– Говори! Я тебе в отцы гожусь.
Иван Иванович торжественно встал.
– Мы вчерась были на колхозном рынке, на ярманке этой плодоовощной… – утираясь, начала Глафира.
– Ну?
– И там наелися шашлыков…
– И выпили, конечно, прилично?
– И выпили А к утру у Федора разыгралась физическая сила.
– Ну…
– И мы с им никак не могли кончить…
– То есть как это «кончить»? – похолодел Иван Иваныч.
– А вот так, обыкновенно. Я, верней, уже два раза кончала, а он все никак не мог кончить.
– Но ведь ты же говорила ему, что тебе надо на работу?
– А что я могу поделать, когда он озверел. И потом, честно сказать, мы с ним давно не кончали. Прошу меня в этом не вини-ить…
И она снова заревела.
– Перестань! – крикнул Иван Иваныч.
Баба и умолкла. А Иван Иваныч, разинув рот, на нее смотрел. Она стояла строгая, заплаканная, замотанная в платок, в ватной телогрейке и таких же брюках, вытянув руки по швам. Что-то дрогнуло, я клянусь, что-то дрогнуло – в сердце ли, в организме Ивана Иваныча…
– Ну иди, – сказал он. – И чтоб такое больше не повторялось.
– Да никогда в жизни, – радостно сказала она и удалилась.
– Хотя что это я говорю? – удивился Иван Иванычу оставшись в одиночестве. – Ведь крепкая семья – это основа нашего общества, так что со своей позиции женщина права. Но подпадает ли ее случай под нашу мораль? Не есть ли этот случай с Глафирой последствие все более и более распространяющегося среди молодежи западного буржуазного секса?
А товарищ Мандевиль Махур бесстрастно смотрел в окно. Там виднелись маленькие немецкие дома, крытые красной черепицей, серые ленты немецких шоссе, маленькие немцы выходили на крыльцо, маленькие автомобильчики, казалось, и не двигались вовсе
О чем думалось товарищу Мандевилю Махуру? Что вспоминалось славному борцу за гражданские права своего народа? Годы ли учения в холодном чопорном Кембридже? Джунгли ль Зуарии, где за каждым кустом таилась смерть? Товарищи ли его по борьбе, с которыми он был вынужден расстаться во имя жизни революции? Или эти смешные русские, с такой приветливостью угощавшие его этим своим, можно сказать, варварским блюдом?
Иван Иваныч подошел к окну.
Глафира удалялась, важно ставя ноги навыворот. На свежевыпавшем снегу четко отпечатывались следы ее новых галош, одетых на казенные валенки.
Мандевиль Махур тихонько рыгнул. Его секретарь вынул из кармана яркую коробочку с желудочными пилюлями.
– Подлетаем к Кельну, господин Махур, – сказал он.
А Иван Иваныч открыл-таки тумбу, налил себе чуть больше полстакана и посмотрел на стену. Со стены, ласково прищурясь, глядел на него родной человек.
– Ваше здоровье, – сказал Иван Иваныч.
ЧИНОВНИК
В одном славном сибирском городке, которых много в Сибири, есть славный краеведческий музей, которых немного меньше в Сибири.
Это – трехэтажный каменный дом, выстроенный при царизме купцами и мещанами под руководством интеллигентов.
И другой дом – возведенный уже при Советской власти.
Оба дома соединяются остекленной галереей, и оба дома полны чудес.
Чего тут только нету! И каменные бабы, и стрелы, и скелеты, и птичек различных чучела, и наряды, и побрякушки, и какие-то значительные горшки. Чего тут только нету!
А во дворе у них – флигель. Там за утепленной дверью сидит угрюмый человек в кирзовых сапогах. На столе он имеет беспорядок: бумаги, чугунная пепельница в виде нескромной девы, папиросы «Беломорканал» и от папирос же – окурки.
То сидит за столом директор музея – громадный энтузиаст своего дела, а сам по себе – бывший геолог, закончивший в свое время Московский геологоразведочный институт имени С. Орджоникидзе.
Замечу, кстати, что геологи, роль которых в принципе огромна, иногда довольно странно оседают в Сибири. Один в городе К. ведает народным творчеством, другой руководит торгово-пушной базой на Таймыре. А некоторые нестойкие искатели даже иногда спиваются и тогда просто-напросто философствуют в пивных. Беда!
А этого когда назначили, многие считали, что он дело не потянет и захиревшему в последние годы музею придет окончательный конец. Но бывший разведчик недр завел, не покладая рук, различные новшества, организовал интересные раскопки, обновил экспозицию, отчего музей вновь засиял, а его директор смог слегка успокоиться.
И вот однажды он сидит, а в дверях появляется слабобородатый гражданин средних, с отклонением в молодость, лет.
– Андрей Андреич Прозоров, – представился он.
И осведомившись, с тем ли он лицом говорит (а ему был нужен директор), гражданин предложил музею закупить принадлежащие ему на основе частной собственности кабинетные часы производства XVIII века.
А директор тоже был бородатый и имел в этот момент немного свободного времени. Он встал и накинул брезентовую куртку на овчинном меху. И они пошли по заснеженной белой улочке.
Дорогой молчали. Директор вспоминал свой геологоразведочный трест, начальника которого впоследствии посадили за хищение на десять лет. Кроме того, директор размышлял, как человечеству следует понимать строчку китайского поэта Тао Юаньминя:
Белый день наступает, и терновую дверь затворяю, Чтоб в жилище пустое не проникла житейская мысль
А молодой человек – просто молчал. Молчал, молчал, а потом потянул директора за рукав.
– Нам сюда.
И показал пальчиком, одетым в желтую перчатку, на сияющий купол небольшого храма Божьего, имевшегося в этом славном сибирском городке.
И видя не то чтобы изумление, а некоторую непонятливость директора, объяснил:
– Я забыл сказать. Я – служитель культа.
Сам при этом немного напружинился, но, увидев полное безразличие директора к такой профессии, пропустил последнего через калитку в маленький флигелек, имеющий ванну и паровое отопление
Комната. У директора мелькнуло, что Андрей Андреич врет, и не служитель он вовсе культа. Потому что наблюдался в комнате обычный холостой беспорядок и висела значительно увеличенных размеров фотография всемирно известного квартета «Битлз».
– Пол Маккартни, Ринго Старр, Джордж Гаррисон, Джон Леннон, – перечислил хозяин беспорядка и перешел к делу. – А вот и предмет, часы.
Но часы оказались так себе. То есть имели и медный маятник, и старое дерево, и все прочее они имели, что, по-видимому, было нужно для производства часов в XVIII веке. Но на музейную ценность явно не тянули. О чем директор и сказал весьма откровенно.
А служитель культа не обиделся. Он только вздохнул, после чего они, как многие сибирские люди, стали пить водку, закусывая ее соленой рыбкой.
Не стану приводить содержание их беседы. Не для того пишется этот рассказ. И так понятно, о чем они беседовали, если человеку хоть что-нибудь понятно. А если человеку ничего не понятно, то тем более. Излишек информации окончательно загубит его. Не надо.
Не для того пишется этот рассказ. А пишется он ради последней фразы разгоряченного водкой молодого человека.
– Отвали! – вскричал Андрей Андреич Прозоров. – Я им тогда говорю – от-ва-ли!
– Прямо это слово и говоришь?
– Прямо так и говорю Они, особенно старухи эти… в черном. Они ко мне все больше после службы лезут. Батюшка – то-се А я им – отвали! Обращайся ко мне в рабочее время.
– Ну?
– Вот тебе и ну! В рабочее время. Потому что я кто? Я – служащий. Я такой же служащий, как и ты, как все. Служитель, служащий. Чиновник.
– Служащие тоже разные бывают. Некоторые даже не жалеют никакого своего времени, – сердясь, тихо возразил угрюмый директор.
Но Андрей Андреевич не слушал.
– Вот я им и говорю – от-ва-ли!
Директор внимательно посмотрел на молодого человека, и ему внезапно стало ясно все, что происходит на этом черно-белом свете.
ДВА СУШЕНЫХ ПАЛЬЦА ИЗ ПЯТИ БЫВШИХ
Дядя Вася Фетисов уже несколько дней, как работал по срочному заказу, а когда пришел отдохнуть домой, то увидел, что родная супруга выставила его личные вещи на улицу и велит ему, старшему Фетисову, убираться навсегда.
– Это ее научила теща. Вон она, сука, торчит в окне, а кто рядом с ней, усатый, это я не знаю, – сказал дядя Вася.
– А это будет заместо тебя новый твоей Маньки претендент, – сказал случившийся рядом сосед Фетисова по фамилии Шоркин, рабочий с комбайнового завода, и позволил отдать себе выставленные фетисовские личные вещи на сохранение.
– Не знаю, не знаю, ни-и-чего не знаю, – ответил дядя Вася и пошел и стал дальше трудиться над выполнением срочного заказа.
Дядя Вася был столяр. Они вместе с другими трудящимися строили на пустыре новый цирк вместо старого. Дядя Вася был неплохой мастер. Он работал несколько дней по срочному заказу, а потом пришел отдохнуть домой и видит, что его личные вещи жена выставила на улицу.
