Кристин пришлось сознаться, что он повсюду за ней ходил. Ей стало легче оттого, что он разоблачен, но еще оттого, что не она пожаловалась полиции, хотя, будь он гражданином страны, она бы давно так и сделала. Кристин настаивала, что он не опасен и никогда не причинял ей вреда.
— Такие не причиняют вред, — сказал один полицейский. — Они просто убивают. Вам повезло, что вы еще живы.
— Псих, — констатировал второй.
Подала голос мать: мол, проблема с людьми другой культуры в том, что не поймешь — то ли они безумны, то ли просто у них другие понятия. Полицейский согласился, почтительно и снисходительно, будто она недоумок королевских кровей и ей надобно потакать.
— Вы знаете, где он живет? — спросил первый полицейский. Кристин давно уже порвала письмо с надписанным адресом — она покачала головой.
— Тогда нам придется брать его завтра, — сказал полицейский. — Сможете заговорить его у аудитории, если он там будет?
Допросив Кристин, полицейские тихо побеседовали с ее отцом в холле. Служанка убирала со стола кофейные чашки; она заявила, что, если его не посадят, она уволится, она не хочет, чтобы ее снова напугали до полусмерти.
На следующий день, когда закончилась лекция по современной истории, он был у дверей, точно по расписанию. Он, кажется, удивился, когда Кристин не пустилась в бегство. Она подошла к нему, и сердце у нее колотилось от собственного предательства и близкой свободы. Она вновь выросла, стала прежней великаншей, неуязвимой, хладнокровной.
— Как вы? — весело улыбнулась она.
Он недоверчиво посмотрел на нее.
— Этот? — Полицейский выскочил сзади, словно Кистонский фараон,[1] и положил руку ему на плечо — тот же неизменный потрепанный пиджак. Второй полицейский преспокойненько стоял в стороне — применение силы не потребуется.
— Не делайте ему плохо, — взмолилась Кристин, когда полицейские уводили его.
Те кивнули и улыбнулись — уважительно, насмешливо. Казалось, он прекрасно знал, кто эти люди и что им нужно.
Тем же вечером позвонил с докладом первый полицейский. Отец переговорил с ним, веселый, энергичный. Сама Кристин находилась теперь в тени: ее защитили, ее функция выполнена.
— Что они с ним сделали? — тревожно спросила она, когда отец вернулся в гостиную. Она не знала, как оно бывает в полицейских участках.
— Ничего плохого с ним не сделали, — сказал отец. Забавно, что дочь беспокоится. — Его могут засудить за преследование и домогательство, они спрашивали, буду ли я предъявлять обвинения. А я думаю — зачем? Его виза позволяет перемещаться по стране, только если он учится в Монреале. Я сказал им, чтоб отправили его в Монреаль. Если он снова тут появится, его депортируют. Они заходили в дом, где он снимает комнату: он задолжал за две недели, и домохозяйка сказала, что собирается его выгнать. Похоже, он счастлив, что за него выплатят долг и купят билет до Монреаля. — Отец замолчал. — Пока они ничего не смогли из него выжать.
— Выжать? — переспросила Кристин.
— Они хотели понять, зачем он это делал, то есть зачем преследовал тебя. — Отец окинул Кристин взглядом, словно и для него самого это было загадкой. — Они сказали, что, когда стали его об этом расспрашивать, он просто захлопнулся, как улитка. Притворился, будто не понимает английского. Он прекрасно все понимал, но не отвечал ни на какие вопросы.
Кристин знала, что это конец, но каким-то образом между арестом и отправкой в Монреаль он умудрился обмануть сопровождающего, чтобы еще раз ей позвонить.
— Я видеть тебя снова, — сказал он. И не стал ждать, когда она сама положит трубку.
Отойдя в прошлое, перестав быть пугающей реальностью, он превратился в смешной персонаж, про который легко рассказывать. Это была ее единственная забавная история: так, и для себя, и для других, она поддерживала ауру своего необъяснимого обаяния. Ее подруги и мужчины, которые все так же назначали ей свидания, рассуждали про его мотивы. Кто-то предположил, что он хотел жениться на ней, чтобы остаться в стране, другой сказал, что восточные мужчины любят плотных женщин:
— Все дело в твоем рубенсовском образе.
Кристин много думала о нем. Нет, он ей не нравился, скорее наоборот, но как чистая идея он был фигурой романтической, человеком, который считал ее неотразимой. Хотя она часто удивлялась, рассматривая в зеркале в полный рост свое по-прежнему румяное лицо и дюжую фигуру, гадая, что же в ней такого. Она избегала разговоров про его возможное помешательство: просто вменяемость — вещь неоднозначная.
Но один ее новый знакомый, в первый раз услышав эту историю, выдвинул свое объяснение:
— Так он и тебя достал, — рассмеялся знакомый. — Наверняка тот же самый парень, что расхаживал по нашему летнему лагерю. Преследовал девушек таким же точно манером. Парень небольшого роста, японец или что-то вроде этого, в очках и все время улыбается.
— Может быть, это кто-то другой, — сказала Кристин.
— Таких двух не может быть, все совпадает. Довольно странный тип.
— Ну и… за какими девушками он ходил? — спросила Кристин.
— Да за всеми подряд. Стоило раз остановиться, с ним полюбезничать, и все. Не отвяжешься. Очень был назойлив, но не опасен.
И Кристин перестала рассказывать свою забавную историю. Так значит, она была одной из многих. Она опять стала играть в теннис, хотя прежде его забросила.
Несколько месяцев спустя снова позвонил полицейский, который занимался этим делом.
— Хочу сообщить вам, мисс, что человек, который причинял вам беспокойство, отослан к себе на родину. Его депортировали.
— За что? — спросила Кристин. — Он что, пытался вернуться сюда? — Может быть, она все-таки была особенной, и ради нее он был готов на все.
— Да ничего подобного, — сказал полицейский. — Он пытался учудить то же самое в Монреале, но на этот раз напал не на ту женщину — она была настоятельницей монастыря. В Квебеке такого не прощают — его выпроводили, он и очухаться не успел. Думаю, на родине ему будет лучше.
— А сколько же ей было лет? — помолчав, спросила Кристин.
— Ну, кажется, около шестидесяти.
— Спасибо, что сообщили, — сказала Кристин как можно официальнее. — Это такое облегчение. — А про себя: может, он специально позвонил, чтобы надо мной посмеяться.
Кладя трубку, Кристин чуть не плакала. Так что же ему было от нее нужно? Мать-настоятельница монастыря. Выглядела ли она на шестьдесят? Действительно ли походила на мать? Что сулил ему монастырь? Спокойствие, милосердие? Защиту? Может, с ним что-то случилось, какая-то невыносимая травма оттого, что он находился в этой стране. Ее теннисный костюм, ее голые ноги — это было для него слишком. Казалось, вот они, плоть и деньги, только руку протяни, но они исчезали, едва он оборачивался, а монашка — символ какого-то крайнего искажения, монашеские одежды, покрывало монахини в его близоруком восприятии напоминали ему женщин с родины, женщин, которых он понимал? Но теперь он вернулся к себе в страну, он далеко от Кристин, будто на другой планете, она может только гадать.
И все же он ее не позабыл. Весной Кристин получила открытку с иностранным штемпелем, знакомые печатные буквы. На открытке изображен храм. У него все прекрасно, он надеется, что и у нее тоже все прекрасно, он ее друг. Месяцем позднее снова пришла фотография, сделанная им тогда в саду, — снимок в конверте из манильской бумаги, без письма.
Постепенно аура таинственности истощилась: как бы то ни было, и сама Кристин больше в нее не верила. Жизнь снова стала предсказуемой. Кристин закончила колледж средне, поступила на работу в департамент здравоохранения. Работала хорошо, как женщину ее не дискриминировали, потому что никто не воспринимал ее как женщину. Она смогла купить приличную квартиру, хотя уюта особо не наводила. В теннис играла все реже, и мускулы с налетом жирка превратились в жир с тонкой прослойкой мускулов. Начались головные боли.
Потом, когда миновали бессмысленные годы и все газеты и журналы заполонила война, Кристин поняла, из какой восточной страны он родом. Она знала название страны, но тогда оно не запомнилось, слишком маленькая страна, эти названия вечно сливались в голове.
Как ни старалась, но и название города, из которого он приехал, она тоже не могла припомнить, а открытка давно пропала. С севера он или с юга, рядом ли он с военными действиями или в безопасном отдалении? Как безумная она покупала журналы и просматривала все фотографии — мертвые крестьяне, цветные кадры крупным планом — испуганные, гневные лица, фотографии казненных шпионов. Она изучала карты, по ночам смотрела новости, и та далекая страна, все ее уголки, стали знакомы ей почти так же, как собственная родина. Пару раз ей показалось, что она узнала его, но бесполезно, они все на него похожи.
