбегала в прихожую за ключом. Один висел под Панькиной вешалкой: жэковская тетка прихватила второй. Этот мама позабыла отдать.
Осторожно вставив в личинку, она повернула и замерла. То, что опечатали жэковские тетки, было смертью. Стоя на пороге, Маша медлила распахнуть. Прислушиваясь, она ждала малейшего шороха. В выморочной комнате было тихо. Поеживаясь, Маша приоткрыла дверь и, проскользнув, захлопнула. Собачка замка хрустнула за спиной.
В комнате припахивало плесенью. Нащупав выключатель, Маша включила свет и осмотрелась. Все оставалось как обычно, только зеркало, висевшее в оконном простенке, завесили белой тряпкой. Скорее всего, тряпку набросила мама, когда прибиралась после похорон. Буфет, стол, бумажные иконки. Взгляд скользнул вперед, но вернулся. Прямо перед ней, на широкой буфетной столешнице, темнели два предмета. Больше всего они походили на пирамидки, и, приблизившись, Маша разглядела - пепел. Две урны, Фроськина и Панькина.
Злые слезы жгли глаза. Все это время, прошедшее с Фроськиной смерти, Панька держала в квартире мертвую мать. Старая дура, ненавидевшая жидов, превратила их дом в кладбище. Сделав над собой усилие, она взяла пирамидки и переставила на стол. Приподняв обе крышки, Маша заглядывала с мучительным любопытством. То, что скрывалось внутри, выглядело совсем не страшно. Мешочки из грубой ткани. Такие вытаскивают из пылесосов - набитые пылью. Маша развела руки и покачала в ладонях. На этих весах старухи весили одинаково.
Так. Панькину привезла мама. Отец говорил, надо схоронить. Сказал: не по-божески... Мама кивала: конечно, на той неделе съезжу. Она вспомнила и усмехнулась: Панькин бог, слушающий про жидов, надо полагать, уже заждался. Не дождется. "Взять и вытрясти - на помойку, в пищевые... Ага! - она вспыхнула, - вот тогда и погляди-им..." Распахнув створку одежного шкафа, Маша шарила в поисках мешка. Под пальто нести противно. Под руки попадались какие-то тряпки. Она рылась упорно и торопливо.
В коридоре послышались голоса. Маша затаилась. Сейчас выносить опасно, родители могут услышать: она представила, какой выйдет скандал. Придется завтра - когда уйдут...
