Маска Гредзински исчезла и наконец появилось настоящее лицо Другого. Он готов был увидеть таракана или уродливые черты создания из другого мира, но узрел лишь мешки под глазами, красные прожилки, набрякшие веки, трехдневную щетину. Так вот, оказывается, как выглядит его двойник? Между ними есть сходство, но какое-то печальное, он словно одутловатый старший брат, которого снедает червоточина. Другой — такой красноречивый, такой резвый, пока он оставался порождением ночи, на рассвете выглядел просто больным, уже предчувствующим свой конец. Он умрет пьяный в дым, с бутылкой в руке и туманом забвения в голове. Но это все-таки лучше, чем умирать, моля неизвестно какого бога о добавке. Если Николя — не сознавая того — всегда боялся смерти, то для Другого смерть была отдаленным обещанием избавления. То, что все это однажды кончится, успокаивало его. И если жизнь — падающая звезда, освещающая тьму вечности, каждый имеет возможность сжечь ее, как ему нравится. Николя еще помнил слова Лорен, ее тон, синеватый отблеск в глубине ее глаз, который обращал в шутку все, что она говорила: «Вам повезло, у вас печень как у младенца». Она была права, объявленная смерть может еще подождать. Алкоголики высшего полета пропивают среднюю продолжительность жизни до конца, не потеряв ни капли.
Однако сегодня утром Николя овладело дурное предчувствие. Омерзительное ощущение, не имевшее ничего общего с остатками дурного сна или началом опьянения. Какая-то неопределенная угроза, которую он пытался прогнать, глотнув водки.
В конце концов он всегда доходил до работы, маленький ежедневный театр забавлял его по-прежнему. Этот маскарад должен был вскоре закончится, но он предпочитал, чтобы решение пришло сверху. А пока он перешел все границы, как ребенок, который пытается понять пределы своей власти. Николя видел, что зашел слишком далеко, он чувствовал, как все еле сдерживаются в его присутствии.
— На совещании в художественном отделе ждут только вас.
— Спасибо, Мюриэль.
Он зашел в свой кабинет, первым делом выдвинул самый нижний ящик стола, чтобы удостовериться, что еще осталось чем наполнить фляжку — бутылка «Выборовой» оказалась едва початой. Усталость исчезла с хорошим глотком, освободившим голову, потом руки, наконец ноги. Он выпил еще, готовясь к еженедельному пятничному совещанию, беспечно пересек коридор и зашел в мастерскую, где все его ждали, рассевшись вокруг длинного стола на подмостках.
— Николя, у тебя усталый вид, — заметила Сесиль.
— Усталый? Ты абсолютно уверена, что хотела употребить именно это слово? Ты не собиралась сказать «депрессивный» или «пьяный»?
— …
— Не важно, начинаем сеанс стенаний. Кто первый?
— …
— Я здесь именно для этого, разве нет?
— Николя, тебе, вероятно, стоит отдохнуть. В последние недели мы работали с невероятным напряжением.
— Да что вы все вообще знаете о напряжении? Вот ты, Валери, проводишь большую часть дня, чертя линии и выбирая шрифт, если за тебя это не делает компьютер. Для тебя, Жан-Жан, целая трагедия — исчезновение твоего «Ротлинга», когда я одолжил его у тебя последний раз, у тебя было такое лицо, будто твоей младшей сестренке вспороли живот. А ты, Веро, заслуживаешь специального названия за твой идиотский лексикон — все эти твои отпуска, чтобы «снять напряжение», обеденные «брейки» и «брифинги» у автомата с кофе. А «потуги» Сесиль в состоянии постоянной паники, потому что она может работать только в «дедлайн»? А Бернардо, который не в состоянии поделить двузначное число без своего IBM PC, а Мари-Поль — королева Интернета, факса и мобильных телефонов, всегда готовая «общаться», что значит: «Алло, ты где? Я могу тебе перезвонить?»
— …
— …
— …
— Все было бы не так страшно, если бы вы не тратили время — мое время! — на бесконечные жалобы. Может, вы медленно гниете на заводе и не проживете и трех недель на пенсии? Вы хотите поговорить о безработице и следующими за ней несчастьями?
— Что значат все эти обвинения? — спросил Бернардо.
— Что было бы, если бы все так рассуждали! — добавила Сесиль.
— Вас просят не рассуждать, а перестать слушать самих себя целыми днями. Я не для себя это говорю, и даже не для пользы работы, даже не для пользы отдела или «Группы». В конце концов, что мы делаем весь год? Мы разрисовываем всякие глупости, красим их, чтобы они понравились потребителям, — логотипчик там, брошюрка сям. Всем наплевать, но нам это дает средства к существованию. Так что говорю я вам все это только ради вас самих, потому что если вы воспринимаете происходящее здесь настолько всерьез, то вы плохо кончите.
Он встал и скрылся в туалете. Закрылся в кабинке на два оборота, опустил крышку унитаза и рухнул на стульчак. Металл, отливающий синевой, белоснежный фаянс, галогеновый свет. Глоток водки. Вздох. Он любил эти мгновения ультрасовременной сосредоточенности.
В обеденный перерыв в местном ресторане оставалось лишь одно свободное место — напротив Гредзински. Последние несколько недель он обедал в одиночестве. Парадоксальное следствие алкоголизма — Николя стал очень требовательным к темам разговоров за столом. Он считал, что любая пошлая болтовня быстро становится смертельно скучной. Его шкала посредственности давно перешагнула общепринятый порог терпимости. Николя больше не находил в себе сил ломаться в ожидании десерта и в один прекрасный день решил, что в одиночестве он будет скучать гораздо меньше.
Вторая половина дня прошла спокойно, что должно было его насторожить. Предчувствие не покидало его весь день.
— Алло, это Алиса, ты как?
— Какими судьбами?
— Можешь зайти сейчас к моему шефу?
— Сам Броатье хочет меня видеть?
— Всего на пару минут, если у тебя есть время, в районе половины шестого.
— Сегодня не очень удачный день, — для очистки совести заметил он.
— Напрягись.
— То есть это приказ.
— Если хочешь.
В конце концов, так не могло продолжаться дальше. Его роман с «Группой» подошел к концу. Тем лучше. Его ждали новые территории, новые завоевания. Он обещал себе завтра же купить билет на самолет до Новой Гвинеи, и меньше чем через неделю он будет играть в крикет с туземцами. Может, он станет первым человеком с Запада, которого папуасы примут в свою команду. В общем, жизнь бросала новый вызов.
— Как мило, Николя, что вы смогли ко мне зайти. Слухи — это всего лишь слухи, но лучше найти их источник. Кажется, сегодня во время брифинга у вас возникли проблемы?
— Те проблемы, которые возникают у вас ежедневно, Кристиан. Мы ведь обращаемся друг к другу по имени?
Застигнутый врасплох, Броатье кивнул.
— Мне докладывали. Кажется, у вас профессиональные проблемы? Вы не сошлись во мнениях с Лефебюром?
— Он идиот.
— Прошу вас. Это мой ближайший помощник, которого я ценю и как профессионала, и как человека.
— Вы хотите знать, пью ли я? Пью.
— …
— Водку. История любви.
— …
— …
— Вы понимаете, что мы не можем больше держать вас тут. Ваше поведение, разногласия, вызванные вашим… состоянием, извините, я вынужден сказать вам прямо. Вы человек умный, наверняка уже все поняли.
— Вас не так беспокоит то, что я пью, потому что результаты стали гораздо лучше, с тех пор как я стал начальником отдела. Я разруливал многие ситуации, я ценный сотрудник, и вы это прекрасно знаете. Проблема в том, что надо избавиться от человека, который больше не боится. «Группа» не может принять сотрудника, который не боится уйти из «Группы». Моя независимость — даже при том, что она приносит свои плоды — невыносима. Вы как доберманы, чувствуете человеческий страх. Например, сейчас, в этом кабинете вы чувствуете, что я не боюсь ни вас, ни ваших решений. Когда вы смотрите на служащих, укрывшись за личиной джентльмена, у вас в глазах явственно читается: «На улице очень холодно». Без «Группы» очень холодно, и каждый не сегодня-завтра может оказаться на улице, даже Бардан, который считал себя неуязвимым. Но мне больше не холодно. И это все водка, ее давали русским солдатам. Сколько вы получаете в месяц, Кристиан?
— …
— Двести тысяч? Двести двадцать? Не будем мелочиться, возьмем двести сорок. И это гораздо меньше того, что мне капает, пока я сплю. Хвастаться особо нечем, но это дает мне право не дрожать тут перед вами ни от страха, ни от холода. Мне не понадобилось учиться в университетах, быть салагой, клясться в верности какому-нибудь братству, разыгрывать сторожевого пса, мне не пришлось участвовать ни в каких интригах, ни увольнять, ни заигрывать с власть имущими. Просто у меня родилась идея — идиотское и не самое интересное изобретение, которое я развил и довел до ума за десять минут. Я играл с абсурдностью системы, как все вы делаете ежедневно, и система хорошо мне заплатила. Она защитила меня от самой себя. Благодаря этому я, похоже, умру, купаясь в роскоши.
