Салли, прищурясь, вглядывается в меня так, точно она способна различить нечто скрытое в моем лице, нечто, чего ни разу не видела, но стремится выявить, потому что вечно подозревала: оно там есть.
– Я всегда считала Четвертое июля днем, к которому мне нужно что-то завершить или решить, – говорит она. – Может быть, потому вчера и расстроилась. Это оттого, что я слишком подолгу училась каждое лето в школе. И осень казалась мне наступавшей чересчур поздно. Хоть я и не знала – поздно для чего?
Я между тем обдумываю следующую поездку, которую мы посвятим любованию осенними красками. Мичиган: Петоски, Харбро-Спрингс, Шарлевуа. Неделя на острове Макино, велосипедные прогулки тандемом. (Разумеется, все это уже было проделано с Энн. Ничего нового.)
Салли поднимает над головой руки, сцепляет ладони, по-йоговски гибко потягивается, разминая тело и руки (браслеты, бренча, соскальзывают к локтям). Подобный ход вещей, неожиданные паузы, неспешность, задумчивость, все они почти стали для нас насущной необходимостью. И хорошо бы она пошла куда подальше, необходимость.
– Ты скучаешь со мной, – говорит Салли, не опуская белых, светящихся рук. Легкодоступной эту женщину никто не назвал бы, а смотреть на нее – одно удовольствие. Мужчина половчее меня нашел бы способ склонить ее к любви.
– Нисколько, – говорю я, по какой-то причине впадая в приподнятое настроение. Возможно, над нами прошел передовой фронт прохладного воздуха и всем на побережье сразу полегчало. – И против того, чтобы нравиться тебе, я ничуть не возражаю.
Наверное, стоило бы поцеловать ее снова. По-настоящему.
– Ты ведь встречаешься с другими женщинами, верно? – спрашивает Салли и принимается ерзать ступнями, пытаясь всунуть их в плоские золотистые сандалии.
– Не так чтобы.
– Что значит «не так чтобы»?
Она берет с пола свой бокал. Комар жужжит в моем ухе. Я более чем готов нырнуть в дом и забыть об этой теме.
– Не встречаюсь. И больше ничего. Наверное, познакомившись с женщиной, с которой мне захочется встречаться (ненавижу это слово – «встречаться»; меня больше устраивает «совокупляться», «трахаться», «перепихнуться» или «поиметь»), я понял бы, что это будет неплохо. Я имею в виду, для меня.
– Ясно, – коротко говорит Салли.
Настроение, которое подтолкнуло ее к попытке обуться, каким бы оно ни было, уже прошло. Я слышу, как она глубоко вдыхает и, подождав, медленно выпускает воздух. Бокал свой она держит за гладкое круглое донышко.
– Думаю, это ты встречаешься с другими мужчинами, – с надеждой говорю я. Запонки вспомнил.
– Конечно. – Салли кивает, глядя поверх перил веранды на желтые точечки, выступающие из тьмы на неопределимом расстоянии от нас.
А я снова вспоминаю, как мы, Разведенные Мужчины, сходились безопасности ради на борту тихого суденышка и любовно всматривались в загадочную сушу (быть может, вот в этот самый дом), воображая чужие жизни, вечеринки, прохладные рестораны, ночные любовные утехи, в которых нам так хотелось бы поучаствовать. Любой из нас поплыл бы против течения к берегу, лишь бы оказаться на моем теперешнем месте.
– И испытываю при этом странное чувство, – продолжает она, тщательно подбирая слова, – что делаю это, но ничего не планирую.
К великому моему удивлению (я, впрочем, не уверен, что увидел именно это), она снимает с уголка глаза слезу и растирает ее пальцами. Так вот почему мы остаемся на веранде. Я, однако же, не уверен, что она и в самом деле «встречается» с другими мужчинами.
– Чего тебе хотелось бы ожидать? – с чрезмерной серьезностью спрашиваю я.
– О, не знаю. – Салли шмыгает носом, давая мне понять, что слез больше не будет, беспокоиться не о чем. – Ожидание – это просто дурная привычка. Я предавалась ему прежде. Ничего, наверное.
Она запускает пальцы в свои густые волосы, чуть встряхивает головой, словно прочищая ее. Мне хочется спросить о якоре, земном шаре и цепочке, однако момент для этого неподходящий, поскольку так я всего лишь уличу ее в неверности.
– А тебе не кажется, что ты ожидаешь какого-то события?
Салли снова поворачивается ко мне, взгляд ее скептичен. Какой бы ответ я ни дал, она полагает, что он будет досадным, обманным или глупым.
– Нет, – отвечаю я в попытке быть искренним, на что, скорее всего, сейчас не способен. – Я даже не знаю – какого мог бы ожидать.
– Тогда, – говорит Салли, – что же хорошего в чем бы то ни было, если ты не ждешь никакого добра или не думаешь, что в конце концов будешь вознагражден? В чем состоит приятная тайна жизни?
– Приятная тайна в том, как долго протянется то, что у меня уже есть. Мне ее хватает.
Периода Бытования par excellence[48]. Салли и Энн едины в неприятии этой концепции.
– Боже, боже, боже! – Она откидывает голову назад, смотрит в беззвездный потолок и разражается странно высоким девичьим смехом: ха-ха-ха. – Я тебя недооценивала. Это хорошо. Я… да неважно. Ты прав. Совершенно прав.
– Был бы рад ошибиться, – сообщаю я с глупым, уверен в этом, видом.
– Хорошо, – говорит Салли, глядя на меня так, точно я – редчайшая из всех редких особей. – Ожидание оказалось ошибочным – это не совсем то, что называется «взять быка за рога», не правда ли, Фрэнки?
– Прежде всего, я никогда не понимал, зачем его брать за рога, – говорю я. – Это не самая безопасная часть быка.
Я не люблю, когда меня называют «Фрэнки», – как будто мне шесть лет, а пол мой установить пока не удалось.
– Ладно, послушай, – тон Салли становится саркастическим, – это всего лишь эксперимент, ничего личного.
Глаза ее вспыхивают, поймав исходящий откуда-то свет, – может быть, из соседнего дома, в котором зажгли лампы, отчего он стал уютным и манящим. Я был бы не прочь оказаться там.
– Какой смысл ты вкладываешь в слова «люблю тебя», когда обращаешься с ними к человеку? К женщине?
– Боюсь, мне не к кому их обратить.
Неприятный вопрос.
– А если бы было к кому? Вдруг кто-нибудь да и появится.
Этот допрос позволяет предположить, что я стал теперь симпатичным, но решительно нежеланным гостем, явившимся из другой этической системы.
– Тогда я буду осторожен.
– Ты всегда осторожен.
Салли многое знает о моей жизни и знает, в частности, что привередливым я иногда бываю, но осторожным – не часто. Снова ирония.
– Буду еще осторожнее, – обещаю я.
– И все-таки. Какой смысл ты вкладываешь в эти слова?
Собственно говоря, она может верить, что мой ответ окажется важным для нее, объяснит, почему одни пути были выбраны, а другие отвергнуты: «То была пора моей жизни, в которую мне посчастливилось уцелеть» или «Это и объясняет, почему я покинула Нью-Джерси и подыскала работу среди туземцев Паго-Паго».
– Ну что же, – говорю я, поскольку Салли заслуживает честного ответа, – это ведь все условно. Думаю, смысл таков: я вижу в ком-то достаточно того, что мне нравится, я создаю из этой его части целостного человека, а затем стараюсь удержать его рядом с собой.
– И какое отношение это имеет к любви?
Она смотрит на меня с напряженным вниманием, почти с мольбой, что, полагаю я, может и обнадеживать.
– Ну, нам придется согласиться, что именно такой и была – или осталась – любовь. Хотя, возможно, это слишком узкое определение.
(Впрочем, я так не думаю.)
– Да уж, – говорит Салли. Рыбацкое суденышко коротко гудит в океанской тьме.
– Мне не хочется преувеличивать, – говорю я. – После развода я пообещал себе никогда не жаловаться на жизнь. А отказ от преувеличений дает уверенность, что и сам я не сделаю ничего, заслуживающего жалоб.
Именно это я пытался объяснить нынче утром Джо, с его расплющенным шортами членом. Без всякого успеха. (Хотя что может значить такая неудача для того, кто за один день дважды обманулся в своих ожиданиях?)
– Но от твоих узких взглядов на любовь тебя, наверное, можно и отговорить, нет? Может быть, ты как раз это и подразумевал, сказав, что был бы рад ошибиться.
Произнося это, Салли встает, вновь воздевает руки, в одной из которых винный бокал, несколько раз поворачивает корпус налево-направо. Что одна ее нога короче другой, совсем не заметно. Росту в ней пять футов десять дюймов. Почти как у меня.
– Не думаю.
– Да, пожалуй, это будет непросто. Потребуются какие-то необычные средства.
Она смотрит на пляж, где только что разожгли запрещенный костер, на этот миг сделавший ночь сладостной и веселой. Я же из внезапно охватившего меня резкого чувства неловкости – а также из преданности и преклонения перед ее щепетильностью – поддаюсь искушению обнять ее сзади, прижать к себе и с чувством поцеловать, и это получается у меня лучше, чем в прошлый раз. Кожа ее, уже не влажная под халатом (я отмечаю, что надет он на голое тело), слаще сладкого. Однако руки Салли остаются вяло висеть по бокам. Никакого ответа не следует.
