– Как моя нью-йоркская детка?
Она улыбнулась. Для них это был последний день в старшей школе. Тристан сказал, что такое событие нужно отпраздновать, и Кристен с ним согласилась.
Мы поехали домой к Кристен, и Тристан во дворе соорудил из веток высокий костер и поджег его своей кухонной зажигалкой. Мы собирались сделать то же самое, что и на Новый Год, только в этот раз сжечь то, с чем хотим попрощаться. Тристан достал из рюкзака все, что выгреб из школьного шкафчика – контрольные по математике, лабораторные работы, тесты с итоговой оценкой в 68 баллов, обведенной красным, – и начал бросать их в огонь. Затем вытащил сочинение под названием «Я потерял свой Рай», за которое получил отлично. Кристен выхватила страницы у него из рук, раньше, чем он успел их сжечь.
– Я возьму его себе.
– Хочешь мое сочинение, детка?
– Оно замечательное.
Тристан несколько мгновений смотрел на нее, потом улыбнулся:
– Ладно.
– Кто следующий? Неужели только мне нужно что-то сжечь?!
Голодный костерок жадно пожирал страницы. Солнце садилось, вторя его пламенеющиму зареву.
Ханна бросила в огонь свои контрольные, сухие цветы и открытки от парней, и глянула через плечо на Натали. Их лица освещал костер. Натали широко ей улыбнулась. Кристен сожгла фотографии Нью-Йорка, которые хранила в школьном шкафчике, потому что теперь она поедет туда сама и мечта станет явью.
Мне тоже хотелось участвовать в этом, и я подумала о тетради со своими письмами к вам. Представила, как они будут гореть. Возможно, пламя и ветер смогли бы донести их до вас, где бы вы ни были.
Я потянулась за тетрадью и поняла, что у меня не хватит духу этого сделать.
В письмах к вам я рассказала историю. В чем-то правдивую. Поэтому я решила отдать их миссис Бастер. Школа еще несколько дней будет открыта, чтобы учителя закончили всякие дела, так что завтра или послезавтра я оставлю тетрадь для миссис Бастер в ее ящике для почты. Почему-то – возможно потому, что именно она дала мне такое задание – я хотела, чтобы она прочитала все мои письма.
Поэтому вместо того, чтобы сжечь тетрадь, я вырвала из нее последнюю чистую страницу и бросила в огонь. Я смотрела, как горит белый лист в голубую линейку, и из моих глаз текли слезы. Я плакала обо всех вас, так рано ушедших из жизни. И о Мэй.
Когда огонь сожрал мою страницу, я увидела, что все глядят на меня.
– Я скучаю по сестре, – просто призналась я. Как здорово, что друзьям я могла сказать это вслух.
Ханна обняла меня одной рукой, а другой вытерла мои слезы.
– Она бы полюбила всех вас, – добавила я.
– Если она была хоть чуть-чуть похожа на тебя, мы бы тоже ее полюбили, – ответил Тристан и улыбнулся.
После этого трогательного мгновения мы опустили взгляд и увидели, что огонь продолжает расти. Тристан пошел за садовым шлангом, чтобы его залить. Он брызнул водой из шланга на Кристен, и она взвизгнула, а затем он облил остальных. Выхватив у него шланг, мы окатили водой и его. Мы все промокли, но никому до этого не было дела, так как летний вечер был теплым.
После того как солнце ушло за горизонт, мы сели на веранде и я отправила Скаю сообщение с вопросом, не присоединится ли он к нам. Мое сердце подпрыгнуло, когда его пикап заехал на подъездную дорожку. Стояли первые летние дни, но Скай как всегда был в своей бессменной кожаной куртке. Такой же красивый, как и в самый первый раз, когда я увидела его, а может даже еще красивее – потому что теперь я его знала.
Он подошел и сел с нами, и небеса распахнулись над головой, предвещая летнюю грозу. Мы некоторое время смотрели на них, а потом Кристен принесла бутылку шампанского и мы открыли ее с хлопком и чокнулись бокалами.
Пригубив шампанское, я отдала свой бокал Тристану.
– Тристан, – обратилась я к нему.
– Да, Лютик?
– Мне кажется, в следующем году в колледже тебе нужно собрать группу.
Он улыбнулся мягкой улыбкой, так не похожей на его обычную угловатость.
– Ты права. Действительно нужно это сделать.
– Ты можешь назвать ее «Нормальные чудаки».
– Клевое название! – рассмеялся Тристан и, помолчав немного, сказал: – Но зачем же тогда ждать до колледжа? – Он повернулся к Ханне: – Так мы споем с тобой вместе или как?
Глаза Ханны загорелись. Она впервые готова была выступить перед кем-то кроме меня и Натали. Она кивнула. Тристан пошел за гитарой, а мы – за ним. Он поставил в гостиной стул для Натали, и мы все устроились рядом.
– Что ты хочешь спеть? – спросил он.
Ханна вытерла ладони о платье и целую минуту раздумывала над ответом.
– Sweet Сhild О’Mine, – выбрала она нашу новогоднюю песню.
Улыбнувшись, Тристан тут же ударил по струнам, и гитарный перелив отозвался вибрацией во всем моем теле. Сначала голос Ханны звучал тихо и подрагивал, но постепенно становился все громче и громче, пока песня не полилась как будто сама собой. Ханна смотрела на Натали. Тристан же глядел на Кристен, неистово играя и подпевая Ханне. И тогда я посмотрела на Ская. Схватила его за руку и прошептала:
– Я безумно хочу тебя поцеловать.
Он взял мое лицо в свои ладони и прильнул к губам. Этот поцелуй не был похож ни на один из наших прежних поцелуев. Я не ощущала себя ни светом, к которому тянулся Скай, ни уличным фонарем, ни даже луной. Я ощущала себя так, словно в каждом из нас есть солнце. И оно по-разному нас согревает. Поэтому когда наши губы соединились, меня опалило огнем.
Стоило Тристану с Ханной закончить песню, как мы все запрыгали, крича строчку из нее: «И куда же мы теперь идем?». Ханна засияла, и Тристан сыграл концовку еще раз. Не могу передать, что я чувствовала в этот момент, рядом со своими близкими друзьями, стоя у самой границы того, кем мы были и кем хотим стать.
Порой, рассказывая о чем-то, мы в ответ слышим тишину. Или эхо. Словно кричим внутри самих себя. И от этого ощущаем невероятное одиночество. Но такое случается только тогда, когда мы невнимательно слушаем. А значит, не готовы услышать ответ. Потому что каждый раз, когда мы говорим, слышен наш голос. И нам отвечает весь мир.
Я нашла свой голос, когда писала всем вам эти письма. И когда я обрела этот голос, мне ответили. Не в письме. А по-новому зазвучавшей песней. Историей, рассказанной в фильме. Цветком, пробивающимся сквозь трещины в дощатом настиле. Трепетанием крыльев мотыльков. Приближающимся полнолунием.
Я знаю, что написала письма людям, у которых нет адреса на этой земле. Я знаю, что вы мертвы. Но я слышу вас. Слышу вас всех.
«Мы были здесь. Наша жизнь не прошла бесследно».
Искренне ваша,
Лорел
Дорогая Мэй,
Я видела вчера сон о тебе. Ты шла по рельсам, и твои залитые лунным светом, раскинутые в стороны руки походили на тонкие белые крылья. Ты повернулась ко мне, и наши взгляды встретились. Я понимала, что ты сейчас упадешь. Видела, как ты зависла в воздухе, не касаясь ногами рельсов. Я отчаянно пыталась обрести контроль над своим телом и подойти к тебе. Но не могла. Ноги не слушались. В голове билась мысль, что ты меня ждешь. Оставалось всего одно мгновение. Если бы я могла шагнуть вперед, то смогла бы схватить тебя за руку. Но мое тело оцепенело. Я старалась изо всех сил, но поднять ногу для меня было все равно, что сдвинуть гору. Я никогда еще не испытывала такого ужаса, как в этот момент – пытаясь дотянуться до тебя.
Затем я услышала твой шепот:
– Лорел. – Ты повернулась ко мне спиной. – Посмотри.
И тогда я увидела это. Как появляются и расправляются твои крылья. Тонкие, но невероятно прочные, блестящие как вода. Они не были сломаны. Они уносили тебя в небо, и ты становилась все меньше, пока не превратилась в яркую точку, горящую как звезда. И я поняла, что ты там. Ты везде.
Проснувшись, я пошла в твою спальню. Не считая одежды, которую я брала у тебя (но всегда возвращала назад) и сорванного со стены плаката Nirvana (прости), все в твоей комнате осталось так же, как в тот последний вечер перед кино. Я посидела немного на твоей постели, а затем забрала твои мексиканские свечи, чтобы зажечь у себя, и твою коллекцию морских ракушек, чтобы разложить их на своем столе. Теперь я не боялась трогать твои вещи и подыскивать им новое место. Моя комната почти не изменилась с тех пор, как ты переехала из нее, перейдя в старшую школу. И я хотела, чтобы она стала больше похожей на меня – такую, какой я стала. Чтобы среди моих вещей – диска Дженис Джоплин, который отдала мне Кристен перед отъездом в Нью-Йорк, сердечка Ская, которое он вырезал мне на Рождество, и светящихся в ночи звезд, приклеенных к потолку в нашем детстве, были частички тебя.
Разглядывая твою книжную полку, я нашла сборник стихов Э. Э. Каммингса. У тебя в нем лежала закладка – ты сделала ее сама в третьем классе. «Мэй» – написано на ней голубым лаком с блестками. Я прочитала отмеченное тобой стихотворение, и оно было таким красивым, что я заплакала. Оно прекрасно все целиком, но последняя строчка идеальна: «Я несу твое сердце, твое сердце в своем».
