— И этот чистый, — сказал он через минуту, к удивлению Зотова.
— Ну, вперед! — сказал Евгений Александрович.
— Что ж я, как собака, буду лапами рыть? — угрюмо спросил Лимон. — Погоди, лопатку прихвачу.
Он поплелся к багажнику и вернулся с зачехленной лопаткой. По пути осторожно подмигнул Зотову.
— Приятель пусть машину покараулит, — сказал Лимон.
— Нет, — сказал Евгений Александрович, переглянувшись с Чекалиным. — Приятель с нами пойдет. А то потом скажешь, что надули при расчете.
Лимон принялся объяснять, что у Зотова болит нога, что он без палки ни шагу, а идти далеко и лесом. Зотову это надоело, и он сказал:
— Не унижайся. Дойду.
Так они и пошли. Лимон впереди, за ним — Зотов с Евгением Александровичем, а Чекалин замыкал шествие. Цепочкой молча шли минут двадцать, пока не забрели в самую чащу мокрого, заболоченного березняка. Время от времени Лимон останавливался, разглядывал пни, бормотал что-то и двигался дальше. Наконец они выбрели к мертвому сухостойному лесу.
— Не лень было сюда тащиться, — сказал Евгений Александрович, вытирая взмокшее лицо.
— Подальше положишь, поближе возьмешь, — буркнул Лимон. — Кажется, пришли.
Он отсчитал пять шагов от гнилой раздвоенной березы и чуть не свалился в бочаг, полный черной воды.
— Не туда…
И начал считать шаги в другую сторону, пока не уперся в трухлявый пень.
— Ага, тут. — И расчехлил лопатку.
Евгений Александрович коротко взглянул на сумрачного Чекалина и зашел Лимону за спину. Зотов судорожно вздохнул. Он давно все понял. И тут Лимон дважды выстрелил. Чекалин схватился за живот и повалился лицом в грязь. А Евгений Александрович выронил «смит» и со стоном зажал плечо.
— Извини, Женя, не туда попал, — сказал Лимон. — Волнуюсь сильно…
И поднял «вальтер».
Евгений Александрович как-то по-заячьи заверещал и побежал прочь, петляя и пригибаясь. Лимон ринулся за ним. Зотов ждал выстрела, но услышал торжествующий крик:
— Зотыч, иди сюда!
Евгений Александрович свалился в глухой и глубокий бочаг. Теперь он пытался выбраться из воды, хватаясь здоровой рукой за жалкие охвостья прошлогодней травы, но с шумом срывался назад.
Лимон присел перед ямой на корточки и закурил:
— Поныряй, Женя, поныряй, охолонь малость… Видишь, Зотыч, как не хочется ему подыхать! Это тот самый эсгебешник, сребролюбивый начальник стукачей… Страна, понимаешь, переживает катастрофу, на кон поставлена ее будущность, а этот козел… Что удумал, подлец, а? Да, Зотыч, если бы я не успел в чехол пистолет перепрятать — лежать бы нам мордами в грязи.
— Спаси! — позвал Евгений Александрович. — Я все… для тебя…
— Нет! — засмеялся Лимон, поднимаясь. — Сначала я — все для тебя. Лучший басмач — мертвый басмач!
— Прекрати, — не выдержал Зотов и подошел поближе к бочагу. — Эй ты, держи!
Он протянул Евгению Александровичу свою палку и покрепче уперся каблуками в вязкую землю. Эсгебешник ухватился за трость и потянул к себе. Мучительно напрягаясь, отфыркиваясь от черной воды, он уже встал коленями на край бочага, но сорвался и завертелся, поворачивая нижний венчик трости. Потные ладони Зотова соскользнули к набалдашнику. Раздался короткий треск. Из конца палки со звоном выскочило тонкое стальное жало и клюнуло Евгения Александровича под кадык, в ямку на горле. Он захрипел, медленно выпустил палку и пошел под воду, розовеющую с каждой секундой.
Зотов обессиленно оперся на свой посох и попытался разглядеть что-нибудь во взбаламученной воде.
— Пошли, брат, — вздохнул Лимон, отбрасывая окурок.
— Куда? — тихо спросил Зотов.
1989–1990
