— Пойду я, Виталий Витальевич… Прослежу. И вообще…
— А я уже отбоялся, — сказал редактор стенам. — Отбоялся! Вот прошение о пенсии!
Он выхватил из стола какой-то листок и потряс перед застывшими березами, словно стены могли не только слышать, но и видеть.
И Гриша попятился из кабинета:
— Перекурю пока…
Едва он закурил в редакторском «предбаннике», явился первый заместитель главного и сунул Шестову крохотную плоскую коробочку:
— Микрофон — зверь, за двадцать метров шепот пишет. Проволочная катушка, на два часа. Вот тут нажми…
Шестов не стал ни о чем спрашивать. Раз надо Рыбникову… Знали они друг друга давно — почти в одно время заканчивали факультет журналистики Московского университета и нередко занимались общими комсомольскими делами.
После университета Рыбникова взяли в министерство информации. Он там поскучал какое-то время, не сошелся со старперами в руководстве, начал показывать зубы. Сбежал в «Вестник», где его знали хорошо, поскольку два последних года перед защитой диплома Рыбников проходил в еженедельнике практику.
А Гриша поехал в областную газету в город Термез, еще полный легенд об «афгане», вызубрил от скуки английский, потом — узбекский. А тут — отделение Узбекистана, создание Исламской федерации и почти немедленная война с Индией. Гриша оказался интернированным, так как Россия выступила на стороне Индии, и российские «миги» с голубыми андреевскими крестами на фюзеляжах держали воздух от Пешавара до Джибути. Через три года война кончилась ничем, Гришу выпустили из лагеря, и он очутился в Москве — без работы и денег. Рыбников, тогда заведующий отделом экономики, взял Шестова к себе, устроил командировку по обмену в «Кроникл», где Гриша чуть-чуть отошел от лагерных ужасов, прибарахлился и окончательно отшлифовал знание английского.
Свое покровительство Рыбников не афишировал, но Гриша и без того понимал: взяли в лодку — греби. А поэтому и не отказывался выполнять разные деликатные поручения первого заместителя главного редактора.
Покурив, Гриша отправился в кабинет главного. Едва они с Виталием Витальевичем приготовились скрасить скуку ожидания очередной дегустацией шотландского самогона, как дверь распахнулась и в проеме показалась холеная морда с лошадиной челюстью, украшенной морковной бородой. А за этой мордой виднелись другие, не менее холеные. Сразу видно, джентльмены.
— Мошноу? — спросил предводитель.
— Плиз, — ответил Виталий Витальевич, кам ин, френдз…
И сделал улыбку — так мог бы улыбнуться череп в лунную ночь. Среди гостей оказался старый знакомый, Наум Малкин, краснорожий и чернобородый автор эротических поэм, представитель писательского профсоюза в совете учредителей «Вестника». Он сразу же полез целоваться с Виталием Витальевичем, и тот, содрогаясь, стойко перенес ей ритуал. Отцеловавшись, Наум плюхнулся на ближайший стул. И теперь стал заметен еще один гость — невысокий, черноватенький, с узкими глазками и плоским бесстрастным лицом.
— С вами мы виделись, — сказал главный редактор черноватенькому. — Не вспомню…
— Естественно, Василий Васильевич, виделись.
— Это меня домашние так кличут, Василием Васильевичем, — продолжал скалиться главный. — А на работе я — исключительно Виталий Витальевич. Позвольте полюбопытствовать, а вас как на работе зовут, и где она, работа, находится, если это не секрет?
— Иван Пилютович Вануйта, — представился гость. — Юрисконсульт наблюдательного совета министерства информации.
— Во такой мужик! — поднял большой палец Наум Малкин.
— Позвольте, запишу. — Редактор придвинул бювар. — А по национальности вы кто? Простите старика за любопытство…
— Ненец, — сказал Вануйта. — Из Тиманской тундры.
— Во такой, говорю, мужик! — опять подал голос Наум.
— Да-а, — протянул главный. — Очень у нас все-таки еще большая страна. Что ж, будем считать, что на территории «Вестника» высадился британо-ненецкий десант, а? Шутка…
— А про меня забыл? — закричал Малкин.
— Ты меня, батюшка, давно оккупировал, — вздохнул Виталий Витальевич.
Гриша вспомнил о своих обязанностях и перевел для англичан шутку редактора. Те натянуто улыбнулись.
Тут лебедушкой вплыла белотелая могутная Машенька — в сарафане ля рус, с приплетенной пшеничной косой ниже пояса. Любой мог бы убедиться, что первый заместитель главного редактора совершенно не прав, назвав Машеньку фитюлькой. Перед собой секретарша легко несла огромный, как щит воина, расписной жостовский поднос, принакрытый рушником от любопытных глаз. Когда Машенька сдернула гурник — Гриша едва стон сдержал. Поднос отягощали бутерброды с салями и сыром, белужьи пузечки, икра в хрустальной ладье, ветчина и перченое сало.
В то время как Рыбников суетился и унижался в общей очереди, Машенька проникла со служебного входа в спецбуфет и обо всем, умница, договорилась. Оставалось только удивляться, как она вообще узнала о распоряжении главного редактора. Но если взять во внимание, что Машенька работала с Виталием Витальевичем лет двадцать, еще до «Вестника», то и удивляться не придется.
Главный редактор при виде натюрморта с подносом потер руки характерным национальным жестом и потащил из сейфа вторую бутылку. Вероятно, он решил принять погибель достойно, по русскому обычаю — в белой рубахе и нос в табаке.
Обозрев бутерброды, Наум Малкин повернулся к крохотному Вануйте и с большим пиететом доложил:
— Виталий Витальевич — во такой мужик!
Пока главный ручкался с гостями, пока умница Машенька сервировала стол, пока англичане с веселым изумлением разглядывали хозяйский кабинет, полный диковинных вещей, вроде рыкающего кондиционера, лязгающего сейфа и карты России с мигающими лампочками — так обозначены были пункты фотопечати «Вестника», — пока Гриша Шестов лихорадочно припоминал самые крутые портовые глаголы, дабы достойно перевести гостям замечания Малкина… Да, пока все это происходило в березовой роще редакторского кабинета, Николай Павлович Рыбников скрывался в собственных скромных апартаментах с видом на тощую трубу утилизатора. Он играл на пульте видеофона, словно вдохновенный пианист.
Экранчик вспыхнул голубеньким, и на нем мелькнул фрагмент сначала голой и очень волосатой ноги, потом тоже голой, но не волосатой. Больше Рыбников ничего не успел разглядеть, ибо весь экран заняла крепкая ладонь с мясистыми подушечками, и хриплый голос сказал досадливо:
— Иванцов на связи… А-а, Николай Павлович… Погоди, видяк отверну.
— Я не любопытен, — сказал Рыбников. — А на тебя могу насмотреться в Сандунах. Надевай штаны, поезжай в «Кис-кис». Займи кабинетик и дожидайся.
— О, грехи наши, — вздохнул невидимый Иванцов. — Только что отвел номер, спать хочу…
Но Рыбников уже вызывал другого абонента. На экранчике возник плотный, с короткой стрижкой, человек в легком мешковатом костюме, под которым так удобно носить хоть противотанковое ружье. За хорошим столом он пил чай из большой фарфоровой кружки и закусывал баранками. Заметив на экране вызова Рыбникова, плотный человек поспешно встал и вытер рот.
— Жарко? — сочувственно спросил Рыбников.
— Ага, — ответил плотный человек, потея и осторожно промокая низкий звероватый лоб большим платком.
— Варенья из лотоса у тебя нет?
— Не-а.
— Тогда поезжай в «Кис-кис». Походи за Иванцовым. Чтобы все было чисто…
— Лады.
После этих содержательных переговоров Рыбников позвонил еще скучному и невыразительному человеку — в захламленный, заставленный книгами и папками кабинет.
— Паня! Есть жареное дело. Жди у входа в «Кис-кис».
Наконец Рыбников связался с секретаршей главного редактора:
— Если Виталий Витальевич спросит… Скажи, зубы заболели. Поехал, мол, к врачу. Как освободится Шестов, пусть позвонит мне в машину. Я, вероятно, буду ехать в клинику или, что так же вероятно, возвращаться из оной.
— Откуда? — переспросила Машенька.
— Из оной, — упрямо повторил первый заместитель. — Шестов знает. Между прочим, где тебя носило?
— Закуску шарашила, — ответила Машенька.
Бросив кнопку вызова, Рыбников пробормотал:
— Тьфу, бестолочь… И если бы одна! Потому вас, дураков, англичане покупают. А не наоборот!
Он открыл современный стенной сейф с лазерным замком, прицепил к подмышке полукобуру с макаром, прихватил контейнер с кассетами и ринулся к двери. В коридоре торчал парламентский корреспондент Гужуев — в черном смокинге и бабочке, несмотря на жару.
— Некогда, некогда, — обошел его Рыбников.
— Так визит же начался, — недовольно сказал Гужуев.
— Он станет акцией большого звучания.
— Верю, верю! — усмехнулся Рыбников. — Очень большого звучания.
