Осторожно взяв бокал в руку, поднесла к губам. Затем, отвернувшись к иллюминатору, стала в него задумчиво глядеть. За стеклом, кроме быстро несущихся навстречу, чуть ниже самолета, облаков, ярко-голубого неба, ничего не было видно. Тень трагического прошлого на время затмила радость настоящего. Лицо Анны еще более побледнело и только небольшой румянец на щеках едва пробивал тонкую гладкую кожу. Тоболин, сам того не ожидая от себя, легонько притронулся рукой к ее плечу. Следом возникли непрошенные слова.
— Успокойтесь, Анна. Пожалуй, не стоит омрачать столь торжественное для вас событие.
От его прикосновения вздрогнули ее плечи, и тихий голос прозвучал с оттенком печали:
— Да, да, не стоит, Александр.
Грусть на лице Анны жила недолго. Глаза ее, как и прежде, оживились и повеселевшим голосом она проговорила:
— Ничего… Я немнежко вспоминал и стало чут чут крустно.
И, как бы стараясь уйти от прошлого, начала рассказывать о себе:
— Я живу Мюнхен. Имею свой дом. Совсем недальеко города. Очьень красивый места. Я ест учитьел математика колледж. Ви бивал Германия?
— Много раз. Моя профессия — моряк. Частенько бываю в Гамбурге. В Мюнхене-ни разу.
— Если ваш сутно захотит Германия, так приезжай до менья гости…
Заметив в глазах Тоболина удивление, Анна подтвердила:
— Да. Я хочу вас приглашать…
— Спасибо. При случае воспользуюсь вашим приглашением, — пообещал Тоболин, заранее зная, что такого никогда не случится.
На какое-то время пришло обоюдное молчание. Видно, появилась необходимость сделать перерыв ради того, чтобы осмыслить уже сказанное. Однако длилось оно недолго. Анна заговорила первой.
— Александр, ви живет Москва?
— Нет. В Москве я оказался проездом. А живу я в Нижнем Новгороде.
— Я слихал ваш город, но не бивал. Он также болшой, как Москва?.
Тоболин любил свой город. Появилось желание рассказать Анне о его красотах, о великой русской реке Волге, но его намерениям не суждено было сбыться. Помешала стюардесса, подкатившая тележку с едой. Пассажиров начали кормить обедом. И только он закончился, а стюардессы едва успели собрать посуду, как на переборке загорелось табло «Пристягнуть ремни». Обжитой людской шум, продолжавшийся в течение полета, немедленно затих и в пассажирском салоне наступила настороженная тишина, обычная, немного пугающая перед посадкой.
Как и во всех приятных встречах, случайных знакомствах, время пролетело незаметно. Женский голос по трансляции напомнил пассажирам о предстоящей посадке:
— Самолет пошел на снижение…Прошу застегнуть….Температура воздуха во Франкфурте плюс двадцать один градус.
Ввиду кратковременной стоянки самолета транзитным пассажирам было предложено оставаться на своих местах. Анна не спешила, ожидая пока не покажется хвост очереди пассажиров к выходу. Когда надо было уже вставать, она, торопливо открыв сумочку, достала небольшой блокнотик. Написала свой телефон, адрес и свою фамилию — А. Бергорф. Вырвав листочек, сунула Тоболину в руку. Он проводил Анну до выхода и она, подавая ему руку для прощания, сказала последние слова:
— Очьень рад знакомиться вами. Имею надеяться, что мой внюк когда-нибудь будьет знать, кто ему дарил такой красивый медведь.
Расстались они как будто навсегда. Но, как известно, жизнь любит преподносить сюрпризы.
Кресло, в котором совсем недавно сидеа приятная европейка, по праву билета досталось не то арабу, не то индусу. Житель востока, в древности самого цивилизованного региона земли, не весьма вежливо пробивался к своему месту. Наоборот, сверкнув покрасневшими белкам своих глаз, коротко и недружелюбно взглянул на Тоболина, уступившему ему проход. Молча тараном протащил свое тучное тело и подобно мешку, набитому чем-то мягким, но тяжелым, упал в кресло.
Самолет очень резво взял со старта и со свирепым воем турбин рванулся в небо. Вскоре повторилось то же, что и после Москвы. Кстати, людской шум наполовину уменьшился, поскольку часть пассажиров, которые совершали полет по полному маршруту, после взлетной встряски снова впали в дремотное состояние. Несмотря на то, что не все еще проголодались, стюардессы, как заводные куклы, зашевелились, задвигались по отработанной системе, начиная укладывать на тележки комплексные обеды. Предстояло сызнова набивать желудок стандартной для всего мирового аэрофлота пищей.
Франкфурт, словно мираж, исчез где-то далеко под пеленой густой облачности.
Темнокожий господин, развалившись в кресле, как все слишком полные люди, нездорово и шумно дышал. Тоболин слышал его сипенье и в какой-то мере даже пожалел, догадываясь, что его сердце в наступивший период короткой адаптации находится в экстремальных условиях.
А через несколько минут, кажется, ему полегчало, потому и зашевелился. Черной волосатой рукой поправил на животе рубашку, забыв о галстуке. Сей предмет ярко-бордового цвета, длинный и широкий, по форме напоминающий пальмовый лист, перевернувшись изнанкой вверх, при каждом вздохе ползал вниз-вверх. Прямые, иссиня черные волосы на крупной голове, зачесанные назад с завидной аккуратностью, лоснились словно смазанные сапожным кремом.
От недавнего женского запаха остались одни воспоминания. Теперь попахивало африканским потом, разбавленным туалетной водой высокого качества. Такое соседство, слишком контрастное с тем, что было, на Тоболина подействовало не то что убийственно, за время своей морской деятельности он всякого повидал, но и не прибавило комфорта. В любом случее надо было терпеть.
Глянул вскольз на соседа. Тот, закрыв глаза, склонив голову почти на плечо Тоболину, блаженно отдыхал, а возможно, уже спал. Тоболин, стараясь не шебуршать, чтобы не помешать соседу отдыхать, тихо вынул из кармашика переднего кресла газету. Оказалась кем-то оставленная «Дейли Меил». На первой странице узнал цветные портреты Южно-Африканского лидера Манделы и его супруги Винни. Эти персонажи уже длительное время не сходили со страниц самых известных в мире газет. Их лица с первого взгляда стали узнавать даже люди, далекие от политики. Тоболин не читая догадался: знакомый газетный сериал, подобный телевизионому «Санта-Барбара». Брако-разводный процесс черного вождя, нобелевского лауреата, сенсационно подбрасываемый читателям со строгой повторяемостью продолжения. Много лет, как семейные распри закончились, а дотошные журналисты продолжают зарабатывать деньги, вытаскивая наружу из неизвестных источников все новые и новые сведения из интимной жизни известной на весь мир черной пары, заимевшей благодаря этому вторую славу.
Легкое чирикание привлекло внимание Тоболина. Засунув газету в тот же кармашек, взглянул вдоль салона. Знакомая стюардесса, ставшая уже как бы своей, катила тележку, заставленную этажами плоских пластиковых коробок… Малюсенькие колесики поскрипывали издавая звуки, похожие на птичье щебетанье. Вполне можно допустить, — придумано специально, вместо колокольчиков, чтобы будить спящих пассажиров. Между прочим, до Франкфурта Тоболин такого не заметил. Вероятно потому, что был увлечен разговором с Анной. Несмотря на отвращение к пластиковым коробкам, зная, что в них находится, стюардессе почему-то обрадовался. Она, в свою очередь, на этот раз отметила его излишком внимания. И не потому, что он какой-то особенный, а в первую очередь, как посвященная в маленькую тайну, из-за которой произошло небольшое торжество.
Тоболин не успел отказаться от еды, как встретил ее сочувствующий взгляд. Впрочем, он продолжался всего лишь мгновение и затем ее лицо полыхнуло веселой подбадривающей улыбкой, выражающей: «Ничего, потерпите. Пути осталось немного.»
Галина Петровна наблюдала за самолетом из здания аэропорта до тех пор, пока он, оторвавшись от взлетной полосы, не пошел круто вверх. Синие полосы от турбин дорожками прочертили путь в небо. Вскоре самолет скрылся где-то сбоку за пределами оконной видимости. Выйдя на улицу, она поискала глазами остановку автобусов на Москву. Табличек висело несколько. Небольшие маршрутки подбегали одна за другой, освобождаясь от пассажиров, которые, только ступив на асфальт, устремлялись к стеклянным дверям вокзала, перегораживая пешеходную полосу. Галина Петровна, досадуя на них, задерживалась, уступая дорогу. Она торопилась, планируя уехать домой ночным поездом. К тому же не хотела упустить случая, чтобы не повидаться с братом, живущим в одном из пригородов Москвы. Поэтому-то в ее распоряжении имелось не так-то много времени.
Просмотрев все таблички на привокзальной площади, уверенно остановилась у крайней, на которой было написано «Москва» с указанием времени отправления автобусов. Автобуса пока не было, и человек десять налегке, видно, кого-то провожали, стояли, поглядывая на часы.
