1. Было бы бесполезно, мало того, было бы безумием отважиться двинуться дальше в настоящий момент.
2. Им всего лишь нужно попросить Хелен устроить их на ночь.
3. Ничто, ни град, ни дождь, ни солнце, не помешает им выступить наутро, с первым проблеском зари.
4. Им не в чем себя упрекнуть.
5. Существует ли то, что они ищут?
6. Что они ищут?
7. Спешить некуда.
8. Все их решения касательно экспедиции требуют пересмотра в спокойной обстановке.
9. Важно только одно: отправиться.
10. Да черт с этим со всем в любом случае.
На улице они пошли под руку. Через несколько сотен ярдов Мерсье обратил внимание Камье на тот факт, что они не попадают в ногу.
— У тебя свой шаг, — сказал Камье, — у меня свой.
— Я никого и не обвиняю, — сказал Мерсье, — но это изматывает. Мы движемся рывками.
— Ты лучше бы потребовал прямо, — сказал Камье, — прямо, просто и ясно, чтобы я либо выпустил твою руку и отошел, либо подлаживался под твои спотыкания.
— Камье, Камье, — сказал Мерсье, сжимая его руку.
Они вышли на перекресток и остановились.
— Ну и в какую сторону нам тащиться теперь? — сказал Камье.
— Мы в неординарном положении, — сказал Мерсье, — я имею в виду, по отношению к дому Хелен, если я правильно понимаю, где мы сейчас находимся. Ибо все эти дороги приведут нас туда с равным успехом.
— Тогда пошли назад, — сказал Камье.
— А как же насчет того, что мы не можем позволить себе отступать? — сказал Мерсье.
— Мы не можем торчать тут всю ночь, — сказал Камье, — как два дурака.
— Давай бросим зонт, — сказал Мерсье. — Он упадет определенным образом, под действием закона, о котором мы не знаем ничего. А нам останется просто устремиться в обозначенном направлении.
Зонт ответил: Налево! Он был похож на огромную раненую птицу, огромную птицу дурного знамения, подстреленную охотниками и с трепетом ожидающую своего coup de grace[11]. Сходство было поразительное. Камье подобрал его и повесил себе на карман.
— Он не сломался, я надеюсь, — сказал Мерсье.
Тут их внимание было привлечено странной фигурой джентльмена в легком, несмотря на промозглый воздух, сюртуке и в цилиндре. Одно мгновение им казалось, он идет в ту же сторону, что и они, ибо виден он им был с тыла. Его руки, жестом кокетливого слабоумного, держали полы визитки высоко и далеко в стороны. Он продвигался осторожно, широкой деревянной поступью.
— Тебе попеть захотелось? — сказал Камье.
— Да вроде бы нет, — сказал Мерсье.
Снова начинался дождь. Впрочем, разве он когда-нибудь переставал?
— Давай поспешим, — сказал Камье.
— А почему ты спросил меня? — сказал Мерсье.
Камье, казалось, затруднялся с ответом. Наконец он сказал:
— Я слышу пение.
Они остановились, чтобы прислушаться получше.
— Я не слышу ничего, — сказал Мерсье.
— А ведь у тебя хороший слух, — сказал Камье, — если я не ошибаюсь.
— Очень неплохой, — сказал Мерсье.
— Странно, — сказал Камье.
— Ты все еще слышишь? — сказал Мерсье.
— Смешанный хор, совершенно определенно, — сказал Камье.
— Может быть, это галлюцинация, — сказал Мерсье.
— Возможно, — сказал Камье.
— Побежали, — сказал Мерсье.
Они пробежали немного в сырости и темноте, не встретив ни души. Когда бег закончился, Мерсье стал ныть, в каком хорошеньком виде, промокшими насквозь, они теперь прибудут в «У Хелен», на что отвечая, Камье описывал, как они тут же разденутся и развесят свои вещи над огнем или в сушильном шкафу, где горячие трубы.
— Если вдуматься, — сказал Мерсье, — почему мы не пользуемся нашим зонтом?
Камье посмотрел на зонт, который теперь у него в руке. Он взял его так, чтобы свободнее было бежать.
— Мы в самом деле могли бы, — сказал он.
— К чему обременять себя зонтом, — сказал Мерсье, — и не раскрывать его, когда это необходимо?
— Действительно, — сказал Камье.
— Так раскрой его сейчас, бога ради, — сказал Мерсье.
Но Камье не смог его раскрыть.
— Дай сюда, — сказал Мерсье.
Но Мерсье не смог раскрыть его тоже.
Это был момент, выбранный дождем, выступающим от лица всеобщей паскудности, чтобы начать лить как из ведра.
— Заело, — сказал Камье, — никак не растягивается.
Мерсье употребил грязное выражение.
— Ты меня имеешь в виду? — сказал Камье.
Обеими руками Мерсье поднял зонт высоко над головой и швырнул его на землю. Он употребил другое грязное выражение. И в довершение всего, запрокинув к небу мокрое, дергающееся лицо, сказал: А ты… тебя я знаешь куда драл…
Несомненно, отчаяния Мерсье, героически сдерживаемого с самого утра, сдерживать далее было уже нельзя.
— Так это нашего маленького омниомни ты пытаешься оскорбить? — сказал Камье. — А тебе следовало бы понимать. Это, наоборот, он тебя дерет. Омниомни, всенедиромый[12].
— Я попросил бы избавить миссис Камье от участия в этой дискуссии, — сказал Мерсье.
— Рехнулся, — сказал Камье.
Первое, что замечали в «У Хелен», — это ковер.
— Ты посмотри на этот ворс, — сказал Камье.
— Первоклассный мокет[13], — сказал Мерсье.
— Невероятный, — сказал Камье.
— Будто и не видел его никогда прежде, — сказал Мерсье, — а ведь валяешься на нем все эти годы.
— Я никогда не видел его прежде, — сказал Камье, — и теперь я не смогу его забыть.
— Это все слова, — сказал Мерсье.
Если ковер в тот вечер и бросался по-особенному в глаза, он был не единственным, что в них бросалось, ибо какаду бросался в них тоже. Он нетвердо держался на своей жердочке, подвешенной в углу к потолку и головокружительно колеблемой противоборствующими качанием и верчением. Он бодрствовал несмотря на поздний час. Грудь его поднималась и опускалась немощно и судорожно, пух на ней слабо трепетал при каждом вздохе. Клюв то и дело распахивался и по целым, казалось, секундам оставался по-рыбьи разинут. Тогда становилось видно, как шевелится черное веретено языка. Глаза, которые он прятал от света, исполненные невыразимого страдания и недоумения, казались настороженными. Мучительная дрожь пробегала по оперению, полыхавшему карикатурным великолепием. Под ним, на ковре, была размазана добрая порция свежего дерьма.
— Есть моя кровать и есть кушетка, — сказала Хелен.
— Они в полном вашем распоряжении, — сказал Мерсье. — Что до меня, я не собираюсь спать ни с кем.
— Изящный маленький отсосик, — сказал Камье, — и сделай одолжение, не слишком затянутый. Но больше ничего.
— Принято, — сказала Хелен. — Изящные маленькие отсосики, но больше ничего.
— Я лягу на полу, — сказал Мерсье, — и буду ждать рассвета. Картины и лица будут проходить передо мной, дождь, словно когтями, будет стучать по стеклянной крыше, а ночь — перебирать свои оттенки. Мной овладеет страстное желание выброситься из окна, но я с ним справлюсь. И он проревел еще раз: — Я справлюсь!
Опять на улице, они все задавались вопросом, что же они сделали с велосипедом. Сак тоже исчез.
— Ты видел попугая? — сказал Мерсье.
— Прелесть, — сказал Камье.
— Он ночью стонал, — сказал Мерсье.
Камье подверг это сомнению.
— Меня теперь до самой смерти это будет преследовать, — сказал Мерсье.
— Я и не знал, что у нее такой есть, — сказал Камье. — Вот что меня преследует, так это ее киддерминстер.
— Я тоже, — сказал Мерсье. — Она говорит, он у нее уже много лет.
— Врет, конечно, — сказал Камье.
Все еще лил дождь. Они не знали, куда направиться, и укрылись под аркой.
— Когда именно ты заметил, что сак пропал? — сказал Камье.
— Нынче утром, — сказал Камье, — когда пошел принять свои сульфамиды.
— Я не вижу никаких следов зонта, — сказал Мерсье.
Камье оглядел себя, ссутулившись и расставив руки, будто речь шла о пуговице.
— Мы, должно быть, оставили его в «У Хелен», — сказал он.
— Я так чувствую, — сказал Мерсье, — что если мы не покинем этот город сегодня, мы не сделаем этого никогда. Поэтому давай дважды подумаем, прежде чем пытаться.
Он чуть не сказал возмещать.
— Что именно там, в саке, было? — сказал Камье.
— Туалетные принадлежности и предметы первой необходимости, — сказал Мерсье.
— Чрезмерная роскошь, — сказал Камье.
— Несколько пар носков, — сказал Мерсье, — и одни кальсоны.
— Боже, — сказал Мерсье.
— Кое-что съедобное, — сказал Мерсье.
— Тухлятина, созревшая для помойной ямы, — сказал Камье.
— При условии, что мы все это снова найдем, — сказал Мерсье.
— Давай сядем в первый же экспресс на юг! — закричал Камье. Он добавил, сдержаннее: — Тогда у нас не возникнет искушения сойти на ближайшей остановке.
