— Помнишь, я рассказывала тебе о книге. Этот кот такой же породы, как и тот, который ездил в Париж. — Она снова обратилась ко мне: — Он точно, как тот, который ездил в Париж.
У меня возникло волнующее ощущение, словно бы ко мне подошли и спросили, как пройти в «Карнеги-холл». Я улыбнулся и ответил:
— Знаете, он не как тот кот, который ездил в Париж. Он и есть тот самый кот.
Старушка выпрямилась и отдернула руку от кошачьей головы, словно испытала настолько сильный благоговейный трепет, что больше не решалась дотрагиваться до Нортона.
В Норфолке, штат Виргиния, владелица книжного магазина придумала хитроумный ход, помогающий успешной торговле и привлекающий покупателей. Людей, купивших за полгода наибольшее количество книг, она награждала подарками. На сей раз подарком стал обед с Нортоном. Встретив нас в аэропорту, она отвезла в отель и после того, как мы зарегистрировались и установили ночной кошачий туалет, сразу забрала в лучший городской ресторан, где мы обедали с четырьмя ее покупателями. Трудность возникла, когда клиенты выразили желание лично пообщаться с Нортоном, и нам каждые двадцать минут приходилось пересаживаться за столом, чтобы все они могли насладиться обществом вислоухого шотландца. В Норфолке жила моя тетя Сара-Ли со своим новым мужем. Я спросил хозяйку книжного магазина, нельзя ли пригласить и ее, и она любезно согласилась включить мою тетю в число гостей. До этого дня Сара-Ли не видела моего кота и теперь недоумевала, почему он вызывает такое воодушевление за столом. Поначалу даже заявила, что у нее нет желания скакать с места на место, чтобы оказаться рядом с Нортоном. Ведь она пришла в ресторан повидаться с любимым племянником, а не с котом. Но через час, глядя на восторженные лица сидящих вокруг, посмотрела на меня и извиняющимся тоном сказала:
— Пожалуй, я тоже не могу упустить такую возможность.
После обеда, когда мы прощались, она спросила:
— Это происходит каждый раз? — И, получив утвердительный ответ, удивленно покачала головой. Но по крайней мере наконец поняла, почему среди почитателей Нортона возникает такой ажиотаж.
В Лос-Анджелесе Нортону всегда нравилось. Отель «Времена года» был для него словно родной дом вдали от родного дома. Каждый раз, когда мы останавливались перед фасадом, принимающие наш багаж гостиничные служащие неизменно говорили:
— Рады, что ты снова к нам приехал, Нортон.
А вхождение в вестибюль слегка напоминало то, как я представлял себе двор Людовика XIV. Правда, никто не устилал наш путь цветами, но каждый, от консьержки до коридорных и клерков за стойкой регистрации, называли Нортона по имени и горячо приветствовали в отеле. Ему даже разрешалось пользоваться бассейном на четвертом этаже (или, скажем так: территорией рядом с бассейном, поскольку плавание не входило в его любимые виды спорта). Одна из десяти самых милых моему сердцу фотографий: Нортон сидит у бассейна в собственном шезлонге, а официант подносит ему мисочку с охлажденной водой.
В Америке выход к обеду с котом — это всегда некоторый напряг. Присутствие животного в ресторане противоречит законодательству по вопросам здравоохранения, если только животное не собака-поводырь. Поэтому владельцам ресторанов приходится давать специальное разрешение (как это произошло в Норфолке) и рисковать вызвать возмущение какого-нибудь завернувшего к ним правительственного инспектора. В Лос-Анджелесе Нортона постоянно принимали в «Спаго», самом известном ресторане города. Его владелец Вольфганг Пак был нашим приятелем. (Моя мать специалист по кулинарии. Кстати, она явно любила бы меня больше, если бы я говорил с легким намеком на австрийский акцент и умел готовить сквоб, [3]как это делает Вольф. Поразмыслив об этом, я решил, что и Дженис любила бы меня больше, если бы я умел хоть что-нибудь готовить, как Вольф.) Плюс к тому жена Вольфа, Барбара, была известна в округе как самая большая любительница животных. Достаточно сказать, что у нее во дворе жила лама, и это в качестве дополнения к обычному набору собак, кошек и еще Бог знает кого. Когда вышла моя первая книга, Вольф устроил в «Спаго» презентацию и приготовил Нортону особенную пиццу, покрытую кошачьим деликатесом. Думаю, Вольф мог позволить Нортону есть на людях, потому что его ресторан был так популярен, а столики настолько востребованы, что влияние хозяина было не меньше, чем мэра или губернатора. Не хотел бы я оказаться на месте чиновника, попытавшегося заказать столик на четверых на восемь вечера в субботу, если этот чиновник — тот самый человек, который когда-то прогнал из зала моего кота.
В ту поездку на обед в ресторане поступила особенная заявка. В городе одновременно с нами оказался мой близкий друг Уильям Голдман, который был не только моим литературным кумиром, но и гурманом. Он пожелал сводить в «Спаго» двух приятельниц — Сьюзен Гудсон и Элен Брэнсфорд, и я согласился заказать для них столик. Элен тоже несколько подвинута на животных (если вам кажется, что у меня не все в порядке с головой, замечу, что она частенько путешествует со своей мини-свинкой). Узнав, что мой кот гостит в городе, она попросила Билла позвонить мне и спросить, не сможет ли Нортон присоединиться к ним за обедом. Я, как всегда, объяснил, что если пойдет кот, то придется идти и мне. Билл немного подумал и согласился. Он даже не посоветовался с Элен — взвалил всю тяжесть ответственности на свои плечи.
Когда мы расселись за столиком — Нортон, разумеется, на собственном стуле, — к нам сразу подошел официант и спросил:
— Вы меня, наверное, не помните? Я вас обслуживал во время презентации книги Нортона. Я тогда только начинал здесь работать, и это была моя первая встреча со знаменитостями. — Он покосился на кота и добавил: — Рад, что ты снова у нас.
Мы заказали из меню разные вкусности, а Нортону официант, не спрашивая, принес тарелочку с жареной курятиной. Все было восхитительно, но вскоре оказалось, что Сьюзен почему-то не в восторге. Она то и дело посматривала в сторону Нортона. Я подумал, что у нее аллергия или ей неловко есть рядом с четвероногим покрытым шерстью существом. Но выяснилось — ни то ни другое. Потом Сьюзен призналась Биллу: она расстроилась, потому что ей показалось, что еда у кота вкуснее тех блюд, которые подавали ей. Ей очень захотелось жареной курятины, но ее не было в меню. Нортон был единственным из нас, кто обладал настолько большим авторитетом, что для него готовили специальное блюдо.
Из Лос-Анджелеса мы с моим маленьким приятелем поехали в Сан-Диего. Нортона любили в книжном магазине «Уорикс» и устроили там его чтения. Все проходило как обычно: сначала люди, похихикивая, терпели мои остроты, а потом сгрудились выразить восхищение коту. Затем мы отправились пообедать в дом нашей приятельницы, литературного агента Маргарет Макбрайд. Маргарет — преуспевающая женщина, нравится людям, и они с мужем прекрасные хозяева. Тем вечером в честь приезда Нортона они пригласили самых заводных сан-диегцев (или сан-диегичей?). Среди гостей была Одри Гейзель, известная как миссис Доктор Сьюз. [4]Одри поразило воспитание Нортона, что нисколько неудивительно, если учесть, насколько известен рассказ ее мужа о коте-анархисте, который приложил все силы, чтобы уничтожить дом и домашний очаг. Признаюсь, я почувствовал некую душевную связь между моим достаточно известным реальным котом и женой создателя самого знаменитого в мире литературного образа представителя семейства кошачьих. Демонстрируя поразительную зрелость, я за весь вечер не сказал ничего в рифму и, когда подавали закуски, не произнес ни одной фразочки вроде: «Послушайте, у вас, случайно, не найдется зеленых яиц с ветчиной?» [5]Не сомневаюсь, что Маргарет была мне благодарна за сдержанность. И точно знаю, что такое же чувство испытывал Нортон. Для кота не было бы ничего неприятнее, если бы его поставили в неловкое положение перед семьей Доктора Сьюз.
Еще одним почетным гостем в тот вечер был Александр Баттерфилд. Когда я услышал фамилию, она мне что-то напомнила, но я никак не мог соотнести ее с реальным человеком. Затем, когда он начал рассказывать анекдоты — упоминать известные имена, говорить об исторических событиях, — меня внезапно осенило. Мои изумительные солидность и сдержанность вмиг меня покинули, и я брякнул:
— Вы тот самый человек, который настучал на Никсона.
Он в самом деле был тем самым человеком, который, будучи вызван в сенатскую комиссию по Уотергейту, открыл величайшую в истории тайну: Ричард Никсон в бытность президентом записывал все разговоры в Овальном кабинете. Те пленки привели Никсона к краху, и неизвестно, как бы повернулась история, если бы человек, который теперь возился с моим котом, не открыл общественности секрет. Хотя Баттерфилд поддерживал Никсона и был республиканцем, после его откровений на него стали косо смотреть и в лагере экс-президента, и его соратники по партии. Баттерфилда поносили или превозносили в зависимости от точки зрения — не самая приятная ситуация, в которой может оказаться человек. Для меня вот что странно: он стал знаменит только потому, что сделал самую обычную, достойную подражания вещь — сказал правду беспристрастно, без всякой подоплеки. За обедом он был удивительно мил и занимателен. Было в нем какое-то внутреннее, хотя и не бросавшееся в глаза благородство с едва заметным налетом грусти. Возвратившись в гостиничный номер, я подумал, не рассказать ли Нортону о превратностях славы, о ее ловушках и опасностях, о взлетах и падениях, но к тому времени кот уже крепко спал в самом удобном в комнате кресле. Я понял: как и во многих других случаях, кошкам нет надобности тревожиться о радостях и горестях в человеческом понимании. Они бесхитростны. Им ни к чему фиксировать на пленку свои личные разговоры, и они не подвергают остракизму других особей за то, что те сказали правду. Кошки по природе правдивые животные. Они не умеют лгать. И я нисколько не сомневаюсь, что это одна из причин, почему, вернувшись в гостиницу, они способны тут же заснуть на самом удобном кресле.
