— Над чем он сейчас, душка Данди?
— Как — над чем?
— Я про это… про эти делишки с братством, в которые он ввязался. Не мог же он до того поглупеть, чтобы рассчитывать на что-то путное от этого братства.
Крэнли оглядел Стивена с насмешкой, однако, по рассмотрении дела, решил обойтись без реплик.
В итоге экзаменов Крэнли снова получил «хвост»; Стивен прошел, но с самым низким баллом. Стивен не считал, что его результат заслуживает сильного огорчения, [судя] он знал, например, что отец Артифони, решивший сдать вступительные экзамены, получил более высокий балл по английскому письменному, чем по итальянскому, причем его итальянскую работу проверял экзаменатор-полиглот, проверявший работы по французскому, итальянскому, арабскому, [еврейскому] древнееврейскому, испанскому и немецкому языкам. Стивен сочувствовал своему учителю, который со всем простодушием выражал открытое изумление. Однажды вечером во время экзаменов, когда Стивен беседовал с Крэнли под аркадами университета, мимо них прошла Эмма. Крэнли приподнял свою древнюю соломенную шляпу (вновь возвращенную им к жизни), и Стивен последовал его примеру. В ответ, игнорируя присутствие Стивена, она очень вежливо поклонилась его другу. Крэнли водрузил шляпу на место и несколько минут в ее тени предавался размышлению.
— С чего она это сделала? — спросил он.
— Возможно, как приглашение, — сказал Стивен.
Крэнли продолжал неотрывно смотреть на воздушное пространство, только что покинутое ею, — а Стивен с улыбкой повторил:
— Она имела в виду приглашение, возможно.
— Возможно.
— Без женщины ты неполон, — заметил Стивен.
— Только понимаешь, — сказал Крэнли, — уж больно она хренова толстуха…
Стивен промолчал. Ему было неприятно, что кто-то другой дурно говорит о ней, и он без улыбки встретил реплику Крэнли, с которою тот взял его под руку: «Поелику трогаем». Крэнли упорно считал это «старинным выражением,» означающим приглашение отправляться. Стивен давно уж обсуждал сам с собой, рекомендуется ли сказать Крэнли, что его выражение следовало бы подправить, но Крэнли так всегда напирал на «поелику», что это отбивало охоту к замечаниям.
Объявление результатов экзаменов имело следствием домашнюю сцену. Мистер Дедал мобилизовал все свои ресурсы бранных терминов, после чего спросил сына, каковы его планы на будущее.
— Никаких планов.
— В таком случае чем скорей ты очистишь площадь, тем лучше. Ты нам запудривал мозги, я вижу. Но теперь, да помогут мне Господь Бог и Его Святая Матерь, завтра я с утра первым делом напишу в Маллингар. Никакого смысла, чтобы твой крестный продолжал выбрасывать на тебя деньги зря.
— Саймон, — сказала миссис Дедал, — ты всегда первым делом хочешь раструбить всем. Разве нельзя быть порассудительней?
— К чертям рассудительность. Я что, не знаю эту компашку, куда он попал, паршивые патриоты да этот футбольный тип в бриджах. Сказать откровенно, Стивен, я думал, у тебя хватит гордости не связываться с такой canaille[61].
— А мне кажется, Стивен не так уж и плохо сдал — он не провалился, и в конце концов…
— Как видишь, она за словом не полезет в карман, — сказал сыну мистер Дедал. — У нее это, можно сказать, наследственное. Ее семейка, они, ей-ей, знают абсолютно все, чего ни спроси, даже как часы устроены. Факт.
— Не надо лучше так раздувать это, Саймон. Многие отцы были бы рады иметь такого сына.
— А тебе не надо встревать между мной и моим сыном. Мы друг друга понимаем. Я ему ничего такого не говорю, а хочу только знать, что он делал двенадцать месяцев.
Стивен продолжал постукивать лезвием ножа по краю тарелки.
— Так что ты делал?
— Думал.
— Думал? И это все?
— И немного писал.
— Гм. Понятно. Словом, зря тратил время.
— Я не считаю, что думать это зря тратить время.
— Гм. Понятно. Знаю я, понимаешь, эту богемную публику, поэтов, которые не считают, что думать это пустая трата времени. Только все они при этом чертовски рады где-нибудь подцепить шиллинг да купить себе на него котлетку. А как тебе понравится думать, если котлетки нету? Разве ты бы не мог найти что-то определенное, какое-нибудь приличное место на государственной службе, — а там, ради бога, думай сколько душе угодно. Подготовься на какую-нибудь видную должность, таких масса, и пиши себе на досуге. Если, конечно, тебе не больше по вкусу подбирать корки по улицам и спать в скверике на скамейке.
Стивен не отвечал ничего. Когда вся эта ахинея была повторена раз пять или шесть, он поднялся и вышел. Он пошел в Библиотеку, чтобы отыскать Крэнли, и, не найдя его ни в портике, ни в читальном зале, направился в отель «Адельфи». Был субботний вечер, и во всех помещениях толпились клерки. [и] Клерк из Департамента Земледелия сидел в углу бара в шапке, сдвинутой далеко на затылок, и Стивен тотчас заметил, что темный пот вот-вот грозит выступить на распаленном его лице. Он был занят тем, что накручивал свой ус на согнутый указательный палец и бросал взгляды то на барменшу, то на ярлык своей бутылки портера. В бильярдной стоял сильный шум: у всех столов были игроки, и шары поминутно летели через борт. Отдельные игроки разоблачились от пиджаков.
Крэнли невозмутимо восседал на скамье, тянувшейся вдоль стены, и наблюдал за игрой. Стивен молча уселся рядом и тоже стал наблюдать. Шла партия на троих. Какой-то клерк в летах, с явно покровительственным видом, играл против двух молодых сослуживцев. Клерк в летах был высок и тучен, и на лице его, напоминавшем красное сморщенное яблоко, были очки в позолоченой оправе. Он был без пиджака и в таком отрывистом стиле разговаривал и играл, что казалось, он муштрует, а не играет. Оба молодых клерка были гладко выбриты. Один из них был коренастый юноша, игравший молча, с упрямой сосредоточенностью, другой — возбужденный, нервный, с белесыми бровями. Крэнли и Стивен наблюдали за ходом партии, которая ползла от очка к очку. У грузного юноши шар выпадал за борт трижды кряду, и счет рос так медленно, что маркер подошел и стал у стола, в виде напоминанья, что двадцать минут уже прошло. Игроки принялись чаще мелить кии, и, видя, что они так захвачены финалом партии, маркер не стал говорить им о времени. Однако присутствие его действовало на них. Клерк в летах мазнул кием по шару, сделав плохой удар, и отступил от стола, моргая и приговаривая: «На этот раз промахнулся». Возбужденный клерк заторопился сделать свой удар, промахнулся тоже и, продолжая глядеть вдоль кия, произнес: «Ох!» Упрямый клерк заложил свой шар точно в крайнюю лузу, и маркер тотчас же отразил сей факт на побитой грифельной доске. Несколько решающих секунд клерк в летах неподвижно всматривался поверх очков — затем сделал еще один промах и, тут же принявшись мелить кий, [энергично] коротко и резко бросил возбужденному юноше: «Ну давайте, Уайт. Поторопитесь».
Безнадежная мнимость этих трех существований пред его взором, неискупимое рабство их вызывали в глубине глаз Стивена резкое жжение. Он положил [локоть] руку на плечо Крэнли и порывисто проговорил:
— Пошли отсюда, сейчас же. Я больше не могу это выносить.
Они пересекли залу; Стивен добавил:
— Если бы я остался еще минуту, я думаю, я бы разревелся.
— Да, чертовски хреново, — сказал Крэнли.
— У, до чего безнадежно! безнадежно! — произнес Стивен, стискивая кулаки.
За несколько вечеров до того, как Крэнли отправлялся в деревню в намерении [воспарить] освежиться телесно после провала на экзаменах, Стивен сказал ему:
— Я думаю, для меня сейчас будет очень важное время. Я собираюсь принять какое-нибудь решение насчет линии моих действий.
— Но ты же пойдешь на Отделение искусств в следующем году?
— Мой крестный, возможно, и не станет платить. Они рассчитывали, я окончу год с наградой.
— А что ж ты ее не получил? — сказал Крэнли.
— Мне надо обдумать положение, — сказал Стивен, — и посмотреть, что бы я мог делать.
— Да есть сотни вещей, что ты бы мог делать.
— Ты так уверен? Посмотрим… Я бы, может быть, написал тебе. «Какой твой адрес?»
Крэнли сделал вид, что не слышал. Он ковырял в зубах спичкой, необычайно тщательно и вдумчиво, «по временам прекращая, чтобы засунуть осторожно язык в какое-нибудь ущелье, затем продолжая ковырять.» Перемещенное содержание он сплевывал. Соломенная шляпа его держалась преимущественно на затылке; ноги были широко расставлены. После продолжительной паузы он вернулся к своей последней реплике, как будто все это время взвешивал ее в уме:
— Да что там, сотни вещей.
Стивен спросил:
— Какой твой адрес в деревне?
— Адрес мой?.. Э… Понимаешь… пока никакой возможности, вишь ты, сказать, какой у меня там будет адрес. Да ты еще ничего и не решишь раньше моего возвращения… Я поеду почти наверняка утренним, но хочу еще зайти посмотреть, когда он уходит.
