Под костюмом хирург надел на нее сбрую, которую лет тридцать назад назвали бы «сексуальным ансамблем». Анри с большим трудом выпростал девушку из черных кружев. Теперь Магали сидела на диване совершенно голая, и при виде этой несказанной красоты в его квартире Анри показалось, будто ему впрыснули в кровь чистый спирт. Волна жара, блаженно-мучительная, захлестнула его всего, он взял Магали за руку и хотел увлечь ее в спальню. Но тут сработал какой-то коровий инстинкт: девушка воспротивилась. Анри просипел «идем, ну, идем же, давай…» и сам не узнал своего голоса. Магали скорчилась на диване. Анри почувствовал, как под напором обиды открываются в мозгу шлюзы раздражения, и вспомнил, что говорил ему хирург насчет того, как с ней обращаться. Он влепил Магали затрещину, та, взвизгнув, еще глубже забилась в уголок дивана, и Анри тотчас пожалел о том, что сделал. Черт побери! Драться — это совсем на него не похоже. Он склонился над ней и зашептал «извини, извини, я не хотел». Потом стал целовать ее лицо, шею, а рука между тем уже ласкала груди, живот. Это было восхитительно. Машинально он протянул ей еще кусок сахара, но она отвернула голову. Анри расстегнул ширинку и вынул член. Он не знал, будет Магали сопротивляться или нет, прижал ее локтем, чтобы не слишком дергалась, и все повторял «ну пожалуйста, ну пожалуйста…»
Вечерело. Движение на улицах становилось все оживленнее. Приглушенный гул автомобильных пробок наполнил квартиру. Анри поднялся, посмотрел на Магали, дал ей кусок сахара, и она взяла его. Ему было скверно, он чувствовал себя эсэсовцем, внезапно постигшим подлинную суть фашистской Германии. Он спросил: «Хочешь принять душ?» Магали не ответила. Она встала, пустила длинную струю прямо на пол, ушла в тот же угол и, привалившись к стене, уснула.
Прошло несколько дней, и Анри пришлось выйти на работу. Он с трудом привыкал к присутствию девушки, то есть коровы, ну, в общем, Магали. После происшедшего на диване какая-то странная тяжесть, вобравшая в себя чувство вины, стыд и желание, поселилась в сердце и пробивала ход к самой его середке. Трогать девушку он больше не смел, говорил с ней смущенно-ласково, тоном, который, как ему казалось, мог успокоить пугливую корову. Обихаживал он ее старательно, каждый вечер мыл в ванне (в первый раз она боялась, но потом сама вошла во вкус и соглашалась выйти из воды только за кусок сахара в награду). Поскольку она не могла управлять своими сфинктерами, он, уходя, оставлял ее голой или, если было холодно, надевал на нее верх от тренировочного костюма. По утрам он отводил ее в кухню, предварительно застелив пол газетами и поставив в углу большое зеленое ведро с кормом. Возвращаясь после работы, кричал с порога: «Это я! Я дома!», открывал дверь кухни и заставал Магали либо спящей, либо жующей. Пока он убирался в кухне и запихивал грязные газеты в мусорный мешок, ей разрешалось погулять по квартире. Чаще всего она по привычке сама шла в ванную и ждала его там. Он наполнял для нее ванну, рассказывая, как прошел день, потом сажал девушку в воду и мыл ей волосы и тело пенистым гелем «два-в-одном» с ароматом смородины, от которого, по мнению Анри, кожа у нее становилась изумительно нежной. Он сам вытирал ее большим купальным полотенцем, подогретым на батарее, аккуратно чистил ей зубы и наносил на лицо немного увлажняющего крема. После этого Анри включал телевизор, смотрел новости, потом фильм. Магали топталась по комнате, без интереса поглядывала на происходящее по ту сторону оконного стекла, пила из раковины в кухне, где он всегда оставлял для нее свежую воду. Сколько раз Анри надеялся, что она сядет к нему на диван, что ей тоже захочется его тепла, но она, похоже, совсем в этом не нуждалась.
От ежедневного лицезрения нагого тела Магали и жгучих желаний, не находивших утоления, тоска, точно раковая опухоль, разрасталась день ото дня, заполняя собой мир Анри. Время шло, и он чуть-чуть осмелел. Теперь он решался погладить Магали, задержать руку на ее груди или ягодицах. Он заказал и прочел два-три практических пособия о коровах, но ни в одном не рассматривались психологические аспекты. Что ж, может быть, и вправду ни разума, ни сознания, ни психологии у коров нет вовсе. Анри решил попробовать приучить Магали к своей собственной наготе и стал ходить дома голым, задевая девушку то плечом, то бедром при каждом удобном случае, которых в их повседневной жизни хватало, и надеясь таким образом пробудить в ней подобие человеческого желания. Ничего не произошло, но, чувствуя, как колоссальная обида глыбой давит на желудок, Анри все же не мог смириться с мыслью, что только путем грубой силы возможно более интимное сближение с коровой. Случалось, вечером он мягко подталкивал ее в спальню и усаживал на кровать. Потом принимался оглаживать по спине, нахваливая атласную кожу и точеные плечи, а про себя думал, что, может быть, в конце концов, она полюбит эти движения, эти интонации. Однако что массаж, что комплименты имели не больше успеха, чем соприкосновения тел, и не вызывали у Магали ничего, кроме полнейшего, на его взгляд, безразличия.
Отчаявшись, Анри однажды даже залез к ней в ванну, но и тут был облом, он понял это, пролежав минут десять в остывающей воде. Тогда он застонал «я не могу больше, не могу, понимаешь, я от тебя с ума сойду!» Ему все осточертело, он устал быть добреньким, устал разговаривать ласково. «Сколько я для тебя делаю, а от тебя я что имею?» — сказал он еще и понял, что если хоть минуту лишнюю пробудет с ней в тесной ванной, это плохо кончится. Он ушел, оставив ее в ванне одну, не расчесав ей волосы, не почистив зубы, не намазав увлажняющим кремом. Лег в постель, но заснуть никак не мог. Он был в ярости.
Наутро он нашел девушку спящей на полу ванной и разозлился. Загнал ее пинками в кухню, прикрикивая «пошла, пошла!» и отправился на работу. Вернувшись вечером, он открыл дверь кухни, чтобы выпустить Магали на вечернюю прогулку, но у него вдруг окончательно пропало желание быть добрым. Да, он обиделся, да, он не в духе, а кто виноват? Магали направилась в ванную, но ему больше не хотелось ее мыть, и видеть ее тоже больше не хотелось. Все равно на него это больше не действовало. Он огрызнулся: «Чего тебе? чего ты тут дожидаешься?» И выгнал ее из ванной.
Он стал злым. Присутствие девушки в доме раздражало его все сильней. Он почти совсем перестал за ней ухаживать. Корм, вода, газеты — и будет с нее. Раз или два он позвонил хирургу и спросил, нельзя ли вернуть девушку пораньше, но тот ответил, что опыт должен продлиться не меньше трех месяцев. Анри пришлось смириться. Он стискивал зубы. Еще больше месяца.
Оставшиеся недели стали самыми мрачными и унылыми в мрачной и унылой жизни Анри. Он ни на что больше не надеялся, он окончательно разочаровался в Магали и в любви вообще. За окном темнело все раньше, становилось все холоднее, пришла зима, и Рождество стало очередным тяжким испытанием. Анри встретил его один у себя дома, с коровой, брезгливо обнюхивавшей вчерашний корм. Он выпил, наутро проснулся с больной головой, опять выгнал девушку из ванной, да еще и наорал на нее «ты мне осточертела, видеть тебя не могу!» Она убежала в кухню, Анри остался в гостиной. За окном толпы людей, навьюченных свертками, подарками, тортами и пирожными, обремененных горластыми чадами и мелочными заботами, медленно двигались в серой мгле 25 декабря. Анри покачал головой, он презирал их и презирал себя, жизнь — тупик, хоть целый век бейся лбом о стену. Он пошел в кухню, взял кусок хлеба. Магали смотрела, как он входит и выходит, но он ничего не сказал ей. Ему осточертела грязь в кухне, осточертел этот запах, он сказал себе, что надо будет убраться здесь как следует, но пока на это не хватало духу.
Он решил весь день бездельничать. Немного посмотрел телевизор, побрился, попытался вздремнуть после обеда. Ничего не хотелось. Он взял несколько досье на клиентов и принялся подчеркивать зеленым карандашом положительные данные, а красным — отрицательные. У него это хорошо получалось, очень аккуратно. Он встал с чувством удовлетворения: как-никак славно поработал. Ему стало получше, на горизонте событий его жизни, кажется, все же вырисовывался какой-то смысл. Он снова пошел в кухню взять еще хлеба. Магали стояла у окна, устремив неподвижный взгляд в пелену зимнего тумана. Желтый свет от фонаря падал на ее лицо. Что-то было не так, Анри сразу заметил, что-то блеснуло на щеке девушки. Он подошел поближе и увидел, как крупные слезы катятся по нежной коже и падают одна за другой на пол. Она плакала.
Через несколько дней Анри отвез корову хирургу. Он не счел нужным распространяться о слезах и оставил это при себе. Хирург побил корову, загоняя ее в стойло.
— Я думаю, надо как-то решать проблему гигиены, — сказал он. — Такую девушку все же трудно содержать в домашних условиях.
