Я встала, только когда мама подошла ко мне. Она притянула меня к себе и обняла. От нее знакомо пахло кондиционирующими салфетками для сушильной машины, духами с лавандой, которыми она всегда мажет за ушами, и чем-то еще – каким-то убаюкивающим ароматом.
– Лорел, – сказала она, – я так по тебе соскучилась!
– Я тоже по тебе соскучилась, мам.
Затем она обнялась с тетей Эми, и мы постояли, дожидаясь маминого чемодана и неловко болтая о пустяках – о школе, погоде, о там, как прошел полет. Не о том, как прошел весь год без нее. Пролетевшее время ощущалось разверзнувшимся между нами каньоном.
И так продолжалось первые дни. Словно мы все еще находились в аэропорту – месте, соединяющем два мира. Словно мы уже не были дома, но еще никуда не успели добраться. Большую часть времени я проводила в своей комнате, готовясь к экзаменам, а мама, похоже, стремилась наверстать упущенное за весь год и делала мне на завтрак вафли, собирала на обед сэндвичи из идеально поджаренного хлеба и готовила на ужин свои знаменитые энчиладас. А тетя Эми много болтала. Она рассказывала маме о том, как здорово мне дается в школе естествознание, и хвалила ее за то, что она замечательно воспитала дочь, так как я все время помогаю ей мыть посуду. Мама задавала мне нейтральные вопросы, вроде: «Какой у тебя в этом году был любимый предмет?». Мне казалось, будто мы на цыпочках ходим по льду, который в любую секунду может треснуть. Мы продержались целых три дня без упоминания имени Мэй.
Этим утром, когда она ставила передо мной вафли, с аккуратно залитыми сиропом квадратиками, я не выдержала:
– Без обид, мам, мне конечно очень приятно и все такое, но я теперь на завтрак ем хлопья. Мне же пришлось справляться как-то без тебя весь этот год. Совсем необязательно теперь быть самой лучшей мамой на свете.
На ее глазах появились слезы, и я тут же почувствовала себя виноватой.
– Я пытаюсь, Лорел, – произнесла она.
– Я знаю, – мягко ответила я и начала нарезать вафли. Если все это для нее так важно, то как же она прожила столько времени, ничего этого не делая? Мне это казалось странным.
Мама вытерла слезы и сказала:
– У меня есть идея. Хочешь сходить сегодня куда-нибудь поужинать? Вдвоем?
Я согласилась, и мы пошли вечером в The 66 Diner, заказали бургеры, картошку фри и клубничные коктейли.
– Как там на ранчо? – завела я разговор, желая, чтобы наш вечер удался.
– Красиво. Умиротворяюще, – ответила мама.
Мое воображение почему-то все равно отказывалась его нарисовать.
– Там есть пальмы?
Мама рассмеялась.
– На ранчо – нет. А в городе есть.
– О, – отозвалась я, потягивая из трубочки коктейль. – Ты ездила в Лос-Анджелес?
– Да. Впервые в жизни.
– Что ты там делала?
– Ходила на «Аллею Славы». Нашла звезду Джуди Гарленд. Мне хотелось постоять на ней.
– Классно было?
– Не знаю. На самом деле, было странновато. Думая об «Аллее Славы» – а я всегда думала о ней, мечтая стать актрисой, – представляешь себе ее сверкающей и блестящей. Но правда в том, что звезды находятся на тротуаре. Рядом с автостоянкой. И люди ходят прямо по ним. – В ее голосе слышалось разочарование, как у маленького ребенка, узнавшего, что Санта-Клауса не существует.
– Тогда нам нужно найти звезду на небе и назвать ее в честь Джуди, – предложила я.
– Давай так и сделаем, – улыбнулась мама.
Мы некоторое время молчали. Я окунула кусочек картофеля в кетчуп и откусила.
Оторвав взгляд от тарелки, мама сказала:
– Лорел, я должна перед тобой извиниться. Прости, что уехала так надолго.
Я не знала, что на это ответить. «Все нормально»? Но это не так. И мне хотелось быть честной.
– Да, – сказала я. – Это было тяжело. – И добавила: – Я знаю, что ты уехала, потому что злилась на меня. Я знаю, что ты считаешь меня виноватой, и именно поэтому захотела уехать. Признайся.
– Что? Лорел, нет. Конечно же, я не считаю тебя виноватой. Откуда такие мысли?
– Оттуда, что ты уехала. Я решила, что причина в этом.
– Лорел, если я и уехала из-за чьих-то ошибок, то из-за своих, а не твоих. Я просто… должно быть, я худшая мама на свете. – Ее голос задрожал. – Как я могла позволить этому случиться? Как я могла ее потерять?
Я и не осознавала, что мама тоже чувствует себя виноватой.
– Но мам, – я потянулась и взяла ее руку через стол, – ты не виновата.
– Виновата. Я должна была ее защитить. И не смогла.
– Может, – тихо произнесла я, – ты просто не знала как?
Мама покачала головой.
– Понимаешь, маленькими вы нуждались во мне. Я была солнцем, вокруг которого вы вращались. Но вы взрослели и ваша орбита расширялась, и я потеряла свое место во вселенной. Я говорила себе: «Так и должно быть. Они взрослеют». Я думала, что самое лучшее, что могу сделать – не пытаться удержать вас. Но вы обе были смыслом моей жизни.
– А как же папа? – спросила я. – Почему ты разлюбила его?
– Я всегда буду любить твоего папу, но мы слишком рано поженились, Лорел. Когда у вас с Мэй появилась своя собственная жизнь, у нас с папой начались проблемы. Стало ясно, что кроме дочерей у нас с ним нет ничего общего. Однако я не должна была его оставлять. Думаю, Мэй меня за это так никогда и не простила.
Мама дрожала. Она опустила взгляд на свой едва надкушенный бургер. Она казалось хрупкой, как ребенок. Теперь я поняла, почему Мэй держала от нее в секрете все трудности, с которыми сталкивалась.
– И посмотри на себя, – продолжила мама. – У тебя все замечательно. Я не могу не думать о том, что была права. Что тебе лучше без меня.
– Мам, ты говоришь глупости. Я люблю тебя, и ты все еще мне нужна.
– Ты хочешь рассказать мне, Лорел? Хочешь рассказать, что случилось?
Вот оно. Я знала, что все к тому и идет, и не смогла сдержать нахлынувшей злости:
– Так вот для чего ты на самом деле приехала, да? Для того чтобы наконец-то узнать, что случилось? Чтобы найти на все ответы и чтобы тебе полегчало?
– Нет! Нет. Я просто хочу, чтобы ты знала, что можешь поговорить со мной, если захочешь.
– Что ж, я не хочу. Только не об этом. Мы можем поговорить о чем-нибудь другом.
Мама выглядела так, словно этими словами я пронзила ей сердце.
– Ладно, мам, слушай. Помнишь, мы ездили с Мэй в кино? Так вот по большей части мы туда не ездили. Мэй встречалась с парнем намного старше ее. И она уезжала с ним. Она думала, что я хожу на фильмы с его другом, который должен был позаботиться обо мне, пока их нет, но и я в кино не ходила, потому что вместо этого дружок ее парня лапал меня. Той ночью я пыталась рассказать Мэй об этом, она расстроилась, встала на мосту, делая вид, что она фея, и поскользнулась, или оступилась, или упала, или я не знаю что еще. Вот. А теперь можешь возвращаться в свою Калифорнию.
Я поднялась и вышла из кабинки. Я плакала на стоянке и ненавидела себя за то, что плачу, за то, что была так жестока к маме, за все. Мне должно было стать легче оттого, что я во всем призналась, сказала все это вслух, но я не испытывала никакого облегчения. Я смотрела на небо невидящими от слез глазами, пытаясь найти вас, найти Мэй, найти хоть какой-то знак, показывающий, что все не так беспросветно, как кажется.
Затем вышла мама. Она тоже плакала, несмотря на то, что пыталась сдержаться.
– Прости меня, Лорел, – обняла она меня. – Прости за то, что я позволила этому случиться.
И не знаю почему, может потому, что от нее пахло мамой, или потому, что она гладила меня по голове, как делала это в детстве, укладывая меня спать, но я почувствовала себя снова маленькой, прижалась лицом к ее груди и разрыдалась. Я изменилась, и уже была не такой, как год назад, до ее отъезда. Но она моя мама. И сейчас я вспомнила, каково это – когда у тебя есть мама, и с головой отдалась этому ощущению.
Люди могут уезжать, а потом – возвращаться. Вроде бы это очевидно. Но когда я поняла это сама, мне показалось, что это очень важно. Моя мама не идеальна. И она не всегда заботится обо мне. Но она уезжала не навсегда.
Перестав плакать, я взглянула на небо и показала ей на звезду в центре Пояса Ориона.
– Вот она, – сказала я маме. – Звезда Джуди Гарленд. – А затем указала на другую, в самом конце ручки ковша Большой Медведицы. – А эта пусть будет звездой Мэй.
Искренне ваша,
Лорел
Дорогие Курт, Джуди, Элизабет, Амелия, Ривер, Дженис, Джим, Эми, Хит, Аллан, Э.Э. и Джон,
Я пишу, чтобы всех вас поблагодарить, потому что это письмо, вероятно, будет последним. Мне кажется это правильным. Вчера мы закончили учиться. Когда прозвенел последний звонок, коридоры огласились ликующими криками. Миновав радовавшихся и поздравлявших друг друга с окончанием года учеников, я направилась на аллею к своим друзьям. В воздухе витала странная атмосфера – мы не знали, грустить или веселиться. Подошедший Тристан шлепнув Кристен по попке, спросил:
