— Там… теперь… моя семья… половина… обещай мне, дай слово… обещай…
— Что? Что тебе обещать, Симон?
— Что ты… расскажешь им… где я… где меня… обещай…
— Обещаю, Симон.
— Клянись!
— Мы не клянемся, Симон…
— Клянись!
— Клянусь, Симон…
— Ну вот… теперь все. Помни же — поклялся…
Шепот цыгана снова превращается в бульканье. Симон! Симон!.. молчит Симон. И фонтанчик под рукою тоже затих. Нету больше Симона.
Габриэль выбирается из оврага и идет в сторону леса. Он больше не смотрит на небо. Оно дает слишком неожиданные ответы, это небо. Теперь он не может даже умереть. Он обещал Симону, поклялся над последним вздохом умирающего… если уже и такое не уважать, то что же тогда останется на этой страшной земле, кроме ее длинных, глубоких оврагов? И лес, словно услышав этот немой вопрос, принимает беглеца как друга, подсовывает ему под ноги малую тропку, и Габо идет туда, где, наверное, должен быть северо-запад, а значит, и Травник, и дом семейства Алкалай, двое сынов из которого были убиты сегодня вечером прямо перед ними… перед ним… да нет, Габо, ты-то жив, жив! Помни: ты поклялся!
У лесного ручья Габриэль смывает с лица страшную коросту и тут только обнаруживает, что ранен, ранен в шею — неглубоко, по касательной. Он отрывает рукав рубашки и делает себе перевязку, а заодно уже и спарывает с левого плеча желтые заплаты с шестиконечной звездой и буквой «Z» — «жид», значит. Подойдут в качестве тампонов для раны. Он идет всю ночь, до рассвета, а с первыми лучами солнца забирается в бурелом — переждать опасное время суток. Он изможден до предела, но лежит с открытыми глазами, потому что боится. Нет, не смерти и не ханджаров… он боится чего-то другого, что намного страшнее. Габриэль боится собственных снов.
* * *
Километрах в пятидесяти от Сараево Берла остановили. Приземистый бронетранспортер с большими белыми буквами SFOR перегораживал дорогу. Офицер в форме бундесвера наклонился к окошку гольфа.
— Добрый вечер. Куда следуете?
Вопрос был задан по-английски, но Берл отвечал по-немецки, сопровождая слова дружелюбной улыбкой.
— В Карловац, а потом в Загреб… Слушайте, лейтенант, если уж вы меня все равно остановили, — продолжил он, перехватывая инициативу, — где бы мне тут заночевать? Как-то не хочется ехать в темноте.
Если не хочешь, чтобы другие задавали тебе вопросы, спрашивай сам.
— Впервые в Боснии? — понимающе подмигнул немец. — Тогда тем более будьте осторожны. Прежде всего, оставайтесь на шоссе, не сворачивайте на проселки. А ночевать здесь не стоит. Лучше уж езжайте до Баня-Луки.
— Почему? — Берл наивно захлопал ресницами. — Я намеревался остановиться в Зенице. Там что, нет отелей?
Лейтенант широко улыбнулся.
— Какие отели? Вы не в Баварии, мой друг. Ищите на домах таблички B B, авось найдете… Но все же мой вам совет: продолжайте путь до Баня-Луки. Места тут не очень дружелюбные, если вы понимаете, что я имею в виду. За два часа доберетесь. И вот еще что: я вижу, у вас с собой камера…
— Ага! — жизнерадостно подтвердил Берл. — Хочу поснимать здешние мечети.
Солдат, стоявший рядом с офицером, сплюнул и покрутил головой.
— Нет, приятель, — возразил лейтенант, демонстрируя похвальное терпение. — Фотографировать мечети не стоит. А людей рядом с мечетями — тем более. Здесь слишком многие сомневаются в собственной фотогеничности.
— Что ж, нет — значит, нет… — Берл беззаботно пожал плечами, стараясь поддерживать улыбку на прежнем уровне дружелюбного идиотизма. — Спасибо за совет. Ну так я поеду?
Офицер легонько прихлопнул по крыше гольфа, отпуская Берла.
— Я вот чего не понимаю, — сказал его напарник, глядя вслед отъехавшей машине. — Как такие кретины доживают до совершеннолетия?
— Бывает… — философски ответил лейтенант и смерил своего подчиненного долгим оценивающим взглядом. — Ты-то дожил.
Сразу же после блокпоста шоссе превратилось в однорядное. Движения почти не было. В быстро сгущающихся сумерках Берл различал на обочине обгоревшие остовы автомобилей. Местность выглядела пустынной. Кое-где мерцали огоньки жилья, но как-то неуверенно, робко, словно выпрашивая взаймы. Дорога изобиловала колдобинами, ехать приходилось осторожно. Уже совсем стемнело, когда Берл достиг наконец Травника. Городок походил на ежа, ощетинившегося острыми иглами минаретов. Берл въехал на пустую, скупо освещенную рыночную площадь и остановился, чтобы осмотреться.
— В направлении большой мечети… — повторил он про себя слова Кагана. Которая из них — большая? И та не маленькая, и эта — ничего себе… Стоя возле гольфа, Берл озадаченно крутил головой. Тем временем площадь оказалась вовсе не такой необитаемой, какой выглядела на первый взгляд. Краем глаза Берл увидел, как от стены в дальнем углу отделились две тени и неторопливо направились в его сторону. Уже издали, по одной только походке, Берл определил наличие автоматов за их спинами и пожалел, что оставил глок под сиденьем. Теперь лезть в машину было уже поздно. Он повернулся спиной к опасным призракам и беспечно задрал голову, разглядывая самый высокий минарет. Это, наверное, и есть большая мечеть… ага… по всему выходит… ну, что же вы, ребятки?.. начинайте…
— Эй, ты! Ты кто? — окрик был по-английски.
«Слава богу… — подумал Берл. — Хотя бы обойдемся без толмача через мобильник…»
Он старательно вздрогнул и обернулся. Двое уже стояли рядом. Грамотно стояли, на расстоянии чуть больше прыжка. «Ну я-то допрыгну…» — подумал Берл и улыбнулся самой дружелюбной из своих улыбок.
— Красиво!.. — сказал он вслух, делая широкий жест обеими руками. — Пресса! Турист! — Он гулко хлопнул себя по груди и для верности засмеялся. Но угрюмые аборигены и не думали разделять его приветливое веселье. Бородатые, облаченные в разномастный камуфляж без каких-либо знаков различия, они мрачно смотрели на Берла из-под козырьков одинаковых кепи. Кепи, кстати, выглядели неуместно. Этим душманским мордам куда лучше подошла бы афганка.
— Документы! — сказал ближний к Берлу, протягивая руку.
Пока Берл копался в бумажнике, второй тип занялся гольфом. Он повернулся к ним спиной, отчего наконец обнаружился тип автомата: АК-47, старый знакомый… Медленно обходя машину и разглядывая наклеенные Берлом таблички прессы, он, наконец, решительно открыл дверцу.
Берл чертыхнулся про себя с досадой, однако, с прежней улыбкой продолжал наблюдать за тем, как первый душман изучает его журналистское удостоверение: «Плохо дело. Если начнет шарить под сиденьем — придется кончать их прямо здесь, посреди площади. А это — верный провал задания… Вот ведь непруха!»
— Ну что там, Халед? — вдруг сказал первый по-арабски, не отрывая глаз от документа. — Проверь получше, не ленись… и под сиденьями не забудь, слышишь?
— Слышу, слышу, — глухо ответил второй, копаясь в кофре с фотоаппаратурой. — Ты его пока подержи на мушке…
— Алло, алло, братан! — завопил Берл, тоже переходя на арабский и, сделав два быстрых шага к остолбеневшему от такой неожиданности автоматчику, ухватился за кофр. — Ты там поосторожнее, во имя всемилостивейшего Аллаха! Разобьешь ведь… а я с этой камерой целый год по Газе ползал!
— По какой… Газе?.. — оторопело пробормотал первый араб.
— Да по той самой… — развязно передразнил Берл, забирая свое удостоверение из его замершей руки. — Кто-то ведь должен фотографировать героическую борьбу палестинского народа против оккупации! А что, ребята, — заговорщицки продолжил он, понизив голос и возвращая кофр на заднее сиденье. — Где тут у вас травкой можно разжиться? Курить хочется — сил нету.
Арабы неуверенно переглянулись.
— Да вообще-то можно… — сказал первый после некоторого колебания. — Тебе много надо?
— А сколько есть?
— Сто пятьдесят, — араб полез в карман и извлек замусоленный газетный кулек.
— Ты меня что — за фраера держишь? — расхохотался Берл. — Да тут в три раза меньше! Беру все за тридцать марок.
— Семьдесят.
— Сорок, и ни маркой больше.
— Пятьдесят пять!
Через минуту к вящему удовольствию обеих сторон торговля завершилась, и арабы побрели восвояси, шепотом обсуждая выгоды произведенной сделки. Берл сел в машину и перевел дух.
— Ну вот, — сказал он собственному отражению в зеркальце заднего обзора. — А еще говорят, что марихуана вредна для здоровья. Сегодня на твоих глазах она спасла сразу две человеческих жизни…
Берл завел двигатель и поехал с площади в сторону большой мечети. Шестой дом от угла был в точности таким, как его описывал Габриэль Каган: высокий цоколь из серых необработанных валунов, кирпичные стены, длинный балкон по фасаду…
* * *
…и лестница с левой стороны. Габриэль садится на землю, прислоняется к низкой ограде палисадника и закрывает глаза. Его знобит, рана снова начала кровоточить. В голове мельтешит какой-то сладкий, мерцающий туман, а в нем, как в бульоне, медленно плавают прозрачные членистые червяки.
