— Хватит болтать! — решительно высказался один из «динозавров» и поспешил спрятаться за спины соседей.
— Действительно, хватит! — откликнулись другие и отошли подальше. Кольцо, однако, не разомкнулось, блокада не снята, так что Цзяюаню и Сусу отступать было некуда.
И в этот критический миг какой-то бравый молодец с куском водопроводной трубы в руке вдруг возопил:
— Фань Сусу, ты, что ли?
Кивок головы. Да, я.
И на сем инцидент был исчерпан. Извините, простите. Запугали нас воры. Чистят квартиры, приходится быть настороже. Остались еще подонки, мы вас приняли... Смешно, конечно, простите.
С длинноволосым парнем Сусу когда-то училась в школе, был на два класса младше. Признала его с трудом. Этакий сейчас пухленький, белокожий — булочка из отборной муки, рекламный товар. Парень радушно позвал их к себе:
— Раз уж оказались у моих дверей.
— Ну, ладно.
Сусу и Цзяюань обменялись взглядами. И последовали за парнем в ярко освещенную кабину лифта, на время обретя законное право находиться в этом здании. Как гости здешнего жильца. Двери кабины захлопнулись, лифт ровно загудел. Радушие товарища по школе гарантирует достоинство и безопасность! В верхнем углу кабины с нарастающей скоростью замелькали цифры от 14 до 4, и, наконец, появилась тройка, похожая на ухо. Лифт остановился, распахнулись двери. Сусу и Цзяюань вышли, повернули налево, потом направо. В щель замка уверенно, по-хозяйски вошел медный ключ со множеством выступов и бороздок. Поворот, другой, трак, крак. Стукнула, открывшись, дверь. В передней и кухне горел свет. Стены белые, словно напудренные Заскрипела дверь в комнату, голубоватую от света уличных фонарей. Вполне светло, подумала Сусу, но лампа все же вспыхнула Прошу садиться. Двухспальная кровать, высокий шкаф с антресолями, диван, обтянутый красной искусственной кожей. Комод с пятью ящиками. Банка сладкого «Майжуцзина», непочатая бутылка бальзама. Столько-то квадратных метров, такие-то удобства, обстановка — тараторил хозяин, знакомя со своим жилищем. Вода, отопление, газ. Освещение, вентиляция, звукоизоляция. Противопожарная и противосейсмическая защита.
— И ты тут один?
— Один, — напыжился парень, потирая ладони, — папаша сделал. Старики хотят, чтобы я женился. К будущему Первомаю, наверное, проверну это дело. Вот тогда и придете ко мне, заметано? Нужного человечка я уже отыскал. Дядя одного приятеля, кухарил когда-то во французском посольстве. Кухня китайская, западная, южная, северная — все может. Из батата вытягивает такую сахарную соломку, что пять раз обвиваешь вокруг пальца — не рвется. Только — никаких подарков. Мебель там, утварь всякая, настольная лампа, постельное белье — у меня все есть!
— Как зовут твою невесту? Где работает?
— А, еще не решено.
— Ждет распределения?
— Да нет. Я имею в виду, не решено, на ком женюсь. Но к Первомаю все будет четко!
Протянув руку к журнальному столику, Сусу взяла воздушный шарик, потерла его о диван и подбросила вверх — он взмыл под потолок и остался там. С детских лет это было ее любимой игрой.
— О небо, почему он не опускается? Почему же он не опускается? — от изумления парень даже рот разинул.
— Магия, — ответила Сусу и, покосившись на Цзяюаня, скорчила гримаску. Они стали прощаться. Гостеприимный хозяин провожал их до лифта, но загадка зеленого шарика, приклеившегося к потолку, не давала ему покоя. Сусу с Цзяюанем покинули замечательное здание. Все так же валил снег с дождем, все так же задувал ветер — словно с цепи сорвался. Мокрый снег надоедливо лип к ним, осыпая лица, руки, проникая под воротник.
— Все из-за меня, — с досадой произнес Цзяюань. — Не гожусь я в добытчики, прости...
Сусу прикрыла ему рот. И прыснула, веселая, беспечальная, как цветок граната, раскрывающий лепестки.
Цзяюань понял. И тоже рассмеялся. Они оба знали, что счастливы. Что вся жизнь и весь мир принадлежат им. И этот юный смех вдруг остановил ветер, дождь, снег — над вечерним городом взошло солнце.
Сусу побежала вперед. Цзяюань за ней. Тугие струи дождя поблескивали в свете фонарей.
— Вот и Рыночная улица, — крикнула Сусу, показывая в сторону высотной гостиницы, — вот она, Рыночная!
— Само собой, я-то в этом не сомневался.
— Давай руку, до свидания, это был чудесный вечер.
— До свидания, только не завтра. Работать надо. К экзаменам готовиться.
— Что ж, может, и сдадим. И квартира когда-нибудь будет, все будет.
— Приятных сновидений.
— Каких же?
— Пусть тебе приснится... ну, скажем, воздушный змей.
Что такое?! Воздушный змей? Откуда Цзяюань знает про воздушного змея?
— Эй, откуда тебе известно про змея? И про ленту к змею тоже знаешь?
— Ну, разумеется, знаю! Как же я могу не знать?
Сусу помчалась обратно, бросилась Цзяюаню на шею и — прямо на улице — поцеловала. Потом они отправились каждый в свою сторону и уже разошлись далеко, а все оборачивались и махали друг другу.
Начнем, пожалуй, с одного апрельского воскресенья 1980 года. Милое дело — отправиться в выходной с приятелями за город, весной подышать. И вот на Великой стене охватил нас поэтический восторг: один декламирует Мао Цзэдуна: «...Очарованье этих дол и вод», другой классику — «Ветер взвихрился, тучи разгоняя, где герой, что нас оборонит», а третий — «Мы идем, восьмидесятые, мы выходим в мир». Но наши возбужденные голоса заглушались то малоромантичными выкриками вроде «Куда суешь карточки, ублюдок, они уже недействительны!», то шлягером «Мы расстались на рассвете, льется ночи аромат...». Что, казалось бы, между всем этим общего? А настрой один, одно чувство — весна пришла!
Это весна нашей судьбы, жизни, по которой предстоит шагать. Ибо в среднем нам — двадцать три: чуть больше, чем студентам в канун великой смуты, чуть меньше, чем учащимся из «рабочих, крестьян, солдат» во время «культурной революции». А если не считать таких, как Цзиньхун и Чанцзян, успевших закончить школу еще до шестьдесят шестого, так и вовсе двадцать один. «В жизни раз бывает двадцать один!» Эта строчка из стихотворения, которое сочинил Кузнечик (предварительно влив в себя пол-литра пива и закусив сосисками по 20 фэней порция), когда мне стукнуло двадцать один, стала популярной. Наш староста Мэтр Шао предложил устроить в этот день, 14 марта, чаепитие с кукурузными бисквитами из столовки, но все единодушно сочли эту жалкую идею ультралеваческой. Кузнечик предложил купить торт. И что же? Скинулись и купили, недорогой, правда, за три семьдесят пять, но зато настоящий, «именинный», да еще и без карточек.
Покутили, погуляли — и я несколько пришел в себя, хотя к душевному подъему примешивался какой-то осадок. Во мне бушевали сразу две весны — собственной юности и ранней свежести 1980 года. Я живу в общежитии, комната на шестерых, койки в два яруса, и все пропитано запахом мятной зубной пасты, мыла, резиновых кед, нейлоновых носков, крема для лица и господствующего надо всем этим молодого пота, который способны выделять лишь те, в ком слились воедино две весны. С экзаменами я подкачал, так что ни на аспирантуру, ни на заграничную стажировку — никаких надежд. Видимо, зря я связался с естественными науками, но, увы, именно к ним толкнули меня своими насмешками да уговорами отец с матерью. В итоге я не играю ни на одном музыкальном инструменте, не танцую ни вальсов, ни диско, нот не знаю, голос мой отнюдь не звонок и не нежен, а уж иероглифы вывожу, что паук лапкой, и английское произношение чудовищное. Вымахал будь здоров, но туповат, зауряден, ни проблеска таланта, ни характера, так что и девушку заинтересовать нечем. Таким ли должен быть молодой человек нашей эпохи! Хотя наверняка и мне кто-нибудь позавидует — люди всякие бывают.
В это воскресенье я проснулся с дурным предчувствием. Было пасмурно, прохладно, градусов пятнадцать, не больше. Где ты, весна? Где ясное солнышко? Спали мы всегда с открытым окном, за исключением разве что уж самых морозных ночей, и мой чуткий нос сразу уловил: пахнет влажной землей. Шел дождь. Весенний дождь! Освежающий, размягчающий весенний дождь, от которого кипит кровь. Так бурлит вода в реке Цяньтан во время паводка.
Свернувшись под одеялом, Мэтр Шао зубрит английские слова. Кузнечик до покраснения массирует кожу. Чанцзян звучно зевает. Цзиньлин (до чего же девичье имя — «Бубенчик») кричит петухом, лает собакой, поет, как гонконгская звезда эстрады, и голосом Линь Бяо возглашает здравицу на десять тысяч лет... Единственное, чем могу отличиться я — это возопить на своем корявом английском:
— Гет ап! Сун! (Вставайте! Быстро!)
— Что у нас сегодня? — интересуется Кузнечик.
— Действовать в соответствии с намеченным курсом[7]! — тут же отзывается Цзиньлин, бухаясь на колени, и все разражаются смехом. После чего начинается поддразнивание — этот ночью пыхтел, как паровоз, тот во сне звал «мамулю».
