Может, один из мужчин — это он? Точно нет. Я бы его узнал, я бы не ошибся.
Медленно еду вниз, «ситроен» неприятно покачивает. За первым поворотом, под сенью густого кустарника, стоит синий «пежо» с римскими номерами.
Вот проклятье! Он отыскал меня в этой глуши, застал врасплох. Я недооценил этого сукина сына. А это опасно, это очень опасно.
Ставлю «ситроен» рядом, достаю вальтер, взвожу курок. Надо посмотреть, кто же этот гад. Открываю дверь, выхожу, оружие наготове. Вдали слышу смех влюбленных.
В «пежо» пусто. Ни водителя, ни вещей, вообще ничего. Быстро заглядываю в кусты. Он там не прячется. Заглядываю за куст. Он стоит наверху и беседует с любовниками.
Меня пробирает дрожь. Он нашел подходящий момент, а я ничего не заметил. Если бы не эти парочки, я бы полностью оказался в его власти; впрочем, не случись они здесь, мы бы встретились лицом к лицу, и все было бы кончено. Так или иначе.
Достаю нож и аккуратно срезаю ниппели с двух колес — это задержит его на пару часов. Итак, он поехал за мной в горы — надо думать, следил снизу в бинокль, как я поднимаюсь по серпантину. Что ж, обратно в город он за мной не поедет.
Может быть, кого-то это и удивит, но это факт: люди моей профессии испытывают бесспорную и достаточно сильную гордость за результат своего труда. Возможно, у вас сложилось впечатление, что раз мои изделия недолговечны, раз ими пользуются лишь единожды, а потом бросают на месте действия, я отношусь к ним с пренебрежением.
Это не так.
И у меня есть свое клеймо.
Много лет назад — когда именно, не скажу, но было это вскоре после начала моей нынешней карьеры — мне заказали оружие для убийства одного крупного торговца героином. В те дни, когда еще надо было создавать себе репутацию, я проводил за работой гораздо больше времени, чем сейчас. Да, должен признать, на нынешних моих поделках лежит налет одноразовости, такой же, как на всех современных машинах, акустических системах и бытовой технике. Преднамеренная, заложенная в конструкцию недолговечность — часть тактики нынешних производителей. Вот только я, в отличие от производителей машин, акустических систем и бытовой техники, не халтурю.
Мне тогда показали брусок опиума. Только что из Золотого Треугольника, упакованный в промасленную бумагу, завернутый так ловко и туго, что можно было подумать — он попал сюда прямо со стойки упаковки подарков универмага «Хэрродс». Уголки были загнуты так четко, будто их прогладили утюгом. На этом кирпичике живой смерти было написано: «999 — остерегайтесь подделок». И я изобрел одну штуку, от которой не отказался и по сей день.
На каждом изделии, которое я создаю или довожу, на месте серийного номера или имени изготовителя я ставлю свой — как бы это назвать? — знак подлинности. В этом вроде бы ребячестве есть и практическая сторона: я впечатываю клеймо в ожоги от кислоты, оставшиеся после сведения исходной надписи. В наши дни судебные эксперты могут прочитать сведенный номер с помощью рентгена с той же легкостью, с какой читают газету, но новая надпись — это серьезная помеха. Впрочем, не стану отрицать: на первом месте здесь тщеславие, а не предусмотрительность.
Когда Александр Селькирк, предполагаемый прототип Робинзона Крузо, 12 декабря 1720 года скончался во время плавания от лихорадки, в наследство от него осталось довольно скудное имущество: камзол, расшитый золотым кружевом, морской сундучок, проведший с ним вместе долгие годы на острове, сделанная своими руками чаша из кокосового ореха, впоследствии оправленная в серебро, и мушкет.
Однажды, очень давно, мне довелось увидеть этот мушкет. Ничем не примечательное оружие, явно в нерабочем состоянии. Вот только он вырезал на нем свое имя, тюленя на скале и стишок.
Пометить любое мое изделие моим именем — значит отправиться прямиком на виселицу, электрический стул или под расстрел — в зависимости от того, какая именно организация или какая страна вычислит меня первой. Даже псевдоним был бы рискованным делом, подумал я тогда: меня никогда не тянуло к вымышленным именам вроде Шакала, Лиса или Тигра. Лучше уж быть известным как никто.
И с тех самых пор на каждом своем изделии вместо имени я гравирую тот короткий стишок.
Нынче вечером я как раз наношу его на «Сочими», протравливаю кислотой, сперва пропечатав слова в слое воска. Дело несложное, отнимает всего несколько минут — капаешь воск на металл и прикладываешь стальное клише, вырезанное впрок много лет назад.
Совсем простая строфа. Я сохранил орфографию Селькирка:
3 пороху драхмы
Свинцу унции 3
Шомпол с верным запалом
И всякий Умри
Я совершал промахи и полупромахи. Я этого не отрицаю. Хотя я и делал все, чтобы не ошибаться, ошибки случались. Ничто человеческое мне не чуждо. Время от времени я сажусь и перебираю в уме эти просчеты, вспоминая каждый по отдельности. Это лучший способ избежать их повторения.
Был тот заклинивший патрон, в результате чего развратник спасся, а девушка погибла. В другом случае была разрывная пуля, которая не разорвалась. По большому счету, это было неважно: стреляли в голову, объект так и так был убит. Однажды на винтовке «Джи-3», которую я модифицировал, треснул деревянный приклад. Это, в принципе, не моя вина. «Джи-3» не сконструированы под деревянные части, но заказчик настаивал. Я впоследствии узнал почему — из международной прессы. Заказчик использовал винтовку в очень жарком месте и побоялся, что пластмассовый приклад расплавится. Глупый и бессмысленный страх, но что поделать. Я изготавливаю оружие, а не диктую условия.
Впрочем, худшие мои ошибки связаны не с моим ремеслом, а с моей жизнью, точнее — с моим образом жизни.
Было два случая, когда я слишком задержался в одном месте. В первый раз — в Лондоне, в результате пришлось убрать этого идиота-рихтовщика. Второй раз это случилось в Стокгольме, и тут вина полностью на мне. Мне просто очень понравился этот город.
Нет, вру. Мне очень понравилась Ингрид. Буду называть ее этим именем, хотя на самом деле ее звали иначе. Но в Скандинавии десятки тысяч женщин по имени Ингрид.
Шведы — скучная нация, начисто лишенная чувства юмора. На жизнь они смотрят как на суровый подвиг, не как на веселый отдых от вечности. Они не признают праздных посиделок в баре, неспешных бесцельных прогулок, в них нет средиземноморской беспечности. Они как бульдоги: уж прицепились — так не отстанут, будут гавкать и стараться изо всех сил.
Секс для шведов — чисто телесное отправление. Груди прежде всего нужны для вскармливания, ноги — для бега или ходьбы, чресла — для вынашивания следующего поколения. Подобно своему климату и бесконечным хвойным лесам, шведы холодны, сдержанны, бесконечно скучны и невыносимо претенциозны. Тамошние мужчины — северные красавцы со светлыми волосами и врожденным самодовольством, проистекающим из того, что когда-то они были великой нацией. Женщины — привлекательные, светловолосые, стройные, безотказные автоматы, самовлюбленные, как породистые скаковые лошади, и дотошные, как бухгалтеры.
Ингрид была наполовину шведкой. Лицом и телом — северная богиня. Мать ее была родом из городка Шеллефтео в провинции Вестерботтен, в дальней четверти Ботнического залива, в двухстах километрах южнее Полярного круга: поди поищи другое такое же богом забытое место. Отец же был родом из Лиссикейси в ирландском графстве Клэр, и от него она унаследовала не характерную для шведов мягкость, томный голос и горячее сердце.
Слишком надолго я задержался с нею рядом. В этом и состояла моя ошибка. Мне совсем не нравилась Швеция, Стокгольм я просто ненавидел, но от присутствия Ингрид в тамошней стуже становилось теплее. Было нечто совершенно дивное в наших поездках за город — у нее была дачка в двух часах езды от города: мы проводили выходные на деревянной кушетке перед очагом, где пылали сосновые поленья, — завернувшись в меха, каждый час-другой предаваясь блуду, потягивая ирландский виски прямо из бутылки. Разумеется, тогда я был моложе.
Эта идиллия продолжалась, пока я работал над заказом. Закончив, я планировал уехать паромом на Готланд, там сменить облик и борт, добраться до Истада, потом машиной до Треллеборга и ночным судном до Травемюнде. Там взять напрокат машину до Гамбурга, а оттуда улететь в Лондон и еще дальше.
Но Ингрид удерживала меня. Она знала, что я уеду. Я сам ей сказал. А она захотела провести со мной последний уик-энд на заснеженной даче. Я дал слабину и согласился. Мы поехали туда на ее «саабе» в пятницу вечером. В понедельник утром она все еще была не готова отпустить меня в мое будущее. Я согласился задержаться до среды.
Во вторник вечером мы пошли прогуляться — несколько километров по лесу до полностью промерзшего озера, — и во время прогулки я почувствовал, что в ветках дерева кто-то прячется. Хвойные деревья опасны. Они умеют, как никто другой, держать в своих лапах личный кусок тьмы, густой и непроницаемой. В тот вечер я понял, откуда в скандинавской культуре такой пантеон троллей, гоблинов и всяких вымышленных лиходеев.
