– Пф-ф-ф… Алло, ты чего там замолчал?
– Ты молчишь, и я молчу.
– Тебя сегодня выпустят?
– Сегодня… Откуда ты знаешь?
– Знаю. Гадала по Книге Перемен… А знаешь, что тут без тебя Алиска учудила? Вчера их классная руководительница…
– Виктория Вольфовна?
– Ну да – Волчиха, – подняла Алиску перед всем классом и спрашивает: «Это был твой отец?».
– Виктория Вольфовна тоже видела?
– Я же говорю – все видели. Тебя же все там знают. А Алиска, знаешь, что ответила? «Он и сейчас мой отец». Представляешь?
Чёрт! Так у Алиски теперь из-за меня неприятности?
– У Алиски теперь из-за меня неприятности?
– Наоборот! Она теперь герой школы.
Алиска… В последнее время мы отдалились, почти перестали друг друга понимать. Я понимаю – возраст переходный, но все равно… Может, эта дурацкая история сделает нас ближе?
– Слушай, Желторотов, как там твое горло? Я посмотрела – фарингосепт лежит на столе. Ты его опять забыл…
– Женька, скажи, в чем меня обвиняют? – успел вставить я, а в ответ моя жена неожиданно смеется: «А ты не знаешь?»
– Ой, – восклицает вдруг она, – тут ко мне межгород пробивается! Алло, Тамбов? Это мама звонит, там тебя тоже видели. Ну пока, мы тебя ждем!
Женька! Я люблю тебя, Женька! Я благодарен тебе за каждый прожитый со мной день из многих тысяч дней нашей совместной жизни. Спасибо за дочь! Живя с тобой, я очень многое узнал. Я прочитал такие книги, какие вряд ли прочитал бы без тебя. И не встречал в жизни человека, более цельного, чем ты. (Разве только мама? Но вы слишком разные, чтобы вас сравнивать.) Я всегда знал, и сейчас знаю, что недостоин тебя, что ты выше меня – в прямом и переносном смысле, и что я никогда уже до тебя не дорасту. Ты снизошла до меня, Женька, спустилась ко мне со своих женских небес… Одного я не понимаю – как такой человек, каким являешься ты, как такая женщина, как ты, не любит собак? И даже кошек не любишь. Ты помнишь, как мы с Алиской мечтали о собаке? Сначала это была нюфа, потом бобтэйл, потом боксер… Порода нашей собаки-мечты постепенно уменьшалась вплоть до тойтерьера, но ты была непреклонна. Сначала говорила, что в детстве тебя искусала собака, но где шрамы, Женечка? Потом – что у тебя аллергия на собачью шерсть… Нет у тебя никакой аллергии, в Тамбовской области, где ты родилась и выросла, и сейчас не знают, что это такое.
И будка, и миска,
и в желудке сосиска.
Эта песня из репертуара Татьяны и Сергея Никитиных долгое время была нашим с Алиской гимном, а теперь, это самое для меня горькое, – Алиска разделяет твои взгляды. Недавно я подарил ей шоколадку «Милка», со смыслом подарил, с намеком, а она съела и, как говорится, ни один мускул не дрогнул на ее лице – забыла, как мы с ней собирались назвать нашу будущую собаку, причем независимо от породы: МИЛКА! «Милка, только Милка и ничего, кроме Милки!» Милка – любимая собака Льва Толстого и в «Детстве», и в «Войне и мире». Нет, собака нам нужна, нужна как воздух, как фактор любви, что же касается Библии, то, несомненно, это великое творение человеческого разума. (Как, например, «Бхагават-Гита», с которой я тоже познакомился благодаря Женьке, или Коран, который я, правда, не читал.) Утверждать же, что с Библии все началось, по меньшей мере, самонадеянно. Нет, это хорошая книга, замечательная книга, великая книга, но – неактуальная! Вот! Эврика! Нашел! БИБЛИЯ СЕГОДНЯ НЕАКТУАЛЬНА! А в споре на тему «было – не было» я любого готов поставить на колени, то есть не любого, а того, кто утверждает, что – было. У меня есть всего один аргумент, но какой! Всего одно слово, и я готов этим словом любого богослова (рифма!) поставить на колени! Это слово – «динозавры». ДИНОЗАВРЫ! Динозавры – исторический факт, где только их кости не находят, от них просто некуда деться. А между тем в Библии о динозаврах – ни слова! Все это – мифы. Великие, но мифы! Да взять того же Голиафа, который с Давидом сражался: ученые подсчитали, что его огромные размеры и вес просто невозможны, они бы просто раздавили его своей тяжестью. И то, что жили они по восемьсот лет и рожали детей в сто двадцать, это тоже конечно же мифы или, если угодно, сказки. Это что касается Ветхого Завета, с Новым, конечно, посложнее. Я думаю, что Христос все-таки был, хотя Женька считает, что и Христос тоже миф. Миф не миф, а Валентина Ивановна стоит у двери и смотрит на меня, я даже не заметил, как она вернулась, видно, Давид с Голиафом меня сильно увлекли. А она между тем стоит и смотрит на меня, как женщины смотрят на мужчин, когда… Только женщины на меня никогда еще так не смотрели, даже Женька, даже Даша… А она смотрит… Зачем вы так, Валентина Ивановна? (Наверное, я смотрел так на Женьку, когда влюбился в нее, и на Дашу, когда влюбился в нее…) Теперь вы, Валентина Ивановна? В меня?! Но этого не может быть, потому что не может быть никогда… Да? Да, Валентина Ивановна? Вы вон какая, а я вот какой… Внешность не имеет значения? Я тоже так считаю, но все-таки… Вы идете ко мне… Вытянув руки и закрыв глаза, вы идете ко мне? Ко мне… Как в омут, да, Валентина Ивановна, как в омут? Валентина Ивановна! Вы приближаетесь ко мне вплотную, вы прижимаете мою голову к своему животу…
– Женька…
– Что вы сказали?
– Женька мой, Женька…
Ваш, Валентина Ивановна, ваш! Какая вы теплая, Валентина Ивановна, и какая нежная кожа у вас на руках…
«Кожа тоже ведь человек,
с впечатленьями, голосами…»
Это Вознесенский? Да, кажется, Вознесенский, надо бы перечитать…
Продолжая сидеть, я обнимаю вас руками за талию и вдыхаю ваш аромат, аромат женщины… Валентина Ивановна! Вы смеетесь там, наверху, и смех у вас такой… голубиный… Голубка вы, Валентина Ивановна! Мне хорошо, мне давно не было так хорошо, мне никогда не было так хорошо… Я знаю, что это. Это – ЛЮБОВЬ! Я полюбил вас сразу, Валентина Ивановна, сразу, как увидел, с первого взгляда полюбил, но не решался себе в этом признаться… Я не знаю сейчас, что мне делать с Женькой и Дашей, потому что их я тоже люблю, но не так, совсем не так, как вас, Валентина Ивановна, как люблю я вас – я еще никого никогда не любил! Мы будем жить с вами вместе, вдвоем: я буду лечить животных, а вы будете карать невиновных, точней – виновных, а невиновных будете отпускать. Таких, как я… Помните, как вы мне сказали: «Сегодня отпустим…» Но не надо меня отпускать, не надо меня никуда отпускать, даже если вы меня от себя погоните, я все равно никуда не уйду! Я буду сидеть здесь всегда, а вы будете меня прижимать к себе своею твердою рукой. Какая она у вас все-таки твердая, прямо-таки железная… Конечно, она и должна такая быть – железная рука закона, но просто нечем дышать, совершенно нечем ды…
ТУК! ТУК! ТУК!
Харон? Он идет сюда?
– Ва-ал!
Точно – Харон!
Валентина Ивановна бросается к двери, хватается за ручку и захлопывает ее, оставляя Харона с носом. Но все равно – он нас ЗАСТУКАЛ! Никогда еще меня не застукивали, и вот – Харон… «Стучит», – сказал Неписигин. Так вот что он имел в виду!
– Ва-ал! Ва-ал! Ва-ал! – заикается он там и пытается открыть дверь, но Валентина Ивановна не пускает.
– Валентина Ивановна, откройте!
– Пожалуйста, Валентина Ивановна, откройте!
– Валя! Валюша!
Там уже не один Харон? Их там много! (Кого – их?).
– Не-ет!! – страшно кричит вдруг Валентина Ивановна. – Я не могу вас видеть! Я вас не-на-ви-жу!
(Впервые в жизни до меня доходит смысл этого слова: ненавижу означает – не могу видеть.) А они там дергают дверь – все сильней и сильней. «Да что же это я сижу?» – думаю я, а сам продолжаю сидеть… Я смотрю на Валентину Ивановну… Лицо у нее теперь – красное и черное, нет – черное и красное, потому что черного больше. Тушь потекла. (Так моя Женька иногда говорит: «Тушь потекла».) И помада размазалась. (Так моя Женька иногда и говорит: «Помада размазалась».) Так вы плакали, Валентина Ивановна, когда меня к своей груди прижимали? А я думал – смеетесь…
– Вы убийцы! – кричит Валентина Ивановна. – Вы его убили!
Убийцы? Там – убийцы? Я помогу вам, Валентина Ивановна, я не пущу их сюда, я защищу вас! И я пулей вылетаю из этого дурацкого кресла, как эстафетную палочку, перехватываю у Валентины Ивановны ручку двери, вцепляюсь в нее обеими руками и держу, держу! А Валентина Ивановна отбегает к окну и, пытаясь его открыть, возится со старым проржавевшим шпингалетом. (Вот тебе и евроремонт – двери новые, а окна старые – всё у нас так!) А их там много, и они сильно дергают с той стороны дверь, и когда она на короткое мгновение приоткрывается, я успеваю увидеть то одну, то другую физиономию. Один, красный, полноватый, с редкими всклокоченными волосенками, кричит:
– Пустите! Немедленно пустите! Это мой кабинет! Я Писигин!
Писигин! От неожиданности я чуть не выпускаю из рук ручку. Вот ты какой, Писигин…
– Здесь моя жена, откройте! – взрывается он.
Валентина Ивановна? Писигина? Или все-таки Дудкина? Вы хотите меня обмануть? Не выйдет!
