– Да я сам кому угодно…
– Вот-вот… – смотрел на меня Пойгу умными грустными глазами.
– А вы?
– А мне уже поздно.
– А почему раньше…
Он снова отхлебнул из фляжки:
– А раньше, раньше у меня и мысли такой не было – бежать. Думал, я – такой умный, сильный – справлюсь с Чагудаем. Но он оказался сильнее.
– Сильнее?
Учитель вертел в руках фляжку:
– Ты знаешь, я тоже чагудайский. Как ты, здесь родился. Вырос. Как ты, над жизнью размышлял. Хотел и других людей научить думать. Поступил в институт в Шольском. Учился хорошо, и меня там в школу хотели взять на работу. А я домой в Чагудай вернулся. И знаешь, поначалу все вроде получалось. На уроках мы с ребятами спорили. После занятий ставили спектакли. На них приходили родители… А еще в школе организовали краеведческий музей. Во дворе у нас была опытная станция по растениеводству… Конечно, не все учились хорошо. Но на лучших равнялись. Даже двоечники носили в кармане носовой платок. И никто в школе не матерился…
Пойгу еще отпил и задумался, видимо, вспоминая. Я спросил:
– А деревяшки и стекла у забора, это от той станции по растениеводству?
Учитель кивнул:
– Да, остатки… Тогда я был почти счастлив в этой школе. Но потом в классы пошли дети «вербовки». Они вели себя так же, как и их родители. Ругались, курили, дрались…
– И у нас были Поташ и Дыра…
– Да, Поташ и Дырин… Я ходил по домам. Разговаривал с матерями и отцами, если они не были пьяны. Одни мужики мне водки наливали. Другие с кулаками лезли – думали, что я так к их женам подкатываю. И ничего, ничего у меня не получилось. Мы играли по разным правилам. Я пытался сеять разумное, доброе, вечное… А «вербовка» живет намного проще: «Не верь, не бойся, не проси…» Это тюремное правило. Ограниченные люди живут в ограниченном пространстве и имеют ограниченные правила. В тюрьме нельзя мыслить – иначе сойдешь с ума от того, что нет возможности надуманное куда-либо с толком приложить. Люди привыкают к ограничениям, к тюремным правилам и потом хотят по ним – простым и понятным – жить на свободе. И живут по ним не только сами, но и вынуждают следовать им всех других. Когда тебя бьют, ты же не можешь отвечать словами.
– Да уж, – вспомнил я драку с Юркой.
– Вот так и навязываются самые простые правила. Они понятны, удобны для большинства людей. Из тюрьмы они разносятся, проникают, внедряются повсюду. В школах, в училищах, в армии… Если ты вежливый – значит слабый. Если не бьешь – значит слабый. Если просишь о чем-то – опять же значит слабый…
Я был потрясен:
– Но ведь это страшно – никому не верить, ни на кого не рассчитывать – только на собственные кулаки…
– Но зато ведь и не надо думать… А если, Коля, не можешь не мыслить, то это твои проблемы. И мои. Я вовремя не уехал. А ты уезжай, беги…
Я вспомнил:
– У нас еще Лешка Зубенко хочет из Чагудая уехать – в военное училище в Шольском поступать… И Наташка Федотова врачом собралась стать…
– Уезжайте все, все, в ком есть хоть искорка разума. Уезжайте и не возвращайтесь.
– Но почему мы должны уезжать из родного дома?
Пойгу улыбнулся и быстро отхлебнул, завернул пробку:
– Потому что ты еще не представляешь себе всей силы, подлости Чагудая. Ты не можешь остаться здесь таким, как есть. В Чагудае живешь и не замечаешь, как он тихо, постепенно проникает внутрь тебя, дурманит, травит. И уже потом ты вдруг раз и понимаешь, что вовсе и не принадлежишь себе. Чагудай управляет, распоряжается тобой. Он сидит в тебе. Не отпускает. Он – это и есть ты. А от себя ведь не убежишь. Вот почему мне поздно. А вы еще молодые. И ты, и Наташка, и Лешка… Беги, Коля, отсюда, беги!
Он развинтил фляжку и снова отхлебнул. И еще. И еще. Грусть в его умных глазах сменялась безнадежной тоской.
Я глядел на Пойгу и не мог понять. Он учит меня бросить родной дом, мать с отцом, брата с сестрой Варенькой. Бросить всех, чтобы спастись самому?
Да, я могу уехать учиться, работать в Шольский. Туда, где люди вежливо здороваются, не плюют под ноги, спорят на словах. Иногда кричат друг на друга, но не дерутся, договариваются в конце концов миром сами или через суд. Этим людям наверняка нужны новые хорошие дома, клубы, больницы, мосты, автострады…
Но и Чагудаю нужны новые хорошие дома, защитная зона между заводом и поселком, школа с бассейном… Здесь я тоже могу строить. Могу. Могу ли?
Я смотрел на прикрывшего глаза Пойгу. Нет, учитель прав. Надо уезжать. Надо бежать. Пока и меня не прибрал Чагудай. Болезнью. Водкой ли…
Бежать. Бежать. Бежать…
Но я не хотел один. Я уговаривал мать. И отца. И брата:
– Давайте уедем отсюда?
– Куда? Зачем? Вот придумал…
Они привыкли. Здесь все родное. Здесь все просто и понятно. Просто и понятно. А на новом месте? И как ни тяжело им жить, но еще тяжелее оторваться. Они уже не представляют, что можно как-то и по-другому.
Только Варенька понимала меня:
– Я бы уехала отсюда. Но куда мне такой больной? Я и хожу-то еле-еле. А ты, Коля, езжай. Поступай в институт. Ты способный. Тебя примут. И оставайся там где-нибудь. Только нас не забывай там. Помни…
Я отворачивал от нее голову. Я боялся заплакать:
– Я буду, буду помнить. Всегда…
Через несколько дней после уроков снова подошел к Пойгу:
– Что нужно, чтобы поступить в строительный институт в Шольском?
Учитель кивнул:
– Прежде всего очень хорошо учиться, Коля. Изо всех сил стараться по программе. А еще бы дополнительно заниматься. Там ведь конкурс очень серьезный…
И я взялся. За все предметы сразу. Говорил себе:
– Надо, Колька, надо. А иначе останешься здесь. Сгниешь в Чагудае…
Пятерки просто посыпались в мой дневник. Директор начал меня на собраниях всяких в пример ставить:
– Всем бы так, как Парфенов Николай учиться.
Другого бы пацаны уже вовсю дразнили зубрилой, ботаником. Но не меня. Все знали, что кулаки мои – будь здоров.
Дома успехам были очень довольны. Хвалила сестра:
– Молодец, братик…
Сема довольно качал головой:
– Ну, даешь…
Мама улыбалась:
– Радуешь меня, сынок, радуешь…
И отцу, конечно, очень льстило, когда хвалили его фамилию:
– Иду мимо школы, а там Парфеновы – на доске почета…
Он не догадывался, что я готовлю побег. Он просто не мог и подумать, что я могу решиться уехать из Чагудая навсегда.
О моих планах знала Варя. Я ей доверял. Она очень строго хранила мои тайны. И еще маме я тоже признался:
– Хочу учиться в Шольском. А как дальше сложится, не знаю. Но сюда вряд ли вернусь…
Думал, что она начнет отговаривать, корить. Но мать, совсем немного помолчав, одобрила:
– Уезжай, сынок, уезжай. А отцу ничего говорить не станем.
На выпускном вечере в школе я лишь пригубил шампанского. Вместе с учителями и родителями. Водка, которую потом пили одноклассники в школьном дворе, просто не лезла мне в рот.
Я умел пить ее. И дешевое вино. Надо было всего лишь выдохнуть, залпом влить в себя жидкость и сдержать тошноту. Но в этот вечер меня просто воротило от одного запаха спиртного. Всю ночь я гулял совершенно трезвый. Разнимал дерущихся по пьяне одноклассников. Отводил и относил домой перепивших одноклассниц.
Под утро зашел к себе. Достал из-под кровати давно заготовленный чемоданчик с вещами, рулон чертежей «Как перестроить Чагудай». Поцеловал в горячий лоб спящую сестру. Обнял мать:
– Мам, я поехал…
– Езжай, сынок.
Она дала мне в дорогу сверток с брусничными пирожками. Сунула в карман денег:
– На первое время тебе хватит… А потом напишешь, я еще скоплю, вышлю…
Не удержалась – вышла проводить меня.
Мы стояли на остановке. Ждали утреннего автобуса. Сердце мое колотилось. Мне казалось, что вот-вот что-нибудь случится и не даст мне уехать. Вдруг сейчас возьмет и подойдет отец:
– А куда это ты собрался?
Или первый автобус возьмет сломается и придется ждать следующего – обеденного. А тогда точно встречи с отцом не избежать. И со всякими знакомыми, родственниками, друзьями. Нужно будет объяснять куда-зачем…
Наконец подъехал автобус, открыл двери.
– До свидания, мама.
– С богом, сынок.
Тронулись. Поворот. Еще. И еще. Я смотрел на мелькавшие за окном березы и молил про себя шофера: «Быстрее! Быстрей!» И боялся обернуться. Боялся взглянуть в глаза Чагудаю.
Кольцовка. Перон-вагон:
– В Шольский?
– В Шольский.
Березы. Сосны. Поля. Кустарник. Снова сосны, сосны, сосны.
– Синяя горка.
И еще. И еще. И еще…
– Шольский.
Я вышел из здания вокзала. Большая улица. А мне куда? Заозирался.
– Вам помочь?
Оборачиваюсь – милиционер. Улыбается:
– Вам помочь?
– Где здесь строительный институт?
– Строительный? Не знаю. Но подождите…
Милиционер остановил несколько прохожих, мне объяснили:
– Вон там сядете в тридцать второй троллейбус. Ваша остановка так и называется «Строительный институт»…
