Вчера ночью ты опять вышел на палубу и ощупью, против ветра, добрался до места, где в дощатой обшивке над бортом был широкий зазор. Звезды на небе исчезли, в темноте едва угадывались очертания холмистого берега где-то за кормой, по правому борту; началась килевая качка, веером брызг взлетала вверх пена, когда нос корабля то зарывался в волны, то вздымался над водой. Вахтенных на фок-мачте явно прибавилось, а на капитанском мостике ты разглядел кого-то в тяжелом дождевике, этот человек курил, не пряча в ладонях огонек сигареты; ты стоял на палубе, пока не спугнул караульный, обходивший с проверкой помещения корабля, но ты еще немного задержался на шлюпочной палубе и все смотрел на того человека на мостике, как будто ничего плохого не случится, пока ты будешь стоять там, не спуская с него глаз.
Тебе все еще становилось порядком не по себе при мысли, что корабль заплыл в кромешную темень, — ни единого огонька, куда ни погляди, на самом корабле тоже, лишь каким-то неживым светом фосфоресцировала волна, бежавшая от носа и пенившаяся вдоль борта, и тускло белели завихрения от винта за кормой. Никогда еще, с тех самых пор, как люди научились добывать огонь, подумал ты, не бывало в мире мрака непрогляднее — сотни, тысячи километров надо проплыть в любую сторону, прежде чем встретишь пятнышко света, свидетельство жизни людей, и вместе со страхом — сейчас, спустя столько времени, — тебя охватила надежда, которой не находилось объяснения, чувство согласия, которое иногда появлялось в доме судьи, когда вы с Кларой стояли ночью у окна, смотрели в темное ночное небо и аэростаты над крышами казались единственными живыми существами. В каюте ощущалась духота, хотя было скорей прохладно, и вдруг напала тоска по острову, по осточертевшей монотонности тех дней, вспомнилось вялое шевеление, которое там начиналось в этот час, ты представил себе, как Бледный с Меченым вылезают из-под одеяла, смотрят, какая погода на улице, потягиваются, зевают и будят, расталкивая, третьего, которым на самом деле должен быть ты, проныру, занявшего твое место и, скорей всего, не тратившего драгоценное время на размышления о том, в какую передрягу ты угодил по его милости.
Караульный остановился где-то совсем близко, но с кровати не видно было, то ли подошел заглянуть в вашу каюту, то ли прислонился к стене и в окно не смотрит, насвистывание раздавалось громче, ты услышал, что он внезапно закашлялся, прочистил горло, а потом несколько минут не доносилось ничего, кроме гудения машины и плеска волн. Оба итальянца по-прежнему молчали, словно дружно прислушиваясь к чему-то, и тут за дверью каюты раздались шаги, они приближались, ты уже понадеялся, что Пивовар наконец вернулся, не мог же он так долго пропадать без причины, но шаги стали удаляться и вскоре стихли в конце коридора, и опять слышалось лишь ровное гудение, грозное и вместе с тем усыпляющее. Скоро пробьют склянки, подумал ты, прислушиваясь к гудению и стараясь понять, не стало ли оно и в самом деле громче, как показалось однажды, когда корабль в очередной раз изменил курс; ты настороженно слушал урчание, шедшее из брюха корабля, вибрацию, которая как будто передавалась всем вещам и предметам, отчего они тихонько, почти незаметно подрагивали, и дрожь эта все сильнее пронизывала и тебя.
Взрыв прогремел внезапно, потряс каюту сверху донизу, от испуга ты замер — лежал и прислушивался, ожидая второго удара или шума хлынувшей в трюм воды, как будто на такой высоте, на прогулочной палубе, мог его услышать. Еще несколько мгновений раздавался глухой гул, затем он стих и вдруг стал слышен ветер, словно лишь сейчас задувший, его монотонное пение, корабль стоял, и ты мог бы сосчитать секунды, они упрямо строились в ряд одна за другой, до того момента, когда итальянцы вскочили, затараторили срывающимися голосами, из коридора обрушился стук дверей, возбужденные крики, и время снова потекло в нормальном темпе. В каюту хлынул резкий запах, кажется, раскаленного металла и тлеющего, не загорающегося мокрого дерева, и наконец все перешиб запах масла, видно, оно где-то вытекло, ни на что не похожий запах, забивший ноздри.
Как был, в пижаме, ты протиснулся следом за итальянцами в коридор, где уже шла дикая давка. Аварийные лампочки не горели, в первое мгновение ты ничего не увидел, но из кают выбегали люди, одни теснились у выходов на палубу и на ют, другие протискивались в центральный отсек, и ты бросился туда же, не раздумывая. Все тонуло в шуме, такой стоял крик, пробиться вперед почти не удавалось, ты прокладывал себе путь локтями и кулаками, получал пинки со всех сторон, и в тесноте лишь медленно продвигался вместе с толпой к двери.
Чем ближе к трапу на шлюпочную палубу, тем сильнее напирала толпа, людей становилось все больше, они протискивались из бывшего танцевального зала, из курительного салона, лезли наверх из холла, где спали, кто — в одном белье, как ты, кто — одетый и даже с чемоданами. В центре людского водоворота ты увидел пожилого мужчину в очках с золотой оправой и при галстуке, воронка засасывала, он немыслимо вывернул шею и хватал ртом воздух, крики солдат глохли в общем вопле, ты уже добрался до нижних ступеней трапа и вдруг заметил крен. Пол был наклонным, при каждом шаге нога на миг повисала, не находя опоры, каждый шаг был шагом над пропастью, едва заметный наклон мгновенно обратился в твоем воображении в край бездны.
Корабль поразила торпеда — выбравшись наконец на палубу, ты уловил смысл отрывистых слов; какой-то стюард совал тебе в руки спасательный жилет и без остановки повторял:
— Сохраняйте спокойствие!
И ты увидел — стюард шарит глазами по сторонам, словно вот-вот все бросит и кинется спасать свою жизнь; ты увидел — на открытой палубе, где было свободнее, люди бестолково бегали возле шлюпок, которые охраняли солдаты, и в сумбуре голосов ты снова и снова слышал:
— Пропустите меня!
И спустя минуту:
— Дома остались жена и дети!
И опять:
— Пропустите меня!
А в ответ, как эхо, все тот же призыв:
— Сохраняйте спокойствие, господа! Прошу всех сохранять спокойствие и ждать своей очереди!
— Похоже, провалился план поселить вас за океаном. Но, кажется, вы хорошо плаваете? — с едким сарказмом сказал буфетчик, он был совсем близко и подошел. — Во всяком случае, не понимаю — чего вы ждете?
И ты увидел, что одну шлюпку по команде уже спустили на тросах до уровня прогулочной палубы, в нее забрались люди; и ты ответил, не найдя ничего умнее:
— Первыми — женщины и дети. Буфетчик опешил, махнул рукой в сторону людей, облепивших тросы и раскачивавшихся над водой, и попытался улыбнуться, без всякого успеха:
— Прошу вас, не будьте идиотом! Посмотрите-ка на этих парней! Хватит корчить из себя джентльмена! Они там не спрашивают, дама вы или дитя!
В эту минуту ты обнаружил Пивовара, он сидел в шлюпке почти на самом носу, вцепившись в борта, с вытаращенными от ужаса глазами, и у тебя разом пропала охота зубоскалить.
Перегнувшись через релинг, ты увидел, как шлюпку, едва она коснулась воды, подняло волной, при первых ударах весел она вроде не двинулась с места, но затем, как тебе показалось, легко оторвалась от корпуса корабля. Рядом в расплывавшемся на воде масляном пятне плавали обломки досок, стол, несколько стульев, потом ты увидел, что с палуб на воду сбросили плоты, и они с какой-то комичной важностью, медленно покачиваясь, поплыли прочь, никем не занятые, и тут ты мельком подумал: может, все-таки не так плохо дело? — иначе люди забрались бы на плоты. В воду пока прыгнули лишь немногие, сверху их головы казались крохотными, и, несмотря на несмолкавший крик, тебе почудилось, что ты слышишь — далеко внизу настала тишина, и еще ты услышал поглотивший все звуки шум моря, оно гудело словно гигантская воронка, засасывающая воздух.
Взрывом одну из шлюпок разбило, еще одну матросы безуспешно пытались спустить на лебедке, и ты увидел, что на корме вода поднялась уже до нижнего ряда иллюминаторов, буфетчик тем временем докладывал о размерах повреждений, как будто ты его начальник. Взрыв, очевидно, произошел с того борта, где была ваша каюта, рядом с машинным отделением, если так, погибли турбины, повреждены генераторы — главный и вспомогательный, нарушена связь с капитанским мостиком, почему и перестали поступать команды. Буфетчик сказал, до ирландского берега не меньше ста миль, и незачем было давать еще какие-то пояснения, — ты и так понял, что это значит, и не надо было говорить, как называется город на берегу — Блади Фореленд в графстве Донегал — название прозвучало запоздавшим, уже излишним предвестием беды, однако он не преминул напоследок просветить тебя, а затем сказал:
— Остается надеяться, может, кто принял наш сигнал бедствия. Ну, уж тогда-то разве только сам дьявол вмешается, если нас не подберут через какие-нибудь пару часов.
