Из-за несогласия внутреннего ее с доном Рамиресом возникали и внешние трения с Аидой. А уж как именно сейчас необходима была Инге подруга! Она как бы служила якорем и направляющим ветрилом одновременно, несмотря на кажущуюся несовместимость этих понятий в сравнении. Без нее Инга бы точно наделала непоправимых глупостей. И кому бы еще она смогла поведать и рассказать о скрытых в ней недовольстве и непримиримости? Аида и удерживала, и направляла. Но видно было: чем дальше, тем больше она отказывается понимать подругу, хотя и может это сделать. Но не хочет, а даже порицает, и вот, в последние недели нарочито сухо разговаривает по телефону, а в гости не заходит уже второй уикенд. Потому Инга и настояла, чтобы на Рождество самолично дон Рамирес сделал Аиде приглашение, зная, что от его избыточных в горячности просьб Аида отказаться не сможет, к тому же идти в гости ей особенно не к кому. И тогда Инга и заставит ее открыться, объясниться и не прятаться более за стену непонятного отчуждения.
И Аида не отказалась, пришла, и они сидят в ультра-красно-фиолетовой столовой за рождественским ужином втроем, и пушистая елка в углу, наряженная согласно последней голливудской моде тем самым, уже престарелым дизайнером-геем, что украшал давным-давно и весь дом. Едят, пьют, а дон Рамирес говорит за троих. Ему нравится, что в России принято пить много и есть много в праздники, и значит, он может себе позволить то же самое. И уже перешел с шампанского на ром и сильно захмелел. И не замечает даже, что обе его дамы теперь все чаще переходят между собой на русский язык. Но ему хорошо, лишь бы делали вид, что и его слушают тоже.
– Ты бы его хоть немного научила по-нашему, – сказала Аида, и видно было, что сказала просто так.
Но и Инга уже захмелела и причислила замечание подруги к постоянным нравоучениям о ценностях семейной жизни и о наилучших способах сближения с супругом. Оттого она забылась и сделала то, что не хотела ранее так открыто показывать при Аиде.
– А он уж знает. Целых два слова, – с едким цинизмом в голосе ответила она подруге.
– Да ну! – а та не уловила и приняла за лучшее. – А что он говорит?
– Немного, зато в точку! Ты с ним поздоровайся по-русски, давай, давай! Только руку подай!
– А руку зачем? – Аиде так даже понравилась игра.
– А так он привык. Условный рефлекс… Родриго, Родриго, дорогой. На минутку. Покажи нашей гостье, как ты замечательно учишь русский язык!
Сеньор Рамирес прервал рассказ о том, как его дядя Диего ду Буэна проиграл в кости соседу особенного, бойцового петуха, и с сияющей на лице готовностью закивал, что, мол, всегда пожалуйста!
Аида приподнялась со своего места на стуле, протянула ладонь для рукопожатия, сказала очень медленно и наигранно членораздельно, как всегда говорят с иностранцами:
– Здравствуйте, господин Рамирес!
И улыбающийся сеньор Рамирес, подхватив и пожав ее руку, на хорошем (с выговором) русском языке ответил:
– Я – макака!
Аида ничего не отразила на своем восточном, тонком личике и одна знала, каких усилий это стоило. Она пожала ему руку в ответ, даже смогла улыбнуться и похвалить, а потом села на свое место, спокойная, как сфинкс пустыни, только что узнавший, зачем туристы с камерами толпятся подле его неподвижных лап. И с милым этим знанием изрекла в сторону Инги будто между прочим:
– Твой муж знает, что именно он говорит?
– Нет, конечно. Но ты представь, как забавно.
– Забавно? – Тут Аида повернулась, и улыбка ее все так же была мила, а в глазах ее застыло озеро Коцит с вмерзшим по пояс Люцифером.
– Ну да. Представь, если кто-нибудь из наших и вдруг поздоровается…
– То тебе очень приятно будет выставить собственного мужа олухом и на позор? И себя заодно.
– При чем здесь я? – Инга и не хотела, а кинула перчатку.
– Незачем и объяснять, – отрезала Аида.
Сеньор Рамирес, все же не вполне привычный к смешанным возлияниям, первым вскоре запросился на покой. Инга милостиво разрешила ему пойти спать. Проводила до кровати, чтобы показать подруге, что она все же хорошая жена, а когда вернулась, Аида уже стояла одетая, с сумочкой в руках.
– Погоди, постой. Ты куда? – Инга совсем не желала отпускать ее, не объяснившись.
– Домой. Пока, – только и сказала Аида.
– Может, хоть такси вызовешь? – с ехидством спросила ее Инга.
– Ничего, пешком прогуляюсь.
– До Лонг-Бич? – все тем же омерзительным тоном, которого застеснялась и сама, осведомилась Инга.
– Это мое дело, – коротко ответила Аида и повернулась на выход.
– Нет! Нет, подожди! Ты так не уйдешь, – Инга вдруг схватила ее за рукав легкого пальто, вышло грубо, но ей было все равно и очень хотелось заплакать. – Ты не можешь со мной так! Ты же сама подбивала меня. И на обман, и на остальное! Ты виновата!
– Знаю, я была дура! Но я не советовала тебе издеваться над приличным, добрым человеком, который тут вообще ни при чем!
– А я при чем?! Я за что? Я почему должна? – слез уже не было, а Инга просто зло кричала.
– А ты никогда не знала, что за все нужно платить? Что у людей есть долг? И совесть тоже есть? А ты живешь так, будто весь мир начался и заканчивается на тебе!
– Что? Да ты не смеешь мне даже говорить о каком-то долге! Никто не смеет! Да я такие отдавала долги, что тебе и не снилось! И это когда на самом деле все были должны мне! Да я, да я, если ты хочешь знать… – и Инга осеклась в этом месте, как и всегда прежде, и беспомощна оказалась продолжать, а и продолжать никак ей получалось нельзя.
– Не знаю ничего о твоих долгах. А только ты изменилась. Как приехала, так и не могу тебя узнать. Ты же мудрая была. А теперь… теперь какая-то смерть с косой. И даже саму себя тебе не жаль ничуть!
– Ты не уходи! Ты побудь еще со мной! – попросила ее Инга, и вышло у нее жалко.
– Хорошо. Сегодня еще побуду. А как там дальше выйдет, не знаю. Люди часто расходятся и не понимают друг друга.
– Я думала, нет, я знаю точно, что меня ты понимаешь, – с некоторой надеждой сказала Инга и словно бы подначивала подругу на заветную откровенность.
– Наверное, да. Наверное, понимаю. Но это еще хуже, если это правда. Потому что то, что я сейчас про тебя понимаю, это страшно. Не только мне. Вообще – страшно.
Лос-Анджелес. Силверлейк. Июнь 1995 г.
Чемоданы уже заранее стояли упакованные, домашняя помощница отпущена на выходные, а ничего еще сказано не было. Наутро Инге следовало совместно с мужем отбыть к северу от Лос-Анджелеса на отдых, законно заслуженный сеньором Рамиресом в стараниях очистить окружающую местную среду. Уже давно зарезервировали номер в «Билтморе», лучшем из отелей легендарной Санта-Барбары, но разве в этом дело? Не собиралась Инга ехать ни в какую Санта-Барбару, и легенды о ней ей были неинтересны. Фильм она не смотрела, ни единой серии, а ругательные отзывы слышала, и как бы калифорнийцы ни восхищались своей курортной жемчужиной, Инге этот пляжный городок казался символом деградирующей пошлости и предметом дешевой жвачки для мозгов. Хотя повторимся, не в этом было дело.
Она дотянула до последнего, а дальше ей откладывать уже не имелось возможности. Тут, однако, главное заключалось в принципе, а не в реальной жизненной необходимости, поставившей свой срок. А только Инга бесповоротно решила со своим сеньором Рамиресом распрощаться навек. Достал он ее за этот год до запредельной возможности, и еще хуже даже, чем некогда бесконечный вопрос «чем мамочка будет кормить папочку?» – так надоел ей дон Рамирес собственным любвеобильным слюнтяйством. Инга из-за него перестала выносить окружающий мир. Все ей казалось уже давно желтым и словно в плесени, будто малярийному больному в затяжном припадке, и ничто не доставляло полного удовольствия. От Аиды она держала планы свои в молчаливой тайне, предполагая в уме бесполезность и далее выяснять отношения между ними и к нормам жизни в частности. Но побег задуман был ею много месяцев назад. Оставалось только воплотить его в практическое осуществление.
Инга только искала и дожидалась удобного момента. Поездка в Санта-Барбару и показалась ей самой подходящей для того возможностью. Что может случиться лучше, как без подозрений запаковать чемоданы, а после, может в самый последний миг, огорошить дорогого сеньора заявлением, что чемоданы те сложены вовсе не ради него. Но возникли и сложности, уже исключительно психологического свойства. Одно дело решиться сказать, а другое дело – те слова произнести. Не то чтобы Инга опасалась скандала (хотя и он мог произойти при желании), а неожиданных последствий, для нее выходящих боком, тоже не виделось в перспективе. Гражданство было получено, за что и спасибо дону Родриго. Деньги, некоторые на первое время, лежали на личном, потаенном счету, всего около двадцати тысяч. А в чемодан Инга, ничуть не сомневаясь, уложила хорошенькую шкатулку кожи крокодила, богатую ювелирными подарками мужа и некоторыми собственными сохраненными безделушками. Но время шло, стрелки часов приближались к девяти вечера, скоро сеньор Рамирес отправится на боковую, ведь завтра решено выехать непоздним утром, и говорить выйдет не с кем. Убегать же под покровом пальм и калифорнийской ночи Инга сочла нецелесообразным еще и потому, что могли возникнуть ненужные поиски со стороны полиции. А объясняться на людях про свое нежелание проживать под одной крышей с замечательным доном Рамиресом ей совсем уж казалось лишним.
