Я так и знала, что ты застрянешь в этом Аркашоне на всю жизнь Баба, признайся, та же самая? Та же. Барни надоел, лезет из ушей.
Помни о медведе
:)
А. из Кельна
Ни слова упрека, ни слова о моей идее махнуть, когда я вернусь, куда-нибудь в Альпы на лыжах. Впрочем, все верно: Бог знает, когда закончится моя здешняя миссия.
…Я вернулся к видеомагнитофону и поставил с начала пленку * 1. Время действия: 1990 год. Натура: громадная дюна, тут, недалеко от Аркашона. Гора песка, уходящая в небо. С одной стороны бесконечный лес, с другой — бесконечная вода. Я был там в прошлом году — красота неземная. Но оператора больше манили не прелести природы, а острые ключицы маленькой егозы, стриженной под неуверенный ноль. Владелец камеры приехал в Аркашон с этой егозой и ласкал объективом, новобрачный-медовый, в основном ее. Два других героя — к которым, собственно, оператор со своей козочкой в гости и приезжал — в кадр попадали редко: Женщина-с-большими-ногами (тогда ей шел — я теперь точно знал цифры — 21 год; и мясистые ее ляжки были еще аппетитнее) и ее муж, Идеальный Самец.
Да, в те моменты, когда он оказывался в кадре, вниманию уважаемого зрителя предлагалось великолепное молодое тело с мускулами столь рельефными и тугими, что по ним можно изучать анатомию Идеального Мужчины. Выставочный двадцатипятилетний самец. Здоровье и сила. Когда он взмывал в прыжке, чтобы достать высокий волейбольный мяч, ладонь плотно втемяшивалась в кожаный бок, и это напоминало кадр из «Олимпии» Рифеншталь, а я будто слышал смачный удар. Когда он запускал в океан камешек (снято сзади и сверху, с отлога дюны), трапециевидная мышца совершала выверенное, исчисленное движение, как механизм из какого-нибудь восторженно-техницистского фильма 20-х годов, и было понятно, что камешек упрыгает, отражаясь от волн, если не в самую Канаду, то все равно нереально далеко.
Теперь мне нужно было представить себя этим Совершенным Самцом, превратиться в него, но пока я чувствовал только слабость и зависть. Я подходил к зеркалу, скидывал рубашку, бычил мускул и с унынием обнаруживал, что заметно проигрываю. Двадцать отличий не в мою пользу. Я, в общем, форму поддерживаю: ноблесс оближ. Но вот парень на экране ложится на живот, и Женщина-с-большими-ногами, моя будущая заказчица, ложится на него сверху, размещаясь на широкой спине, как на диване. И Самец — прямо с телкой на спине — отжимается на кулаках десять раз: легко, будто сигарету выкуривает. А еще в одном кадре камера застала крупным планом его чресла: тонкая полоска белых трусов и лепнина гениталий под трусами, натуралистичная, как у греческой статуи, и огромная, словно чувак засунул в трусы тушку цыпленка. Размеру члена, впрочем, я завидовал меньше всего; он, как известно, собственного значения не имеет. Но вот все остальное… С этим-то Атлетом мне предстояло сравниться. Хуже, чем танцевать Джеймс-Бонда: умозрительный супермен — кукла на фоне настоящей силы настоящего Серьезного Мужа…
— Какой-то вы… напряженный, — сказала Заказчица, когда мы расположились и сделали по первому глотку сока. Хозяйка сидела с идеально прямой спиной, касаясь подбородка указательным пальцем левой руки. Ногу она положила на ногу, из-под краешка платья показался носок бежевой туфельки. Такого же цвета небрежная ленточка вилась по тонкой шее. Гранд Опера, Лувр, Одеон — но никак не реальность. Я чувствую себя ребенком на празднике в Зазеркалье. Напряженность с настороженностью улетучились взапуски. Я пленился. Я подумал: как здорово, что я буду вновь обладать ее телом. Отгружать оргазмы букетами. Я катился к ее ногам, как под колеса с откоса. Мне это нравилось.
Я вспоминаю, что прошлогодний наш сеанс связи полностью проходил под ее диктовку, — и мне не нравится это воспоминание. Нет, она относилась ко мне превосходно, но как старший к младшему, кукловод к игрушке. Она катала меня как сыр в масле: не я катался, но она катала. Я, в общем, был не против. И действительно не очень хотел уезжать. Но едва уехал, едва оказался в милом голубом вагоне, понял, что и это был плен: такой же, как за пазухой у старух. Сладкий, мягкий — но плен. Остро захотелось гигиенических процедур. Возникло внятное ощущение, что я слишком, через край, унизительно использован. Так легко она всасывает в свою орбиту, подчиняет своей воле — поразительно. Хорошо бы на сей раз избежать капкана.
— Как доехали? — спросила Женщина.
— Спасибо, хорошо. Видел в вагоне человека, читавшего ноты. Редкое зрелище. Четыре часа сидел, переворачивал страницы. Музыка, надо думать, в душе у него играла. Хотя это странно — слышать звуки, уставясь на эти грязные крючки… Представьте, выходит на сцену человек с нотами, садится на вращающийся стул и погружается в чтение. И такая от него идет энергия, что людям в зале мерещится музыка…
Сам я ничего такого не представлял. Рассказ высыпался из меня, как горох из распоротого мешка. Наверное, мне хотелось произвести впечатление на Женщину, выказать мое к ней расположение… Обмишулился. Подсуетился.
— Морис не знает нот. И не слышал никакой музыки. У него абсолютное отсутствие слуха. Он просто водил зрачками по строчкам в расчетном ритме.
— Какой Морис? — опешил я.
— Человек с нотами — Морис. Он ехал рядом с вами, чтобы в случае необходимости прийти на помощь.
— Вы следили за мной?!
— Не обязательно это так называть, — улыбка Хозяйки по-прежнему — и чересчур — приветлива. — Я попросила своего сотрудника вас подстраховать. Видите ли, я возлагаю на вас большие надежды, и мне будет очень горько, если какая-то случайность… Я все объясню неспешно, хорошо? Приготовить вам выпить?
Я посмотрел в ту сторону, где год назад располагался бар. Хозяйка меня опередила, быстро встала со стула, открыла дверцу. Серебряное бедро проплыло мимо моего носа, как океанский лайнер.
— Ваши вкусы за этот год… Сильно изменились?
— Мои вкусы… — пробормотал я. — Мои вкусы… Я вообще-то все пью. Давайте текилу.
— Ваша бутылка, — весело сказала Хозяйка, демонстрируя пузырь золотой текилы. — Никто не прикасался с прошлого лета.
— Спасибо… Все-таки, пока я не приступил к работе, давайте вернемся к вашему соглядатаю. Простите, но я категорически возражаю против слежки.
— По причинам практическим или метафизическим?
— М-м… Простите?
— Слежка — вовсе не обязательно плохо. Если есть высшие силы — а известно, хотя мне это и не слишком нравится, что без них невозможна непротиворечивая картина мироздания, — они ведь каким-то образом за нами следят. Поправляют путь, если вам доводится сбиться. Рассыпают зернышки риса, чтобы вы не потеряли маршрут. Берегут от…
— Позвольте, но то — высшие силы. Человечек с нотами имел какое-то отношение к высшим силам? Его ведь не они послали, а вы.
— Высшее вынуждено приобретать материальные формы, подчас весьма приземленные… Дело даже не в этом. Скажите, разве вы не испытываете трансцендентального одиночества?
— Я и не выговорю это, не то что испытывать…
— В современном мире, — не расслышала иронии Женщина-с-большими-ногами, — человека подменяют образы. Собственно, я потому вам все это говорю, что ваши танцы…
— Мои танцы?!
— Я была на вашем выступлении в Лондоне.
Наверное, я покраснел. Нет, я не скрываю от своих заказчиц, что танцую на улице. Напротив, я признаюсь в этом с гордостью: редкая, независимая, романтическая профессия. Тетка, готовая выложить кругленькую сумму за крепкий член, в среднем весьма впечатлительна и склонна доплачивать за романтику. Но я не вдаюсь в подробности, никогда не рассказываю, что танцую кино. Тем более не рассказываю, что иногда выступаю на фестивалях и в конкурсах. Если уличный танцор для Толстой Сумки — герой почти сказочный, вроде ловца жемчуга, то танцор с претензией, с авторской программой, не способный заработать искусством на жизнь, — фигура скорее комическая. Настоящее Искусство должно кормить; бедный профессионал — неудачник; непонятый художник в нашу эпоху — шарлатан или идиот. Мне не хочется казаться неудачником.
А Женщина-кенгуру меня выследила. В Лондоне я танцевал именно Искусство-с-Большой-Буквы.
— Ну и как? — спросил я подчеркнуто равнодушно, забрасывая в глотку текилу.
— Здорово, — ответила Женщина тоном естественным, безо всяких признаков издевки, или расчета, или лести. — Вы танцуете так же здорово, как трахаетесь. Я даже не ожидала…
Она сказала не «трахаетесь», она произнесла более откровенное слово, спорхнувшее с ее губ тоже совершенно естественно. Я вспомнил, как прошлым летом мы проснулись с ней впервые вместе в этой самой комнате, и тогда она тоже призналась: я даже не ожидала. Вот именно эти прохрипелись слова в такой самой последовательности: я даже не ожидала…
В Лондоне я тогда танцевал свой заветный номер. Мальчика из годаровского «Никотина», который бежит по парапету прямиком в смерть и успевает поправлять на бегу непослушную челку. Он еще надеется на что-то, а зритель — давно уже все понял. Зрителю только забавно, споткнется ли герой в залитую маслянистыми огнями Сену сам, или погоня все же ужалит его прощальной пулей.
