Потом руки ее отпали от его лица и замерли на его бедрах, как первопроходцы.
Ему казалось, у него остановится сердце.
В голове промелькнули его собственные похороны.
Славные будут похороны.
На похоронах он увидел эту прекрасную японку в вуали под цвет глаз.
Она шла перед его гробом, а гроб несли к могиле. Она двигалась в такт с теми, кто нес гроб, и с гробом тоже. Похороны юмориста рекой текли в вечность.
Неостановимо.
Они миновали могилу.
Они не остановились у раззявленной ямы.
Они навсегда текли дальше, а она указывала путь.
Вдруг мэрский родич дал по тормозам своей речи, поскольку заметил, что, пока он отпускает удачные реплики перед мэром, безработный подбирается к сомбреро.
– Ты куда намылился? – осведомился родич у сомбрерного соперника. – Ты куда, к чертовой матери, намылился?
– Мне нужна работа! – заорал безработный. – Я не могу вечно ягоды жрать! Зима на носу! Я хочу гамбургер!
– Мои изрядные друзья, – сказал мэр, постигнув, что положение вот-вот сойдет с рельсов. – Что произошло?
Оба широко шагнули к сомбреро и уже собрались шагнуть снова, но тут мэр заорал:
– Прекратите!
Оба прекратили.
Без толку добывать мэру сомбреро, если мэр на них злится. Тогда все потеряно. Один не будет президентом Соединенных Штатов, другой навеки останется без работы. Ягод – обожраться. Очень важно, чтобы мэр обрадовался, если ему дадут сомбреро.
У обоих ноги приклеились к земле. Они никуда не шли. Ждали развития событий. Мэр держал их за горло.
– Это же просто сомбреро, – сказал мэр. Голос его стал тише и снисходительнее. – Это же просто сомбреро, – повторил он почти шепотом. – Я его сам подберу.
У его родича было такое лицо, будто акула залепила ему пощечину.
Прощай, президентство.
Глаза безработного налились слезами.
Прощай, работа.
– Будем разумными людьми, – тихонько сказал мэр. – Давайте все обсудим, как пристало разумным людям, – снисходительно сказал мэр двоим, которые теперь оба плакали, хлюпая, как младенцы. Они совсем лишились самообладания, увидев, как испаряются их замыслы. – В конце концов, это же просто сомбреро, которое упало с неба, – любезно сказал мэр. – Его кто угодно может подобрать. Подобрать сомбреро – это же пара пустяков. А теперь я хочу знать, почему вы плачете. Что довело до слез таких сильных мужиков? Расскажите. Я ваш мэр. Вы меня избирали шесть раз. Я могу помочь. Наверное, я вообще единственный, кто может. Выкладывайте. Не пропустите ни одной детали. Вы мне все расскажете, и вам полегчает.
Оба лишь стояли и плакали.
Они лишились дара речи.
Обе их головы затопило отчаяние.
Они оба превратились в собственные тени. Обычной человеческой голове есть предел. Потом она лопается.
– Говорите, – сказал мэр. – Хватит плакать, рассказывайте, в чем проблема. Почему вы так себя ведете? Я понимаю, что не обошлось без подбирания сомбреро, но вы уж лучше скажите, в чем дело. Я же не телепат.
Когда мэр сказал, что не телепат, в голосе его вдруг подкрутились громкость и злость. Это отнюдь не помогло.
Двое лишь громче заплакали.
– Я ваш мэр! – закричал мэр двум стенающим мужикам.
Судя по всему, изложение событий вокруг сомбреро следует прервать, дабы внимательнее изучить сомбреро. Вот все, что о сомбреро пока известно:
1. Оно упало с неба.
2. Его размер: 7 1/4.
3. Оно очень холодное.
Вот еще пара деталей касательно сомбреро, которые могут пригодиться:
4. Сомбреро черное. (Что интересно, данный факт до сего момента не обсуждался.)
5. Известно, что сомбреро очень холодное, однако точная температура еще не разглашалась. Вот она: температура сомбреро – 24 градуса ниже нуля.
Холодное сомбреро.
Особенно если на улице 81 градус, а температура сомбреро держится на -24. Солнце на нее не действует.
Весьма своеобразное сомбреро.
Ну и хватит пока, а двое мужчин все не прекращают плакать, и, разумеется, собирается толпа, но вы сами понимали, что рано или поздно так и случится, а потому не удивительно, что люди выходят из домов и лавок и направляются к трем мужчинам и сомбреро посреди улицы.
Теперь темп меняется.
Еще чуть-чуть, и эту главу будут вспоминать как старые добрые времена, когда люди любили друг друга, а на земле царил мир.
После его похорон они разделись и легли в постель. Они разделись по невидимому сигналу. Ни слова, ни жеста – просто что-то такое случилось, от чего они в одну и ту же секунду принялись снимать с себя одежду.
Между ними произошел обмен в четвертом измерении, и включилось начало их любви – двухлетней любви.
Она сняла одежду, будто воздушный змей нежно слился с теплым апрельским ветром. Он сдирал одежду, как играют в футбол в ноябрьской слякоти.
Ему никогда не удавалось раздеваться, да и одеваться тоже, если уж на то пошло. К тому же он был из тех, кому очень муторно вытираться после ванны. Он себя вытер, а пятьдесят процентов тела непременно остались мокрыми.
Она раздевалась, наблюдала, как раздевается он, и думала: неужели он такой же в постели? Надеюсь, что нет. Ей нравилось заниматься любовью, она предпочитала, чтобы ей это было приятно. Ей не слишком хватало терпения на мужчин, которые плохи в постели.
К счастью для него, в постели он был по большей части хорош. Женщин это всегда удивляло. Одна из лучших его черт.
К несчастью для нее, это помогло ей более или менее выкинуть два года жизни. Во всяком случае, так она смотрела на это, когда все закончилось. Конечно, пока оно происходило, ей часто казалось, что ей очень хорошо. Обычно в воспоминаниях хорошие разы улетучивались, едва она их анализировала. Она влила в него два года жизни и больше молодости, чем намеревалась.
Сняв одежду, она скользнула в постель под одеяло. Наблюдала, как он стоя возится с остатками своей одежды.
«Интересно», – думала она. Ни за что не подумаешь, читая его книги. Она уже понимала, что он будет сильно отличаться от своих книг. Она лишь надеялась, что он окажется хорош в постели.
Как уже было заявлено выше, к несчастью для нее, он оказался хорош.
Теперь, два года спустя, он целый вечер прострадал из-за ее отбытия из его жизни. Горе его было так глубоко, что после многих горестных часов он сильно проголодался. Ему требовалось что-нибудь съесть. Он собрался было спуститься на угол, в киоск с гамбургерами, но передумал, поскольку не хотел гамбургер. Он съел два накануне и третьего сейчас не хотел. Еще один гамбургер будет слишком близко к тем, что он съел вчера.
«Если б я не ел вчера эти гамбургеры, – подумал он, – я бы мог съесть гамбургер сейчас».
Это почему-то стало для него откровением и немедленно обросло громадной важностью. В этом и была подлинная проблема юмориста. В его жизни слишком многое непропорционально подлинному значению.
Вскоре он уже клял два вчерашних гамбургера.
«Что же я за идиот, зачем жрал эти гамбургеры? – думал он. – Да что на меня нашло? О чем я думал? А теперь я не хочу гамбургер. Если б я вчера эти гамбургеры не ел, я бы захотел гамбургер сейчас. Блядь!»
Для некоторых мужчин спящая японка – самое прекрасное, что бывает в мире. При виде ее долгих черных волос, темными лилиями плывущих подле нее, им хочется умереть и переместиться в рай, полный спящих японок, что никогда не пробуждаются, спят до скончания времен и видят прекрасные сны.
Юкико вполне могла бы стать королевой такого рая, идеально и царственно правила бы миллионом спящих японок от горизонта до горизонта.
А в этот вечер на улице Содружества в Сан-Франциско она была королевой своего сна. Дышала медленно и ровно, точно тикали часы в замке.
Ей снился роскошный сон о Киото.
В ее сне шел теплый осенний дождь. Где-то между мелкими капельками и дымкой. Юкико нарочно оставила зонтик дома. Хотела почувствовать, как ее трогает дождь. Она восхитительно желала слегка намокнуть – так и происходило, и ей было очень хорошо.
Если бы кто-нибудь тихо-тихо нагнулся над ее спящим силуэтом, совсем близко, он почуял бы теплый, женственный, тонко влажный аромат, что воспарял над ее телом, грезившим о прогулке под дождем в Киото. И тогда кого-нибудь посетил бы соблазн протянуть руку и пощупать, есть ли крошечные капельки дождя на ее волосах, точно алмазы дружелюбного электричества.
Когда он истощил все мысли о гамбургерах, голова его задумалась о, быть может, сэндвиче с тунцом, однако это была неудачная мысль. Он всегда очень старался не думать о сэндвичах с тунцом. Последние три года он гнал мысли о сэндвичах с тунцом из головы. Едва он думал о сэндвиче с тунцом, ему становилось дурно, и вот он снова думает о сэндвиче с тунцом, хотя так старался о нем не думать.
Большой сэндвич с тунцом, на белом хлебе, очень сочный, едва не сочится майонезом, в точности как юморист любит, – прямо посреди головы, и на сэндвич нацелились все мозговые прожекторы, и тут же, как оно обычно и бывает, юмористу подурнело.
