Ясная погода стояла уже трое суток, но продолжался шашечный марафон с хворым дедушкой, который хоть и утверждал, что чувствует себя ужасно, четыре последних дня не чихал и не кашлял, ежедневно с обычным смаком уничтожал бутыль виски, да и вообще выглядел таким же огурцом, как и прежде; сократив разрыв в шашечном счете, он даже подобрел и теперь кудахтал от удовольствия, когда удавалось разгромить Кроху приемами, которых тот никогда не видел, о которых никогда не слышал, да и представить тоже не мог: билоксийский блиц, двойной кинг-конговский елдоворот и, надежнее всего, старая подлянка — из-за безрассудства этих ходов Крохе, дабы не поддаться соблазну, приходилось звать на помощь все свои таланты.
Точно в полдень первого апреля они переиграли последнюю ничью — прошлой ночью счет был привязан к четыреста девяносто девяти очкам. Блестящими маневрами Кроха загнал себя в позицию, где его легче легкого было съесть тройным прыжком дамки; Дедушке, чтобы это заметить, понадобилось целых два хода, но все же он ухватился за предоставленную возможность и наконец-то выиграл.
— Тройная Глубинно-Сухопутная Сокрушительная Ореходробилка — вот как я тебя, — кукарекнул Дедушка, а Кроха лишь удрученно покачал головой. — В последний раз я так играл в Ньюпорте против Пада Клеменса, то ли в 46-м, то ли в 47-м. Не переживай, Кроха: пока я был слаб от пневмонии, ты играл вполне ничего, но против опыта не попрешь.
— Ты отлично отыгрался, — согласился Кроха. — Хорошо б тебе и с простудой так разделаться.
— Гм, да, сегодня мне получше — не совсем, но, пожалуй… может, я даже встану.
— Что сварить на обед?
— Черт, раз уж я все равно встаю, то сам и сварганю. Надо бы закупить чего, в доме как шаром покати, безобразие. И, между прочим, если ты в ближайшее время не доделаешь на Норт-Форке забор, Столбняк уляжется у нас под крыльцом.
Кроха выскочил за дверь и был таков. Но когда через пятнадцать минут, предвкушая, как выкопает сейчас последнюю сотню ям, он забрался на вершину кряжа, открывшееся зрелище его взбесило: выбирая в прошлый раз землю, он складывал ее аккуратными горками слева от каждой ямы, сейчас же там не осталось ни одной кучи — они были растоптаны, рассыпаны и просто разворочены. Не успев еще разглядеть на сырых остатках первых горок характерные огромные следы, Кроха знал, что это Столбняк. Случай явно не из тех, когда хряку приходилось сносить вставшее на дороге препятствие, удирая от неистовства гончего кобеля, готового вцепиться ему прямо в морду, — злодейство было обдуманным.
Кроха позволил себе одно достойное дедушки звучное ругательство, затем принялся, насколько это возможно, наводить порядок. Скоро он определил, что большинство земляных кучек просто спихнуто обратно в ямы, и стал прилежно выгребать их обратно, продвигаясь вдоль линии будущего забора — но вдруг заметил, что одна куча у самого конца ряда разорена сильнее других: ее словно втаптывали в землю, жевали и катали. Сощелкнув с пальцев мокрый перегной, Кроха пошел разбираться.
Земля вокруг ямы была срыта до самой глины, повсюду борозды и выбоины от клыков. Столь прицельное нападение казалось Крохе непонятным до тех пор, пока он не начал раскапывать саму яму. Почти на дне, наполовину засыпанный землей и на три четверти утопленный в луже, лежал едва вылупившийся из яйца утенок со слипшимися клейким шариком грязными перьями.
Кроха обалдел. У них на ранчо сроду не водилось никаких уток, у соседей, насколько он знал, тоже, да и вообще он никогда не слыхал, чтобы утки откладывали яйца на вершине голого кряжа. Сложив гамаком левую руку и устроив в ней утенка, Кроха потопал домой выяснять, что думает по этому поводу Дедушка.
— Что за еб твою мать? — прохрипел тот, когда Кроха выложил заскорузлого от грязи утенка на кухонный стол, за которым Джейк допивал четвертую чашку кофе и дочитывал старый номер «Каравана».
— Вроде утенок, — сказал Кроха и пустился в разъяснения насчет того, где и как он нашел эту птичку; Дедушка, пока тот говорил, изучал утенка, наклоняясь пониже, тыча время от времени шишковатым пальцем и бормоча про себя:
— Еле жив, сердце бьется, да и то с перебоями, — он посмотрел на Кроху. — Точно Столбняк?
— Ага, — кивнул тот, — следы были на глине… сам подумай, кто ж еще оставит свинячьи следы в шесть дюймов шириной, а вглубь почти на палец — это ж сколько надо весить.
— Яма, говоришь, вся пережевана?
— Разрыта к черту.
— Во скотина, — Дедушка мотнул головой. — Этот хряк, небось, всю ночь промаялся, лишь бы схавать бедного уебыша, — он фыркнул от удовольствия. — С ума, наверное, съехал: такой лакомый кусочек, а хрен достанешь.
Кроха усмехнулся:
— Так и вижу: рылом гребет землю в яму, чавкает и по всей морде слюни.
— Ага, только бедному ублюдочку было не до смеха, — Дедушка показал на утенка, густо заляпанного грязью и распластанного на красно-белой столовой клеенке. — Все равно что смотреть в дуло двустволки двенадцатого калибра. — Утенок слабо пошевелился, словно вспоминая, как все было.
Дедушка резко наклонился и прижался ухом к утячьей груди. Сосредоточенно прислушался.
— Господи Иисусе, — прогавкал он и быстро выпрямился, — сердце ж вот-вот встанет. Кроха, а ну тащи из ящика Шепот Смерти — самое время вызывать скорую.
Пока Кроха доставал бутыль дедушкиной гордости, старик скрутил пипетку с капель от насморка. Кроха поставил бутыль на стол и, чуть отпрянув от паров, отвернул крышку, Дедушка набрал полную пипетку жидкости, заглянул утенку в открытый клюв и решительным щипком отправил дозу по назначению.
Эффект последовал незамедлительно: вылупив глазенки и дико пища, утенок заскакал по столу.
— Так, сердце мы ему раскачали, — просиял Дедушка. — Теперь хорошо бы его помыть и посмотреть, на что это похоже.
Через час высушенный до последней пушинки утенок бегал по столешнице, махал огрызками крыльев и радостно попискивал.
— Откуда он взялся в этой яме, как ты думаешь? — спросил Кроха, пока они с Джейком наблюдали за этими резвыми подскоками.
— Черт его знает… Даже в голову ничего не приходит.
— Чепуха какая-то, ничего не понимаю.
— Не впервой, — проворчал Дедушка, затем спросил у Крохи уже более определенно: — Он у нас останется? Или она, кто их там разберет.
— Конечно, хотя бы пока не поправится.
— Херня, здоровье у него лучше некуда. Смотри, как по столу скачет.
— Ну, то есть, пока не вырастет, чтобы сам о себе заботился.
— Ладно, только надо придумать этой твари имя, чтоб знал, про кого говорят.
Кроха улыбнулся:
— Я уже придумал, — он помолчал для пущего эффекта. — Яма.
— Неплохо, — согласился Дедушка, — но у меня лучше: Какша[10].
— Какша, — тупо повторил Кроха.
Дедушка одарил его широкой пятизубой улыбкой:
— Утка Какша. Понял? Ут-ка-ка-кша.
— Ужас какой-то, — простонал Кроха.
Ужас или не ужас, но как бы Кроха ни сопротивлялся, утку назвали Какшей, и в ближайший субботний покерный вечер имя пошло в народ. Игроки — Эд Боллпин, его сын Айк, Лаб Ноланд, братья Стрэнтон, Весельчак и Малыш, а также Лонни Ховард — посмеявшись тухловатой Джейковой шутке, все же оценили ее странную точность, ибо кое-кто попал в переплет столь же мерзкий, как это имя. Все согласились, что изначально утенок произошел из яйца, все поверили, что Кроха нашел его в яме, собственноручно вырытой на вершине кряжа Норт-Фолк, однако никому не шло на ум, как он мог попасть из яйца в яму.
— Наверное, мамаша уронила, пока летела через эту грозу, — предположил Лонни Ховард, снимая с колоды карту.
— Дубина необразованная, — презрительно гавкнул Дедушка. — Утки, когда летают, не таскают птенцов под крыльями — это все равно, что ссать и дрочить одновременно.
— Так может ты, старый хрен, придумаешь что получше? — огрызнулся Лонни.
— Черта лысого я дожил бы до девяноста девяти лет, если б, вроде вас, дураков, забивал голову всяким дерьмом, — отвечал Дедушка. — И без того хрен разберешься, где толковые штуки, а где говно, а вы новый хлам тащите — на хера вам знать то, про что все равно никогда не узнаешь.
— Но ты так и не сказал, что ты знаешь, — заметил Лаб Ноланд. — И это, насколько я понимаю в утках, вовсе не херня.
Сгребя в кучу все лежавшие перед ним деньги, Дедушка вытолкнул их на середину стола:
— Ставлю все на то, что вы даже понятия не имеете, какая это утка. — Шишковатым трясущимся пальцем он указал на утенка Какшу, спавшего под дровяной печкой в картонной коробке.
— А ты, значит, имеешь, — с сомнением проговорил Лаб. — Я бы сказал, судить рановато.
— Вот-вот, — мягко добавил Эд Боллпин. — Они все почти что одинаковые, пока перья не вырастут.
Это было начало. В конце все, кроме Счастливчика и Крохи, выставили на кон по сотне долларов и свои прогнозы насчет породы и пола существа по имени Какша; разногласия, если они появятся, разрешит Джон Кумбес, местный ветеринар.
