– Спать пойдем?
– Нет, мы сейчас сядем и все вместе напишем маленькую листовочку. Обращение от имени Бироныча о том, что он снимается в пользу Белинского.
Логика такой листовки была ясна. Во-первых, те, кто собирался голосовать за Биронова, призадумаются и растеряются. К Белинскому его голоса не перейдут – нет такого правила в социологии, чтобы сторонники одного кандидата послушно шли к другому. И даже лучшие представители электората, те, кто догадается об обмане, посчитают, что это Белинский пытается добавить себе лишних голосов. Никто не предположит, что наш благонамеренный и серьезный Петров так подставляет обоих. Прием простенький, но почти всегда работает.
– Га-а-рик... но мы сто лет не занимались чернухой! Ты же сам кричал, что это не куртуазно. И это же все-таки выборы презика, у нас есть кремлевские кураторы, что они скажут?
– Кураторы, сама видишь, временно где-то шляются. А Петров все-таки наш кандидат, и, хочет он того или не хочет, мы работаем на его победу. То есть на свою репутацию. Еще что-нибудь пожрать в доме есть?.. Победителей не судят. Листовку разбросаем завтра днем, я уже договорился с типографией. Тираж отпечатаем ночью, без выходных данных, через подставное лицо, силами всего двоих человек. Пока все поймут, что случилось, пройдет несколько дней. Так что я не понимаю, Дашка, почему ты еще не пишешь, нам нужно отвезти макет через полтора часа...
Я мстительно подумала, что это будет неплохим сюрпризом для Курочкина, если он все-таки объявится, и занесла руки над клавиатурой ноутбука.
* * *
Свежие и хрустящие черные листовочки привезли следующим вечером в специально снятый гараж на окраине Северска. Правда, никто не знал, как разнести листовки по районам. Поручать агитаторам разносить явно противозаконную продукцию нельзя – тут уже речь будет идти не о репутации, а о большом тюремном сроке. Для всей нашей веселой команды.
Подростков дегенеративного вида с запахом клея «Момент», которым обычно поручают дела такого рода, тоже найти не успели. Хотя до вчерашнего дня Тимур утверждал, что «такого контингента у него до фига». Выяснилось, что «до фига» – это горстка тщедушных девочек лет тринадцати, которых мамы не отпустят на грязное дело.
– Сами повезем? – не без сарказма хмыкнула я, представляя себе чудовищные просторы Северской области.
Все мы, включая даже Митю и Николая, сидели в тихом ресторанчике украинской кухни, ели борщ и старались быть незаметными.
– А что еще остается? – нахмурился Гарик. – И на старуху бывает чернуха...
Не люблю этих шуток. Вот с таким выражением лица Гарик в свое время отправил нас с Васькой в дичайшие места Красноярского края, где люди питались комбикормом и топили баню по-черному. Мы прожили там полторы недели, и каждый день был кошмаром. Боже мой, а ведь я еще вчера думала – агитационный период закончился, заживем как люди.
– Точно, – подхватил Николай, – сейчас я вам каждому распишу, кому сколько лет дадут. Заключения. Ты, Дашка, можешь сказать, что писать тебя принудили и развозить тоже. Отделаешься минималкой. Жалко, что ты уже совершеннолетняя...
– Вертолеты! – вдруг радостно завопил Митя. – Чуваки, помните, в Нижегородчине мы из вертолетов сосиски разбрасывали? Стоп, стоп, не перебивать!.. А сейчас листовки разбросаем, быстро и эффективно! Как вам идея, супер?! О! Есть контакт, вижу, есть контакт! Дарья, я же говорил, что активизируется работа мозга!
На том и порешили.
Пилот вертолета, которого где-то завербовал Гарик, был свеж, как молодой редис, и совсем нелюбопытен – он даже не поинтересовался содержанием наших агиток. Всю ночь они с Митей летали над областью, раскидывая листовки. На рассвете Митя бросал уже целыми пачками, не развязывая.
Я рисовала иероглифы, пока за окном не повисла бледно-синяя предутренняя акварель, а иероглифы не слились в черно-белую сетку, где мысли безнадежно застревали. Курочкин... Петров... чем каждый из них займется завтра, то есть уже сегодня? Васька... мама... пора завязывать с этой работой.
Мне приснился финансовый аналитик Миша: он стоял у доски с фломастером и объяснял, что если объединить иероглиф «вечная любовь» с иероглифом «свобода», получится тайный масонский символ, означающий любовь Бога и освобождение.
Я подумала: «Так вот оно что...» и проснулась.
Звонила мама.
– Я тут решила узнать, на какого кандидата ты работаешь, – с живым интересом спросила она. – А то мне положили в ящик листовку, что эти выборы – судьбоносные в истории России. Ты скажи, за кого мне голосовать?..
– Ну... голосуй за Петрова, – не очень уверенно пробормотала я.
– А он приличный человек? Хотя знаешь что, лучше не рассказывай, а то я опять засомневаюсь. А на какую должность мы его избираем?
– Мама, это абсолютно неважно. Проголосуй за Петрова, и все!
Я зарылась в подушку. В этот момент в комнату и влетела Васька, румяная, морозная, с томным блеском в глазах и ошарашенной физиономией, выражающей одновременно десяток чувств.
– Да-а-ашка! Что это?! Выходим утром – валяется листовок пачка! Вот этих! Даш, у кого-то из вас крыша поехала? Перцель аж позеленел и начал звонить Гарику. Тот, видимо, спал и спросил: это что, из-за такой ерунды ему звонят в такую рань? Егор сказал, что теперь нам всем оторвут яйца. Дашка, у меня нет яиц, но... вы что, обкурились или бухали?!
– Э-э... я была против, – сообщила я, как учил Николай, пытаясь закутаться в одеяло для безопасности, – но меня заставили.
– А Курочкин?..
– Нету. Не звонил, не писал, и телефон у него отключен.
– Сбежал?..
Я горестно кивнула.
Дашка порылась в сумке, выволокла полбутылки коньяка и стеклянную банку с вишнями для коктейля. Я глотнула, сжевала несколько вишен и поняла, что они очень утешают в тоске.
Перцель тоже ничего не знал о том, куда пропал Курочкин. Он назвал меня «мелкая падла» с намеком на листовку, но, кажется, приступ гнева и бешенства пошел на спад. Во всяком случае, он не собирался демонстративно вылезать из одной с нами лодки. Мы с Васькой обрадовались, а потом я прослезилась под душем, вспоминая, как Курочкин мыл меня, пьяную, в день нашего близкого знакомства...
* * *
Вылезла я не раньше, чем лицо перестало выглядеть опухшим и зареванным. Практически все в доме уже проснулись, Перцель выглядел как перекипевший чайник, Митя прятался в дальнем от него углу, трогательно обняв коленки, а Капышинский, восседая на столе попой в коньячной луже, объяснял, что все идет по плану. Ребята поддакивали. Я на всякий случай тоже покивала.
В штабе был организован информационный центр, где каждый час принимали данные с избирательных участков – сколько народу проголосовало. Там нас никто не ждал – мы бы только создавали хаос и столпотворение. Оставалось только квасить дома по-черному.
За победу не пили – дурная примета.
Николай, как паук в норе, терпеливо ждал, пока избиратели и члены мелких избиркомов начнут нарушать закон: чем больше нарушений, тем больше шансов признать выборы недействительными. И переиграть их заново. У юристов всегда много работы в день выборов и после.
А мавр, то есть мы, сделал свое дело. Мавру остаются только водка да текила – на весь день, а потом и на всю ночь. У политтехнологов это называется «big election night» – самая веселая и страшная ночь в году. Как Хэллоуин, Новый год и экзамен по сопромату одновременно.
Через пару часов наблюдатели начали тревожно звонить со своих избирательных участков – какие-то неуловимые личности раздавали листовки людям чуть ли не на пороге избирательных участков. На них был изображен президент спиной к Петрову и надпись: «Президент не доверяет Петрову. А ты?..» Сделано было грубо, но в день выборов срабатывает и не такое... Гарик из генштаба распорядился бросить всех наших агитаторов на отлов чужого компромата.
Впрочем, все это мелькало как будто за стеклом уходящего поезда, и было уже неважно.
А тут еще Васька, тихая и многообещающая, затащила меня к себе в комнату и заявила:
– Слушай, у меня потрясающие новости. Перцель сделал мне предложение!
– Какое?
– Замуж, Дашка, замуж! Обычное человеческое предложение. Ну там – руки и сердца...
– Замуж?!
– Забегая вперед, скажу, что я согласилась. Погоди. Последняя новость. Я беременна, только что сделала тест.
Моя картина мира рушилась. Васька сияла и светилась, и ничто в ней не предвещало скорых и таких невероятных перемен. Я представила ее с животом. Потом с ребенком. С мужем. Все это вместе не хотело укладываться в голове.
Я еще раз посмотрела на нее, как на инопланетянку. Почему-то мне всегда казалось, что мы одновременно выйдем замуж, одновременно родим детей, в моем воображении мы гуляли с ними в одном дворе... И вот теперь Васька с Перцелем реализуют свой альтернативный сценарий, в котором я им совсем не нужна.
Счастье очень эгоистично. Даже эгоистичнее меня. И Курочкин исчез, как назло.
