— Дерьмо дела, — снова выругалась она. — Ты знаешь «Вальдхаус».
В ее голосе не было вопросительной интонации. Зуттер с удовольствием провел бы отпуск в «Вальдхаусе», но Руфь и слышать не хотела об измене пансионату старой Баццелль: «По мне, так нет ничего лучше Сильса и Серайны. Когда пансионата больше не будет, а ты снова получишь премию, можешь ехать в „Вальдхаус“».
— Я могу отвезти вас к врачу.
— Ты знаешь, где здесь можно найти врача?
— Да, год назад он давал заключение о смерти моей жены.
Ему было неприятно говорить ей это, но надо же было как-то встряхнуть девушку. Или она и впрямь не от мира сего? Она никак не прореагировала на его слова, а только вытянула губы трубочкой и просвистела какую-то сложную мелодию, причем абсолютно чисто, если Зуттера не подводил слух.
— Занимаетесь музыкой? — поинтересовался он.
— Играю на скрипке. Когда играешь, не до болтовни.
— С кем?
— С тетками в «Вальдхаусе». — Она перешла на диалект и говорила на нем с акцентом той местности, где родилась. — Сними свои темные очки, они такие противные.
— Мы едем на юг. Солнце слепит.
— Тогда поезжай.
— Только когда вы закроете дверцу.
Она и бровью не повела. Ему не хотелось тянуться к дверце над ее коленями, тем более выходить из машины, чтобы захлопнуть ее.
— Выйдите, пожалуйста. Прошу вас.
Она сидела, глядя прямо перед собой.
— Я спешу, и у меня нет никакого желания заигрывать с вами.
Она легонько прикрыла дверцу, словно боялась хлопнуть громче и разбить ее.
Со второй попытки дверца захлопнулась.
Открытый участок между Цуоцем и Мадулайном они проехали молча. Потом девушка сказала:
— У тебя опять появилась подружка. Брюнетка.
Зуттер оцепенел, ему показалось, будто кто-то потянул его за руку. Руль вывернулся вправо, и в этот момент мимо них пронесся спортивный автомобиль. Водитель покрутил пальцем у виска.
— Ты подрезал его, — сказала девушка, — он подумал, что ты никудышный старый хрыч. Поезжай медленнее, я тебе кое-что покажу.
Кончиками пальцев она сняла с брюк Зуттера волосок и поднесла к его носу:
— Твоя подружка.
— Шерсть кошки. У нас была черная кошка, она время от времени линяет.
— Ты говоришь, у вас была кошка. Но она же все еще у тебя.
— Нет, она в приюте для животных.
— Некому за ней присмотреть, когда ты уезжаешь?
— На время отпуска мы всегда отдавали ее в приют для животных.
— Она тебя не хотела отпускать, потому и оставила шерсть на брюках.
— Я забыл их почистить.
— За тебя это всегда делала жена.
— Извините, вы еще очень молоды, а я никудышный старый хрыч. Поэтому не расслышал, как вас зовут.
Эти слова она опять оставила без ответа.
— Недавно я была в Германии, ездила поездом, чтобы увидеть новые федеральные земли. Ехать пришлось четыре часа, в купе было еще четыре человека, которые молчали всю дорогу. Один из них все время поглядывал на меня, он думал, я этого не замечаю. Когда мы уже почти приехали, он протянул мне свою визитную карточку. «Министериальдиригент» такой-то. «Вы дирижируете министрами», — спросила я. «Неплохо бы подирижировать ими», — ответил он и покраснел. Всю дорогу молчал, а тут вдруг сказал: «Позвоните мне, если почувствуете себя в Берлине одинокой».
— Одинокой вы себя наверняка не чувствовали, — сказал Зуттер.
Немного помолчав, она спросила:
— А вы чем занимаетесь?
Он отметил про себя, что она обратилась к нему на «вы».
— Раньше я работал судебным репортером.
— Поэтому вы такой строгий.
— Строгий? — удивился он. Они ехали вдоль энгадинской деревни, мимо чистеньких, недавно заново побеленных домиков.
— Ты же хотел вышвырнуть меня из машины.
Он откашлялся и рассказал историю о том, как девушку используют в качестве приманки, а потом нападают на водителя.
Слушала ли она? Похоже, эта история ее ничуть не заинтересовала.
— Я вам о чем-то рассказываю, а вы молчите.
Она посмотрела на него.
— Я с удовольствием вас слушаю. Вы умеете рассказывать. Я знала одного, который тоже умел. Почтальона. Я за ним бегала. Он рассказывал о своем детстве, когда он ездил еще в открытом трамвае, а локомотивы были похожи на крокодилов. Его семья была единственной, не имевшей центрального отопления, каждый вечер, по вторникам, они сидели у радиоприемника и слушали детективную радиопьесу.
— А, помню, — сказал он. — Была тогда одна популярная радиопередача.
— Позже его арестовали, потому что он совращал маленьких девочек, — продолжала она. — Мне же он только рассказывал разные истории, — она хихикнула. — Что если бы мы при обгоне попали в аварию и оба погибли! Хотела бы я видеть заголовки газет.
— Тогда бы вы ничего больше не увидели. А что с вашей ногой?
— Ничего, просто я слишком долго шла. Шла и шла. Целый час бежала. Давно не тренировалась. У нас все целыми днями торчат в спортзале.
— Где это — у нас?
— В интернате. В интернате для спортсменов. Сноубординг круглый год, летом на глетчере.
— Вы еще и музицируете.
— С этим я кончаю. Пусть они знают.
— Меня зовут Эмиль Зуттер. А вас?
— Виола, — ответила она. — Дезиньори. Эта фамилия часто встречается в среде людей искусства.
— И с такой фамилией вы хотите бросить музыку?
Она помолчала. Потом вдруг произнесла:
— Если спишь со знаменитой женщиной, это приносит удачу.
— Что вы сказали?
— Вы часто видите сны?
Он задумался. Хороший вопрос. Нет, сны он видит редко или они не запоминаются, так как он никому их не рассказывает. Так было и при жизни Руфи. Они никогда не рассказывали друг другу свои сны, зато у них были сказки.
— Если женатому снится свадьба, быть ему вдовцом.
— О чем вы говорите?
— Это из моего сонника. — Она наклонилась и вытащила из рюкзака помятую книжку карманного формата. Раскрыв ее, она принялась читать вслух:
— «Если кто-то отмечает во сне свой день рождения, то он скоро умрет. Того, кто готовится к свадьбе, ожидают большие убытки. Вид женских волос избавляет от всех трудностей».
— Но не в Иране, — сказал Зуттер. — Там они только начинаются.
— «Путешествовать, а потом растянуться на траве означает напрасные хлопоты. Катанье на лодке предвещает тревожные времена. Кто ест кошачье мясо, воспользуется краденым».
— Боже упаси! — воскликнул Зуттер.
— «Плаванье избавляет от многих бед. Кто ест мясо льва, тот выйдет победителем в суде. Пьешь во сне сучье молоко — жди кошмаров и хронической хвори».
— Оно и неудивительно, — сказал Зуттер.
— Что значит хроническая хворь?
— Затяжная болезнь.
— Затяжная. Красивое слово.
— Пожизненная — еще красивее. Брак — это союз для взаимного пожизненного удовлетворения половой потребности, говорит Кант. Знаменитый философ.
— Знаю. Я же не совсем дура. — «Если снится, что умерла жена, жди хороших вестей».
— Что-то я никак не дождусь, — сказал он. — К тому ж это мне отнюдь не приснилось.
— Мой отчим только об этом и мечтает, но моя мать бессмертна.
— Что это у вас за сонник?
— «Народные толкования снов византийского Средневековья», — прочитала она вслух написанное на обложке. — Что такое «византийское»?
— Византия — прежнее название Константинополя.
— А Константинополь?
— Прежнее название Стамбула, турецкой столицы.
— Анкара, — поправила она.
— Точно, — согласился Зуттер. — С недавнего времени Анкара. После того как там не стало султана.
— А в Византии он еще был?
— В Византии его еще не было, там сидел римский император. Очень христианский.
— Рассказывать вы мастер, но я бы не хотела иметь такого учителя истории.
— Византия была городом старых людей.
— «Кто возьмет в руки сало, у того скоро умрут родственники», — прочитала она.
— Чем вам понравился этот сонник? — спросил Зуттер.
— Стилем. Язык — просто класс. Прямо как у моего отчима. Это он подарил мне книжку. Хотела бы я видеть такие квадратные сны.
— Квадратные?
— Язык какой-то квадратный, — пояснила она. — Но он лучше, чем тот, который заставляют учить в школе. Игра в бисер!
— Виола Дезиньори, — сказал Зуттер. — Не фигурирует ли эта фамилия в «Игре в бисер»?
— Без сёрфинга меня бы уже не было в живых.
— Без сёрфинга?
— Да, без виндсёрфинга. На Сильском озере у меня есть своя доска. Мы там проводим все лето, каждый уик-энд.
— Кто это — мы?
— Джан и я.
— Джан?
— Он больше не хочет, со мной не хочет.
Быстро взглянув на нее, Зуттер понял, что она плачет, хотя ее тихий монотонный голос ничуть не изменился. Она рылась в кармане своих джинсов. Он протянул ей пакетик бумажных салфеток. Руфь рассказывала, что в их группе самопознания частью терапии были громкие рыдания. Участники бросали друг другу носовые платки, словно ленты серпантина.
